Ведьмак. Дорога без возврата - Анджей Сапковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но ветка была там, где я ее и оставил. Я забрался на нее. Изящно свесил хвост. Улегся, предварительно проверив, не крутится ли где-нибудь поблизости Радэцки.
Пригревало солнышко. В глущобе туктумов весело перепыривались хливкие шорьки, хлокотали пелицапли, мюмзики и зелюки смумело выблучивали что-то на дальней гажайке, но что именно, я не разглядел. Слишком велико было расстояние.
Стоял золотой полдень.
Было прекрусно и чуточку меланхочально. Как всегда у нас.
Впрочем, вы прочитаете об этом сами. В оригинале. Либо в одном из переводов.
Ведь их так много.
Maladie[53]
Вижу зеркальный туннель, переливчатый, жуткий,
Сквозь подземелие снов моих как бы пробитый,
Где никогда не ступала на гулкие плиты
Чья-то нога… Где ни весен, ни зим… Промежутки.
Вижу зеркальную небыль, исход или — что же? —
Где вместо солнца, как будто дозорные, свечи —
К тайне причастны. Где нету конца, ибо Нечто
Проистекает само из себя, множит множа.
Болеслав Лесьмян
Бретань, сколько я себя помню, ассоциируется у меня с изморосью и шумом волн, набегающих на рваный каменистый пляж. Цвета той Бретани, которую я помню, — серое и белое. Ну и конечно, аквамарин, а как же иначе-то.
Я плотнее окутался плащом, тронул коня шпорами и послал его к дюнам. Мельчайшие капли — слишком мелкие, чтобы впитываться, — плотно оседали на ткани плаща, на гриве коня, туманным паром убивали блеск металлических частей упряжи и экипировки. Горизонт выплевывал тяжелые серо-белые клубы туч, накатывающих на сушу.
Я поднялся на покрытый пучками жесткой серой травы холм. И тут увидел ее, темную на фоне неба, неподвижную, застывшую статую.
Подъехал ближе. Конь тяжело ступал по песку, затянутому лишь тонкой пленкой влаги, тут же лопавшейся под копытами.
Она сидела на сивой лошади, по-дамски, окутанная темно-серой ниспадающей на спину лошади накидкой. Капюшон был откинут назад, светлые влажные волосы кудрявились, слипшись на лбу. Неподвижная, она глядела на меня спокойными, казалось, задумчивыми глазами. Они источали спокойствие. Ее лошадь тряхнула головой. Звякнула упряжь.
— Бог в помощь, рыцарь, — проговорила всадница, опережая меня. Голос был спокойный, сдержанный.
— И тебе, госпожа.
У нее было милое овальное лицо, красивые полные губы, над правой бровью то ли родимое пятнышко, то ли маленький шрамик в виде опрокинутого полумесяца. Я осмотрелся. Вокруг были только дюны. Никаких признаков сопровождающей ее свиты, слуг или повозки. Она была одна.
Как и я.
Она последовала глазами за моим взглядом, улыбнулась и сказала, как бы подтверждая:
— Я одна. Ждала тебя, рыцарь.
Так. Она ждала меня. Интересно. Я, например, понятия не имел, кто она такая. И не думал застать здесь никого, кто мог бы меня ожидать. Во всяком случае, так мне казалось.
— Ну что ж, — сказала она. Ее лицо дышало покоем и холодом. — Трогаемся, рыцарь. Я — Бранвен из Корнуолла.
Нет, она не из Корнуолла. И — не бретонка.
Есть причины, из-за которых мне порой случается не помнить того, что происходило даже в недалеком прошлом. Бывают у меня черные провалы в памяти. Бывает и наоборот: временами помнится такое, чего — я почти уверен в этом — никогда не было. Странные дела порой творятся с моей головой. Иногда я ошибаюсь. Но ирландский акцент, акцент обитателей Тары и Темаирских гор, я не перепутал бы ни с каким иным. Никогда.
Я мог ей это сказать. Но не сказал.
Я наклонил голову, рукой в перчатке коснулся кольчуги на груди. Представляться не стал. Имел на то право. Перевернутый щит у моего колена был явным знаком того, что я желаю сохранить incognito. Рыцарский обычай уже приобретал характер повсеместно признаваемой нормы. Нельзя сказать, чтобы эти нормы были очень уж разумны, если учесть, что рыцарский обычай становился все более дурашливым и невероятно причудливым.
— Трогаемся, — повторила она, направив лошадь вниз, в седловинку между холмиками дюн с торчащей словно щетина травой. Я последовал за ней, догнал, мы поехали рядом, бок о бок. Иногда я даже немного опережал ее — со стороны могло показаться, что веду именно я. Мне это было без разницы. Направление в принципе было правильным.
Ведь море было позади. За нами.
Мы не разговаривали. Бранвен, которой хотелось, чтобы ее считали корнуоллкой, несколько раз поворачивалась и поглядывала на меня. Казалось, хотела что-то спросить. Но не спрашивала. Я был ей благодарен. Вряд ли я на многое смог бы ответить. Я тоже молчал и размышлял — если так можно назвать процесс тяжкого труда, имеющего целью как-то упорядочить в мозгу картины и факты.
Чувствовал я себя отвратно, по-настоящему отвратно.
Из задумчивости меня вырвал приглушенный вскрик Бранвен и вид зубатого острия перед самой грудью. Я поднял голову. Острие принадлежало рогатине, которую держал дылда в фетровом шутовском колпаке и рваной кольчуге, второй, с паскудной угрюмой мордой, держал лошадь Бранвен за узду у самого мундштука. Третий, стоявший в нескольких шагах позади них, целился в меня из самострела. Будь я, черт побери, Папой Римским, я б под страхом отлучения запретил изготовлять самострелы.
— Спокойно, рыцарь, — сказал самострельщик, целясь прямо мне в грудь. — Я тя не убью. Ежели не придется. Но ежели ты тронешь меч, то придется.
— Нам нужна жратва, теплая одежка и малость грошей, — сообщил угрюмый. — Ваша кровь нам ни к чему.
— Мы не дикари какие, — проговорил мужчина в смешном колпаке. — Мы честные профессиональные разбойники. У нас свои принципы.
— Наверно, отбираете у богатых, отдаете бедным? — спросил я.
Тот, что в смешном колпаке, широко усмехнулся, аж показались десны. У него были черные блестящие волосы и смуглое лицо южанина, заросшее многодневной щетиной.
— Так-то уж далеко наша порядочность не заходит, — сказал он. — Мы отбираем у всех подряд. Но поскольку сами-то мы бедные, то выходит одно на одно. Граф Оргил разогнал дружину, отпустил нас. До часу до времени, пока мы не пристанем к кому другому, жить-то надо. Как считаешь?
— И чего ты ему толкуешь, Бек де Корбен? — встрял угрюмый. — Чего, говорю, толкуешь? Он же насмехается над нами, оскорбить хотит.
— Я выше этого, — заносчиво бросил Бек де Корбен. — Пропускаю помимо ушей. Ну, рыцарь,
