Такой нежный покойник - Тамара Кандала

И тут Лёшка бросился на него с кулаками. Неумело, так как драться ему в жизни практически не приходилось.

В ответ получил профессиональный нокаут, позорно обрушивший его прямо под ноги тестю.

– А особенно резко точку зрения меняет удар в глаз, – по привычке процитировал какого-то из близких ему героев несентиментальный дедушка.

Потом Вадим Михалыч, практически за шиворот втащив и усадив Лёшку в кресло, пошёл за выпивкой. Вернулся со стаканом, почти наполовину наполненным виски, и буквально влил содержимое Лёшке в глотку.

– Отдохни тут, – похлопал его тесть по плечу и вышел в кабинет, даже не позаботившись прикрыть за собой дверь. – А то у тебя колени не в ту сторону прогибаются, – крикнул он уже оттуда.

Дальше Лёшка услышал, как он даёт по телефону адрес и просит прислать санитаров за «буйнопомешанным».

Господи, как же мог он поддаться на такую наглую разводку! Ведь тесть сам «учил» его в своё время – разводка, она чем наглее и примитивнее, тем действенней (без лоха и жизнь плоха).

Он попытался встать, но не смог, как если бы его приколотили к креслу гвоздями. Попытался крикнуть, но ни одна мышца его не слушалась. Работало, пусть и туманно, только периферийное сознание, коим он и понял – в алкоголь явно было что-то подмешано.

Что было немудрено – он знал, на какую КОНТОРУ работает его тесть.

Дальше всё происходящее воспринималось со стороны, как если бы он смотрел фильм с собой-идиотом в главной роли.

Приехали врач и двое санитаров, все в белом, опять же как в настоящем кино.

Его не пришлось даже связывать – он был податлив, как тряпичная кукла.

Тесть объяснил им, что зять уже лечился в психиатрической клинике от приступов агрессии и алкоголизма. Что была попытка нападения и угроза суицида. Показал им какую-то свою профессиональную ксиву, после чего приехавшие только что не взяли под козырёк.

Потом Лёшке сделали укол.

Очнулся он уже в «реабилитационном центре», а попросту говоря, в дорогой психушке.

Там его продержали три месяца: кололи, поили какой-то гадостью, отбивающей память, – в общем, превращали в овощ, косноязычный и косномозглый.

Посещения «больного» были запрещены всем, кроме ближайших родственников.

Вера приезжала регулярно, была внимательна, заботлива, убеждала, что его правильно лечат и что «так всем будет лучше».

– Я не хочу, чтобы меня лечили, избавляли от боли, – выл Лёшка между «процедурами». – Мне нужна эта боль – это единственное, что я чувствую, моё последнее утешение, моя связь с Тимой. Я не хочу ничего забывать. Это я должен был подохнуть вместо несчастной Собаки, это меня должны были пнуть под сердце кованым сапогом. Я больше ни на что не гожусь, даже не смог отомстить убийцам, – подвывал он в никуда, как одичавший волк. – Да и как бы я это сделал? Вся страна – его убийцы, включая твоего отца. Неужели ты не видишь? У него вон вместо хвоста из-под пиджака чекистский крюк выламывается. Права была моя Ко – здесь БЕСЧЕЛОВЕЧИНА.

– Эта гадина тебя погубила! – не сдержалась Вера. – Твой лечащий врач сказал, что в графе «семейное положение» ты написал «безвыходное». Она чуть не погубила всех нас.

– Какое счастье погибнуть от любви. Но нет, я гибну от бесчестья. – Речи его становились всё более бессвязными. – А бесчеловечина здесь правит бал. И если не сдохнешь от боли и унижения, сам таким же станешь.

– Ты болен, не понимаешь, что говоришь. Если б не она, мы прожили бы жизнь счастливо. Ты замечательный муж и отец.

– Говорят, на рогах дьявола нимб держится крепче, – усмехнулся на это Лёшка. – Неужели ты не слышишь, какой стоит здесь хруст костей и волчий вой?

А в следующее её посещение он с идиотской улыбочкой прочёл стишок – детский, уточнил Лёша:

Есть в моей стране конфуз:Всеми правит карлик, трус!Всем внушает сквозь экран,Будто он не таракан,Что он весь такой крутойИ со всех сторон святой,Что он царь, а не червяк!Только разве ж это так?!

– Господи! Хорошо, что мы в сумасшедшем доме, – прокомментировала Вера.

– Жалко, что нас так мало, а то бы мы им показали, кто здесь сумасшедший, – вспомнил Лёша Ривку-Малку и её любимую прибаутку.

Все эти речи только утверждали Веру в сознании, что её муж нуждается в серьёзном лечении – отец был прав.

– Может, тебе принять веру? Покреститься? – пыталась она апеллировать знакомыми категориями.

Лёша был в курсе, что его жена уже какое-то время вместе со своими товарками и клиентками после удачного шопинга заходила в церковь – помолиться «на всякий случай». Там они, не скупясь, одаривали бабулек – профессиональных прицерковных нищенок, – искупая тем самым «грех богатства». Боженька теперь был одним из самых модных брендов. На «духовность» посреди рутинной пакостности существовал официальный запрос. Это было частью «нового имиджа» страны, в основном для внутреннего пользования. Золочёные отреставрированные купола торчали отовсюду. Отпевали всех, от воров в законе до кондовых секретарей парткомов. За бабки отпели бы самого дьявола, если бы он рога подпилил.

Особенно Лёшку умилял крестик в глубоком декольте жены – прямо промеж стоячих ново делов.

«Аллилуйя-аллилуйя, не могу я жить без хуя» – напевал, бывало, Фенечка, глядя, как осеняют себя крестом его подопечные «тёлочки».

– Мне? Покреститься? Хотя психушка, возможно, самое правильное место, где можно встретиться с Всевышним. Мы с Ним здесь почти на равных. – И процитировал библейскую строку: – «Честь унизится, а низость возрастёт… В дом разврата превратятся общественные сборища… И лицо поколения будет собачье». А?! Как тебе это, христианочка ты наша?

Лёша понимал, что никакой помощи от жены ему ждать не приходится – это совершенно чужой ему человек.

И ещё он не только понял, но и на своей шкуре почувствовал то, что так упорно пыталась донести до него Кора: в этой стране с тобой в любой момент могут СДЕЛАТЬ ВСЁ ЧТО УГОДНО.

Понимал головой – никаких чувств не было, его избавляли от них медикаментозно.

Однажды, представившись «вызванным семьёй частным психиатром» и преодолев все кордоны, к нему прорвался Костя.

Он предполагал, с чем может столкнуться, но то, что он увидел, оказалось пострашнее всех предположений – Лёша стоял перед зарешеченным окном раскачиваясь, как иудей перед Стеной Плача, в состоянии полной прострации.

Костя обнял его за плечи и легонько тряхнул, пытаясь вывести из транса, растормошить, но Лёша только виновато улыбался в ответ.

– Смерть – это далеко не всегда не-жизнь, равно как жизнь – далеко не всегда не-смерть. Бывает смерть, которая жизнь, и жизнь, которая смерть. – Костя говорил, говорил, надеясь, что какой-то нетронутой точкой сознания Лёша его слышит.

Лёша продолжал раскачиваться, улыбаясь.

– Nihil sub sole novum. В бесконечности времени любое действие обращается в ничто, – наконец произнёс он тихим голосом.

– Вы переломили ему хребет, – выкрикнул Костя Вере, столкнувшись с ней в дверях, когда его под белы руки выводили из палаты обнаружившие хитрость санитары. – Чекисты, собачье племя – укусить и отскочить.

В положенное время Лёшу выписали – спокойного, умиротворённого, готового для «новой» жизни.

Жена привезла его на дачу в Жуковку – в семью: «Хватит, пожили уже на два дома, ничем хорошим это не кончается». Квартиру на Фрунзенской она за это время продала («…слишком тяжёлые воспоминания»), Галя сразу после суда вернулась к себе на Украину. Так что у Лёши и выбора больше не было.

Да он и не возражал, ему было всё равно.

Первое время он практически ничем не занимался, читал женские детективы, валявшиеся в дачных туалетах, гулял и тупо смотрел телевизор. Единственное, что входило в его обязанность, это отвозить дочь в школу, потом встречать, помогать делать уроки, возить на теннис, в разнообразные кружки – словом, быть образцовым отцом.

Вера была всё время занята: свой салон красоты, поддержание формы в фитнес-центре, йога, светские тусовки (ходить обязательно – там клиенты) отнимали у неё всё время. Похоже, у неё был какой-то кавалер, так как домой она порой являлась только под утро. Но и это Лёшке было безразлично, все его чувства, эмоции были притуплены. К тому же он понимал, что предъявлять ей претензии в неверности он не имеет никакого морального права.

Он жил теперь, просто волоча свой организм из одного дня в другой, глухой ко всему, включая саму жизнь.

Единственное, в чём он проявил решительность, это категорический отказ общаться с тестем. Тёща иногда заглядывала поворковать с дочерью и внучкой, но к Лёше относилась как к неодушевлённому предмету, что его вполне устраивало.