Рассказы и миниатюры - Амброз Бирс

Однако когда все ушли, он направился прямо к лесу, навстречу багряному закату, изукрасившему кровавыми пятнами его лицо. Уверенный вид, с каким он теперь шел, свидетельствовал о том, что эти места ему знакомы. Он снова хорошо ориентировался.

Он шел, не глядя на трупы, лежавшие по сторонам. Раздававшиеся то и дело хриплые стоны тяжело раненных, которых не нашли санитары и которые должны были провести беспокойную ночь под звездами, мучимые жаждой, также не привлекали его внимания. Да и чем он мог им помочь, не будучи хирургом и не имея под рукой воды? У края мелкой лощины, — простого углубления в земле, лежало несколько трупов. Он увидел их, резко изменил свой курс и быстро направился к ним. Проходя мимо трупов, он пристально разглядывал каждый и наконец остановился над одним, лежавшим в некотором отдалении от остальных, у молодой рощицы. Офицер внимательно осмотрел труп, и ему показалось, что он шевелится. Офицер наклонился и потрогал лицо трупа. Раздался крик.

Офицер был капитаном Даунингом Мэдуэллом из Массачусетского полка, доблестным и умным солдатом, благородным человеком. В этом полку служили два брата Хэлкроу — Кэффал и Крид. Кэффал был сержантом из роты Мэдуэлла, и эти два человека (сержант и капитан) были верными друзьями. Они старались держаться вместе, хотя этому мешало неравенство в чинах, различие обязанностей и соображения военной дисциплины. Они вместе росли с самого детства, а привычку сердца нелегко сломить. Кэффал Хэлкроу не имел ни склонности, ни вкуса к военной службе, но он не мог смириться с мыслью, что придется расстаться с другом; он записался в роту, где Мэдуэлл был младшим лейтенантом. Оба дважды получали повышение в звании, но пропасть между высшим сержантским званием и низшим офицерским была глубока и широка, и поддерживать старые отношения становилось все труднее, возникали разногласия.

Крид Хэлкроу, брат Кэффала, служил в том же полку майором. Это был циничный, мрачного вида человек, и между ним и капитаном Мэдуэллом существовала естественная антипатия, обстоятельства разжигали ее и усиливали, пока не довели до активной враждебности. Если бы не сдерживающее влияние Кэффала, каждый из этих двух патриотов, несомненно, приложил бы все усилия, чтобы лишить свою страну услуг другого.

В то утро в начале боя полк находился в боевом охранении в миле от основных сил. Он был атакован и почти окружен в лесу, но упорно удерживал позиции. Во время затишья майор Хэлкроу подошел к капитану Мэдуэллу. Они, как положено, обменялись приветствиями, и майор сказал:

— Капитан, полковник приказал вам с вашей ротой выдвинуться к краю лощины, занять там позицию и удерживать ее до получения приказа отходить. Вряд ли есть необходимость предупреждать вас, что это задание опасно, но, если хотите, я думаю, вы можете передать командование своему старшему лейтенанту. Я не уполномочен дать вам на это разрешение, я это просто от себя вам предлагаю.

На подобное смертельное оскорбление капитан Мэдуэлл спокойно ответил:

— Сэр, я приглашаю вас присоединиться к моей роте. Офицер на коне будет замечательной мишенью для противника, а я уже давно придерживаюсь мнения, что вам было бы лучше присоединиться к мертвецам.

Искусство остроумного ответа зародилось в военных кругах еще в 1862 году.

Через полчаса рота капитана Мэдуэлла отошла с позиций на край лощины, оставив там треть своего состава. Среди раненых был и сержант Хэлкроу. Вскоре полк вынужден был отойти к главной линии обороны и к концу боя находился в нескольких милях от лощины. И вот теперь капитан стоял возле своего подчиненного и друга.

Сержант Хэлкроу был смертельно ранен. Форма его была в страшном беспорядке. Казалось, что ее ожесточенно рвали на куски, чтобы обнажить живот. Несколько пуговиц были оторваны от куртки и валялись неподалеку на земле, кругом были разбросаны клочки обмундирования. Кожаный поясной ремень был расстегнут, и кто-то, видимо, пытался вытянуть его из-под лежащего. Большой потери крови не было. Единственная видимая рана — большая рваная дыра в животе — была прикрыта землей и опавшими листьями. Из раны высовывалась петля тонкой кишки. Подобного ранения капитан Мэдуэлл, немало повидавший в жизни, никогда не встречал. Он не мог даже понять, как оно было нанесено, или объяснить сопутствующие обстоятельства — странно разорванную одежду, расстегнутый ремень, перепачканное тело. Он опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть рану. Затем поднялся, осмотрелся по сторонам, словно разыскивая врага. В пятидесяти ярдах от себя, на вершине небольшого, поросшего редкими деревьями холма, он увидел несколько темных предметов, шевелящихся среди трупов, — стадо кабанов. Один стоял к нему спиной, возвышаясь над остальными. Его передние ноги уперлись в труп, голова была опущена и не видна. Щетинистый спинной хребет кабана казался черным на фоне красного заката. Капитан Мэдуэлл отвел глаза и посмотрел на то, что когда-то было его другом.

Человек, получивший эти чудовищные увечья, был еще жив. Время от времени он шевелился и издавал стон при каждом вздохе. Пустым взором он смотрел на друга; он вскрикивал при любом прикосновении. В страшной агонии он разрыл землю, на которой лежал; в кулаках он судорожно сжимал листья, перемешанные с землей. Ничего внятного он произнести был не в силах. Ощущает ли он что-нибудь, кроме боли, — это узнать было невозможно. По выражению его лица было видно, что он о чем-то просит, глаза полны мольбы. Чего он хотел?

В этом взгляде нельзя было ошибиться; слишком часто капитан видел его у тех, кто просил убить их. Сознательно или бессознательно, этот корчащийся от боли осколок человечества, этот сгусток обострившихся эмоций и чувств, эта жертва человека и зверя, этот покорный и поверженный Прометей умолял все, всех вокруг него даровать ему забвение. К земле и небу, к деревьям, к человеку, ко всему, что обретает форму в ощущении или сознании, обращало это воплощение страдания свою молчаливую мольбу.

О чем? О том, что мы даруем даже самым низким существам, не обладающим разумом, чтобы просить, и в чем мы отказываем лишь несчастным представителям нашей собственной расы: о благословенном освобождении, об обряде наивысшего сострадания, о спасительном убийстве.

Капитан Мэдуэлл произнес имя своего друга. Он тщетно повторял его снова и снова, пока чувства не начали душить его. Слезы лились на мертвенно бледное лицо друга, ослепляя капитана. Он не видел ничего, кроме расплывчатого движущегося предмета, но стоны становились все громче и все чаще прерывались резкими криками. Капитан отвернулся, провел ладонью по лбу и отошел. Завидев его, кабаны вскинули свои темно-красные морды, секунду подозрительно смотрели на него и вдруг, захрюкав все разом, бросились прочь.