Дни затмения - Пётр Александрович Половцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторое время все шло благополучно. Потом разразился легкий скандал в том же Царском Селе, где очень большой процент гарнизона состоял из малороссов. Не удовлетворясь формированием рот, они задумали сосредоточиться в одном из стрелковых батальонов, превратив его целиком в украинский. Я с этим не мог согласиться, так как подобное переформирование провести келейно было невозможно. А между тем слухи об этой комбинации достигли Гатчины, где в одной из вновь формируемых для фронта артиллерийских батарей, состоявшей почти исключительно из украинцев, все они поголовно бежали в Царское для поступления в украинский стрелковый полк.
Приходится лететь на автомобиле в Царское, где на квартире коменданта собираю главарей местной рады. Если иногда бывает трудно урезонить великорусское собрание, то малороссы, с их природным упрямством, представляют собой в этом отношении материал еще гораздо более неприятный. В Царском дело затягивается на несколько часов. Особенно упорен некий коренастый и усатый стрелковый унтер, прозванный мною Гетманом Царскосельским. Он принимал деятельное участие в формировании первой украинской роты и теперь твердит, что я имел случай убедиться в успешности первого опыта, а потому должен согласиться на дальнейшую национализацию. Да кроме того, Центральная Рада[179] этого требует.
Переговоры осложняются явным сочувствием офицерского состава, видящего в малороссах оплот для наведения порядка. Однако, после некоторых уступок с обеих сторон, продолжительные прения заканчиваются к обоюдному удовольствию. Наступает опять затишье в украинских делах, а затем получается сюрприз, о коем я упомянул выше.
Как-то утром мне доносят из Семеновского полка, что маршевая рота, приготовленная к отправке на фронт для укомплектования действующего полка, задержана вследствие протеста украинцев. Я в ярости, так как отправка маршевых рот сильно помогает разгрузке столицы от лишних войск, а кроме того, полки 1-й дивизии никогда не жаловались на качество присылаемых укомплектований, как то неизменно делали полки 2-й дивизии. Поэтому задерживать приток свежих сил в 1-ю дивизию на фронте крайне нежелательно.
Еду к семеновцам, собираю полковой комитет и предлагаю украинцам объяснить, в чем дело. Оказывается, они получили предписание от Петроградской Рады, являющееся последствием инструкции из Киева и заключающееся в том, чтобы не допускать отправки на фронт солдат из украинцев до тех пор, пока правительство не согласится с требованиями Центральной Рады. Приготовленная к отправке рота семеновцев заключает в своих рядах 30 % украинцев, а потому они не могут допустить ее выезда из столицы. Меня лично они, мол, очень любят и уважают, но должны повиноваться требованиям Петроградской Рады.
После этого господам украинцам приходится выслушать довольно резкую отповедь от некоторых русских членов комитета, а затем я говорю, что раз они сваливают всю ответственность на Петроградскую Раду, то я желаю потолковать с этим учреждением и спрашиваю, когда оно собирается. Оказывается, будет заседание сегодня же в 8 часов вечера в Морском кадетском корпусе. Прошу предупредить Раду о моем посещении и удаляюсь, подвергнувшись, по обыкновению, дружественной демонстрации семеновского комитета.
Еду в Довмин понюхать высшую политическую атмосферу. Узнаю, что у правительства действительно сильный конфликт с Центральной Радой, стремящейся чуть ли не к полной автономии, что кое-кто из министров уже в Киеве переговаривается и что только что получена конфиденциальная телеграмма о достигнутом соглашении, причем, конечно, правительство сильно сдало по всем пунктам, в том числе и в вопросе об украинских частях: они будут формироваться везде и чуть ли не под наблюдением военного секретариата Рады, который будет сноситься со штабами фронтов и округов. — Недурно.
Я умиляюсь от такого постоянства во взглядах правительства и радуюсь, что предугадал формирование украинских частей. Содержание телеграммы, конечно, секрет, пока весь состав правительства не обсудит достигнутого соглашения, но результат предстоящего обсуждения предугадать нетрудно. Намотав все это себе на ус, еду вечером в заседание Рады.
Собирается человек 10–15 главарей, по-видимому, составляющих исполнительный комитет, и я излагаю им свою точку зрения. Говорю, что я всегда был сторонником единоплеменности в составе войсковых частей, что, провоевав на фронте с кавказскими туземцами, еще тверже убедился в правильности такой системы, а потому, прибыв в Петроград, я поддержал идею формирования украинских частей, независимо от каких-либо политических течений. Таким образом, я тогда им оказал услугу, вопреки ясно выраженному желанию правительства, а теперь я у них прошу услуги — не задерживать отправки укомплектований на фронт, даже если это не вполне соответствует желаниям Центральной Рады. Прибавляю к этому, что хотя я прошу оставить вопрос, так сказать, в плоскости моих личных отношений с ними, однако думаю, что им не придется раскаяться, исполнив мою просьбу, так как у меня имеются точные сведения, заставляющие ожидать в самые ближайшие дни благополучного окончания конфликта между правительством и Центральной Радой. После этого говорю, что им, вероятно, удобнее будет обсудить вопрос без меня, и ухожу в соседнюю комнату, где болтается масса всяких хохлов.
Через несколько минут выходят члены комитета и объявляют, что они решили, в виде особого исключения, нарушить требование Центральной Рады и исполнить мое желание об отправке семеновской роты. Благодарю и остаюсь у них еще с полчаса для дружеского собеседования.
Между прочим, много от хохлов мне приходится слышать о Якубовиче, которого они ругают нещадно, говоря, что пока он не был товарищем министра, Рада не имела более деятельного сотрудника, чем он, а что теперь, вознесясь, он не только перестал им помогать, но даже всячески душит их самые естественные стремления. Стараюсь им доказать, что товарищу министра, в интересах дела, приходится жертвовать узконациональными воззрениями для более широких государственных идеалов. Однако мои доводы в защиту Якубовича производят мало впечатления. Потолковав с украинцами, возвращаюсь в штаб. Сообщаю семеновцам постановление Рады, и на следующее утро рота благополучно отправляется, что и требовалось доказать.
После подавления большевистского восстания буржуи подняли голову. Подписка в пользу семей убитых во время беспорядков дала более 200 тысяч рублей, так что каждая вдова получила около 30 тысяч. Говорят, многие жены на Дону молят Бога о продолжении беспорядков в столице. Насколько помню, инициатива подписки исходила из Экономического клуба, ставшего местом партии и. и. (испуганных интеллигентов). Зашевелился и старый комитет[180] Государственной Думы, пытающийся доказать, что Правительство Керенского — учреждение незаконнорожденное, ибо, в противоположность кабинету князя Львова, оно сформировано без санкции Думы. А до созыва Учредительного Собрания нужно считать Думу единственным законным представительным собранием в России, но об ее существовании все позабыли.
Большевики тоже не дремлют. Оправившись от страха и видя, что правительство склонно с ними деликатничать, они опять подняли голову. Готовя новый скандал, они, по-видимому, хотят сначала полонить Совет, но
