Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко

строгом затворничестве и на полном лишении возможности переписываться с кем бы то ни было.

Настоятельница выслушала из уст девушки правдивую повесть обо всем происшедшем и прочла одно за другим все письма Симана Ботельо. Они поплакали обнявшись; потом настоятельница, слезы которой осушил жар религиозного аскетизма, заговорила и стала наставлять племянницу — наставлять ее как инокиня, которая вот уже сорок лет умерщвляет плоть власяницей, а душу — мучительными лишениями.

У Терезы не было сил бунтовать. Она предоставила тетушке возможность тешить монашеское тщеславие заклинаниями, долженствовавшими изгнать демона страстей, и обратила приветную улыбку к ангелу смерти, который, встав между ее любовью и надеждой, заслонил от нее мир черным крылом, источающим такой влекущий свет для иных несчастных душ.

Тереза изъявила желание написать письмо.

— Кому, дочь моя? — осведомилась монахиня.

Тереза не ответила.

— Писать ему — зачем? — продолжала та. — Неужели ты полагаешь, девочка, что письма попадут ему в руки? Ты только усугубишь гнев отца — и против себя самой, и против несчастного узника! Если ты и впрямь его любишь, а я верю, так и есть, подумай, как спасти его. Если не внемлешь моим доводам, притворись, что все забыла. Если же ты в состоянии пересиливать боль, не выказывай ее, притворствуй, как можешь, чтобы отец твой пришел к выводу: лишь стоит ему смилостивиться над твоим бедным другом — и ты будешь во всем покорна отцовской воле.

Тереза не стала упорствовать. Она еще раз улыбнулась ангелу смерти, мысленно призвав его укрыть меж черных крыл и ее самое, и любовь ее, и надежду.

Аббатиса ежемесячно получала письма от кузена. Все они дышали жаждой мщения. Во всех старик утверждал, что убийце не миновать виселицы. Племянница не видела писем; но замечала слезы на глазах у сострадательной инокини.

Хрупкая здоровьем, девушка таяла на глазах. Врачи пророчили ей скорую смерть. Когда Тадеу де Албукерке узнал об этом от кузины, он написал в ответном письме, что «не желает дочери смерти, но если Бог приберет ее, сам он умрет спокойно и честь его останется незапятнанной». Столь безукоризненна была честь фидалго из Визеу!.. ЧЕСТЬ, которая, как говорят, происходит по прямой линии от добродетели Сократа, от добродетели Иисуса Христа, от добродетели сонма мучеников, брошенных на растерзание хищникам за то, что они проповедовали людям милосердие и всепрощение.

Безупречно чистые инокини из Моншике ласковыми речами, вдохновленными приязнью и состраданием, упорно старались остудить пламень, сжигавший затворницу все быстрее. Тщетные труды! На сочувствие Тереза отвечала слезами благодарности и в то же время радовалась, заключая из ласковых речей монахинь, что врачи почитают ее безнадежною.

Одна неосторожная инокиня сказала девушке, что, по известиям от ее подруги из монастыря в Ламего, Симан приговорен к смерти.

Тереза содрогнулась и прошептала — на восклицание у нее уже не было сил:

— А я еще жива!

Она молилась и плакала; жила, как и прежде, от одной вспышки отчаяния до другой.

Монахиню, сообщившую о приговоре, Тереза попросила оказать ей великую милость и через приятельницу из Ламего передать Симану письмо. Та, посоветовавшись с настоятельницей, изъявила согласие. Настоятельница полагала, что от последнего диалога влюбленных, стоящих у смертного порога, им не будет вреда ни в жизни временной, ни в жизни вечной.

Вот письмо, которое Симан читал две недели спустя после суда.

«Симан, друг мой! Я знаю все... Нам обоим суждено умереть. Ты видишь, я пишу тебе без слез. Моя агония началась семь месяцев назад. Благодарение Господу, Он уберег меня от страшного зрелища. Я услышала весть о том, что тебе грозит, и поняла, почему я час от часу все ближе к смерти. Вот и конец нам, Симан!.. А мы-то лелеяли надежды!.. Помнишь, ты рассказывал мне, каким тебе видится наше счастье, а я рассказывала тебе, каким оно видится мне!.. Чем провинились мы перед Господом в наших простодушных чаяниях?.. Почему не заслуживаем того, что дано столь многим?.. Стало быть, всему конец, Симан? Не могу поверить! Вечное бытие представляется мне устрашающей тьмою, ибо надежда была светом, который вел меня от любви к вере. Нет, судьба наша не может завершиться подобным образом. Попытайся прикрепить последнее волоконце жизни хоть к какой-то надежде. Увидимся ли мы в ином мире, Симан? Сподоблюсь ли у Господа счастья увидеть тебя? Я молюсь, я взываю ко Всевышнему, но вера моя слабеет, лишь подумаю о грозящем тебе мученичестве. Мое-то безболезненно, я почти ничего не ощущаю. Наверное, смерть дается легко тому, у кого сердце в покое. Тяжелее всего тоска, тоска по надеждам, которые обретал ты в моем сердце, угадывавшем твои упования. Если после земной жизни нет ничего, все это не имеет значения. По крайней мере, умереть — значит забыть. Да если б ты и сохранил жизнь, что толку! Я тоже приговорена, и надежды нет. Уйдем вместе, Симан! Не тоскуй по жизни, не тоскуй, даже если разум и говорит тебе, что ты мог бы быть счастлив, не встреть ты меня на той дороге, по которой я привела тебя к смерти... И какой смерти, о небо!.. Смирись с нею! Не раскаивайся. Если ты и впрямь совершил преступление, Божий суд справедлив, Бог простит тебя за муки, которые терпишь ты в темнице... и будешь терпеть в последние дни, и когда подведут тебя к...»

Но тут перо выпало у Терезы из рук, и долгая мучительная судорога пробежала по всему ее телу. Это слово она не смогла написать. Одной только мысли о виселице было довольно, чтобы жизнь в ней словно остановилась. Монахиня вошла в келью за письмом: почтарь уже отправлялся в дорогу. Кивнув на исписанный листок, Тереза проговорила:

— Прочтите, если угодно вам, и запечатайте, Бога ради, а я не могу.

Три последовавших затем дня Тереза не вставала с постели. Дежурившие при ней монахини ожидали, что девушка вот-вот сомкнет веки навсегда.

— Смерть трудно дается! — произносила порою больная.

Монахини благочестивыми речами пытались отвлечь ее ум от мирских помыслов.

Тереза слушала их и говорила в тоске:

— Но уповать на небо... без него!.. Что такое небо, Боже правый?

И полный святого рвения монастырский капеллан не мог сказать девушке, сходны ли небесные блаженства с земными тем, что столь же упоительны (если употребить лживое земное словцо). Такого рода духовные тонкости, характерные для