В финале Джон умрет - Дэвид Вонг

. Но все остальные случаи оказались пустышками — к нам обращались напуганные одинокие старушки, люди, которым не хватало внимания, те, кто считал, что сумасшествие лучше забвения.

Однако мы с Джоном много чего видели. Ода! Мы много чего видели, даже если просто шли куда–нибудь или занимались своими делами. Это было похоже на трюк, на особую подстройку глаз, когда смотришь не на дорогу, а на грязь, прилипшую к ветровому стеклу.

Однажды утром я проснулся и обнаружил в нескольких дюймах от лица четыре пары огромных глаз. У кровати стояли гномы — маленькие, приземистые, с глазами в три раза больше человечьих. Я моргнул, и гномы исчезли. Дженнифер я об этом не рассказывал — ни про этот случай, ни про все остальные. Я сказал себе, что мне просто нужно к этому приспособиться. Такова жизнь, все время нужно к чему–то приспосабливаться.

А осенью все полетело в тартарары.

Глава 9 СОСИСОЧНОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Меня преследовали глаза Рональда Макдоналда.

Мне захотелось съесть сосиску, и я отправился в один из четырех «Макдоналдсов» города Неназванный (если вы уверены, что в «Макдоналдсе» сосисок не продают, значит, вы никогда не жили на Среднем Западе). Я взглянул на изображение клоуна в витрине и вскрикнул — коротко и довольно сдержанно, но все равно напугал девочку, проходившую мимо, да так сильно, что она тоже завопила.

Я ничего не мог с собой поделать: большую часть выставленного в окне пластикового знака занимало карикатурное изображение клоуна — облако рыжих волос, красные башмаки шестидесятого размера, желтый костюм и… ну…

«Прекрасный рисунок, — подумал я, проводя пальцами постеклу. — Такой живой».

Другие ночные посетители протискивались мимо меня, украдкой бросая взгляды в мою сторону. Они видели небритого безумца с взъерошенными волосами — но, уверен, они не замечали того, что видел я.

Нет, для них веселый клоун на плакате стоял на одной ноге, задрав под углом в сорок пять градусов другую ногу в большом красном клоунском башмаке. На бело–красном лице

клоуна застыла широченная улыбка; раскрыв объятия, Рональд приветствовал клиентов, которые решили посетить его фабрику по производству гамбургеров. Я был там раз сто и помню эту картинку до мельчайших подробностей.

Но в тот момент я увидел клоуна, в животе которого зияла огромная рана с рваными краями, словно кто–то порезал его тупой «опасной» бритвой. Он… как бы выразиться поделикатнее? На этом тщательно прорисованном и затушеванном рисунке клоун в белых перчатках засовывал в рот свои собственные кишки.

Детальный. Да. Это был очень, очень детальный рисунок.

Больше всего меня поразили глаза клоуна — преувеличенно выразительные глаза. В них светился ужас, который вот–вот превратится в безумие. По лицу клоуна текли слезы, на лбу выступили капельки пота, а глаза смотрели мне в душу, умоляли, вопили, чтобы я избавил Рональда от страданий. В этих глазах читалась целая история — не просто о человеке, который пожирает себя, но о человеке, которого заставили пожирать себя.

И кроме меня этого никто не видел.

Я закрыл глаза, открыл их снова. Картинка осталась на прежнем месте — не дрожащий мираж в пустыне, не смутное изображение, которое видишь краешком глаза. Нет, она цеплялась за окно, открыто заявляя о своей реальности. Она была абсолютно реальна, вплоть до уголков, отклеивающихся от стекла.

Я отвернулся, попытался прочистить голову, собраться, затем повернулся к картинке. Она оставалась на прежнем месте. На долю секунды появился нормальный логотип — тот самый веселый корпоративный клоун, которого видят все. Но потом изображение расплылось и снова превратилось в страшную картинку. На этот раз к ней добавился текст.

Обычный лозунг «МАКДОНАЛДС — ВОТ ЧТО Я ЛЮБЛЮ!» сменился безумной россыпью красных букв: «МАКВОНГАЛДС — ДЕРЬМОВЫЙ ЛАНЧ ГОВНОТЕЛ КА».

Другой человек усомнился бы в собственном здравом уме, но к тому моменту часть моего мозга, которая предупреждает об опасности потерять рассудок, уже давно перегрелась и расплавилась. Я вернулся к машине и несколько часов катался по городу. Есть мне расхотелось.

Там было мое долбаное имя. Маквонгалдс. Какого черта!

Они поселяются в умах.

Кто–то, находящийся по ту сторону, все еще пытался говорить со мной. Я представил себе плывущие по воздуху черные фигуры и глаза — сигаретные огоньки. Представил себе синий глаз во тьме. Меня затошнило.

В конце концов мое орбитальное движение по городу закончилось, и я совершил аварийную посадку в квартире Джона. Я рассказал ему про Маквонгалда, надеясь, что буркнет что–нибудь вроде: «Привидится же такое», — и начнет распутывать провода двух джойстиков для одной из своих многочисленных приставок. Но вместо этого он сказал:

— Вставай.

Я встал и увидел, что сидел на трех картонных коробках, поставленных одна на другую. Джон открыл одну из них: она была набита книгами в твердых переплетах.

— Погоди. Что это?

— Книга доктора Маркони.

— У тебя сто пятьдесят экземпляров этой книги?

— Ах да, ты же не помнишь. Тогда, в Вегасе, Маркони сказал, что нам стоило бы прочитать его книгу. Ты такой — да пошел ты, старый козел, а я сказал — ага, конечно, схватил тележку и вывез на ней целую стопку этих книжек. При этом я холодно смотрел на него — надеялся, что этот гад попытается меня остановить.

— Но почему?

— Так бесплатно же, Дейв. Послушай, он здесь пишет…

— Джон стал листать страницы.

— Где–то в начале… Не могу найти — может, это в другой книге. В общем, он говорит так:

когда читаешь Библию, с ее страниц на тебя смотрит дьявол.

— Что? То есть в его Библии сидел злой дух? Елки–палки, Маркони, наверное, был худшим священником в мире!

— Нет. Он говорит, что человек, который имеет дело со сверхъестественными существами — богом, дьяволом, ангелами, — обычно представляет их в виде стихийных сил природы, ураганов там или землетрясений. Но если они на самом деле существуют, значит, у них есть разум. Им известно твое имя. Значит, если ты читаешь про дьявола, то тем самым подаешь ему сигнал. Сатана немедленно узнает, что кто–то про него читает и что ты — человек, с которым, возможно, дьяволу придется разбираться. Ато, что ты сделал в Вегасе — это не Библию почитать, а гораздо, гораздо больше.

— Что «я» сделал? А как же мы? Мы же оба там были.

— Верно, но я–то после этого подстригся. Может, они думают, что там был не я, а совсем другой парень.

Я закрыл глаза и рухнул на диван.

— Та тварь в парике — она все еще появляется?

— Нет, я не видел ее уже несколько месяцев. Если не считать одного случая недели три назад: тварь появилась на секунду, вырвала у меня из рук хот–дог и снова исчезла. С тех пор она не появлялась.

— Все, хватит. Все кончено, понимаешь? Больше никаких погонь за разной нечистью. Джон, эти твари разбили лагерь в моей голове. Дело зашло слишком далеко.

— Ладно, — сказали губы Джона.

Его глаза говорили: «По–твоему, об этом можно просто забыть?»

— Давай закажем пиццу.

У пиццы был вкус тухлых яиц, но это чувствовал только я. До конца недели вся еда пахла формалином или растворителем, и я решил, что твари надо мной прикалываются, жмут подряд на все кнопки в моем мозгу. Когда монстрам надоело, они стали воздействовать на другие органы чувств. Засыпая, я слышал свое имя — словно кто–то твердил его в шести дюймах от моего уха. Это повторялось снова и снова.

Молли нервничала, бродила по ночам вокруг кровати, словно часовой. Однажды утром собака разбудила меня, прижавшись мокрым носом к локтю. Я выпустил ее из дома, и она без оглядки помчалась по улице.

Вскоре после этого они — кем бы «они» ни были — попробовали новый метод: радио. В моей голове звучали искаженные версии песен. Мне заводили легкие, танцевальные мелодии с текстами про изнасилования в тюрьмах и инцест, а однажды — композицию «Stairway to Heaven», в которой неоднократно повторялось мое имя. Новая версия играла в оживленном торговом центре (хотя, конечно, слышал ее только я) и озвучивала список всех моих прегрешений и пороков, перечисляла все причины, по которым я, Дэвид Вонг, после смерти отправлюсь в ад.

Если честно, меня проняло — несмотря на то, что рифмы оказались так себе. Ну а какое слово рифмуется с «мастурбацией»?

Постепенно я пришел к выводу, что у этих теней такое же чувство юмора, как и у четырнадцатилетних подростков.

Именно тогда наши отношения с Джен стали разрушаться — хотя, возможно, они потихоньку ухудшались с самого начала. Она что–то заподозрила — в основном потому, что я слушал гораздо больше рок–баллад 80–х годов, чем обычно, — а заподозрив, приставала ко мне с расспросами до тех пор, пока не раскололся и не выложил все начистоту.