Лунная магия - Дион Форчун

Около месяца ровно ничего не происходило, и я начала подумывать, уж не решил ли Малькольм, что знакомство со мной слишком опасно, и не наложил ли на себя суровую епитимью. А может статься, повстречавшись со мной, он понял, что реальность безнадежно далека от его мечтаний, и удалился к иным пастбищам. Я была растеряна и не знала, что делать. В том, что именно он был тем жрецом, приносящим жертвы, и человеком, избранным для работы, у меня не было ни тени сомнения. В том, что в своей высшей сущности он отлично знал это, я тоже была абсолютно уверена. Но насколько оправданным было бы приложение хоть малейшего усилия к его подсознанию, чтобы привлечь его к себе?

Кто-то мог бы сказать: «Да, ты обладаешь знанием и должна им воспользоваться». Но такое применение знания требует большой ответственности, принимать которую я не желала, ибо стоило мне привлечь к себе Малькольма актом воли, что вполне было в моих силах, — и от этого можно было бы ожидать любых последствий. Во мне глубоко укоренился страх перед любой формой духовного принуждения, столь незаметного, но столь могущественного. Как можно с такой самоуверенностью принимать решения за другого человека, когда так трудно подчас принять верное решение за себя? И все же если я была права в оценке ситуации, то мое намерение не только сослужило бы службу Великой Богине, а через Нее и всей моей расе, но попутно принесло бы неоценимое благо измученной душе на том берегу.

Опасное это дело — играть с чужими душами,

А спасти свою собственную и того труднее…,

сказал как-то Браунинг, которого я всегда почитала за мудрость. И дальше он говорит:

Но был у меня друг, который легко

Играл с угольями, словно с камешками!

То же можно было сказать о Малькольме, ибо этот человек издевался над собой как мог. Вот вам и великий знаток центральной нервной системы, то есть той точки, где соприкасаются разум и тело. Но хоть он и подтвердил кивком головы знакомство с фрейдизмом, о разуме он знает не больше, чем о полярных исследованиях. Надо думать, его студенческие времена пришлись на годы, когда не было и речи о современных исследованиях в области психологии, которые так сближают ее с Тайным Учением. Его духовная жизнь получала не больше пищи, чем дети бедняков во времена Промышленной Революции, и, если я не слишком ошибаюсь, — с тем же результатом. Душа этого человека была полностью исковеркана и смертельно больна. Причина? Дремучее невежество и нездоровая мораль. Именно к таким, как он, должна снизойти Изида в серебристом сиянии.

«Когда сомневаешься, ничего не предпринимай» — гласит один из мудрых постулатов магии, ибо последствия всякого действия во внутренних сферах заходят так далеко, что риск неверного шага совершенно недопустим. К тому же время здесь не имеет значения, и, будучи одной из Посвященных, я могла позволить себе ожидание.

И я ждала. Ждала так долго, что начала сомневаться, действительно ли Малькольм мог сослужить службу Изиде. А потом во мне словно что-то прорвалось, и я поняла, что Малькольм, как и следовало ожидать, счел знакомство со мной слишком опасным, рассудил, что я отвлеку его от исполнения долга, и решил прекратить со мной всякие отношения. Я не могла не восхищаться монолитной цельностью принятого им решения, сокрушаясь в то же время над его бессмысленностью и глупостью.

Это был любопытный опыт телепатии, и я опишу его как можно точнее.

Те дни были для меня днями полного одиночества. Я почти всегда бываю одна, ибо, занимаясь таким необычным делом, избегаю всяких лишних привязанностей и знакомств, пока не выясню, к чему они могут привести. Я далее отложила свои обычные занятия, чтобы придать разуму безмятежность и высокую восприимчивость. Как-то вечером я тихо сидела у камина в большом зале. Смеркалось, и я включила торшер, стоявший под рукой, не давая себе труда подойти к двери и включить скрытое освещение, заполнявшее весь зал мягкой золотистой дымкой. За высокими незашторенными окнами стояла тьма, ибо хоть это и была ночь полнолуния, но Луна еще не взошла. Свод потолка терялся в сумраке, а в дальних углах зала клубились тени. Пламя камина выхватывало из темноты лишь мое кресло, но на мои колени ярким пятном лег свет лампы, и в нем прилежно сновали мои руки, сшивая переливчатые одежды золотой нитью, которая придает такой блеск нежному мерцанию шелка. Помню, на одной руке у меня был черный алмаз, а на другой — черная жемчужина, и каждое движение рук отзывалось яростной вспышкой искр на мягком шелке, словно Изида и Нефтис. Внезапно, всего, в каком-то ярде от себя я увидела лицо Малькольма. Никогда еще оно не являлось мне так отчетливо, на грани материализации.

Откуда я узнала, что это не мое воображение? Я скажу. В его живых глазах светилась душа. Будь его лицо вызвано моим воображением, за глазами мне бы никогда не увидеть души. Потому мне и стало ясно, что не я призвала образ Малькольма, а сам он явился ко мне в астральной проекции. Неясно было лишь, что довело его до такого состояния, чтобы позволить разуму это бегство.

Знал ли он, что делает? Думаю, знал, так как при встрече я дала ему свою книгу, и если он прочел ее, то должен хорошо знать, что делает. Тогда зачем он это делает? Для меня это оставалось неразрешимой загадкой. Я лишь видела его лицо с полными сосредоточенного внимания необычайно светлыми глазами. Он не пытался заговорить, лицо его не выражало ничего, кроме напряженного внимания. И так он парил передо мной в воздухе, словно на ладони. Спал ли этот человек или взирал на меня глазами души — я не знала средства узнать. Но его внимательные глаза неотступно следили за мной, никуда не исчезая.

С той поры я имела почти постоянное удовольствие пребывать в обществе доктора Руперта Малькольма. Сидела ли я в кресле, шла ли по многолюдной улице за покупками — не имело никакого значения. Рядом всегда появлялся Малькольм, не сводя с меня пристальных, лишенных всякого выражения глаз.

Однажды ночью я, как обычно, легла спать в свою непомерно широкую для одинокой дамы постель, над которой м-р Митъярд всегда сокрушенно качал головой, поскольку она доставляла ему немало лишних трудов. Я занялась обычной медитацией, с помощью которой посвященные отходят ко сну, и уже спускалась по длинной кипарисовой аллее к своему храму, когда заметила, что я не одна. Мне не было нужды оглядываться, чтобы увидеть, кто это, хотя до сих пор наши путешествия в страну сновидений всегда ограничивались приморскими холмами.

Обернувшись, я взглянула своему спутнику в лицо. Затем, взяв за руку, я заставила его идти рядом, и бок о бок мы вошли в храм Изиды, — жрец и жрица. Однако из предосторожности я поплотнее задернула завесу, отделяющую Святая Святых.