Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

– Вдруг, какой вояж на Кадьяк? Отправь хоть простым матросом. Отслужу на совесть.

– Знаю, что отслужишь, но за какой надобностью тебе Кадьяк?

– Не на постоянные службы: мне надо в Калифорнию, как ты обещал, – жалостливо канючил Сысой. – Женку свою отловить бы и привезти. Сил нет терпеть соблазны бесовские. – И признался: – Богоданная покойница снится, ласками изводит: то ли зовет, то ли мучается, что была холодна при жизни. Ни свечки, ни молитвы не помогают.

– Понимаю! – хохотнул правитель. – По-хорошему надо бы отправить туда на зимовку «Юнону», а то гниет при здешней сырости, но не могу этого сделать из-за нынешней опасности колошского бунта и аглицкого крейсирования. Хотя… На Кадьяк, Афогнак и по Кенайским редутам надо послать хлебный пай. Там нынче голодней, чем у нас.

К текущей Ситхинской зиме Ново-Архангельская крепость была подготовлена лучше, чем к любой из прежних. Опасности и работ было не меньше, но от голода спасали американские торговцы. С хорошим товаром они за полгода обходили Южную Америку, контрабандно торговали в Калифорнии, грузились там пшеницей, маслом, солью, затем отстаивались в Ситхинском заливе. Здесь американцы ремонтировались, продавали пшеницу, сахар, масло, ром и с мехами в трюмах шли в Кантон – торговую колонию в Китае. Оттуда они возвращались на Ситху с чаем и тканями, все прочней привязываясь к Русской Америке, как посредники и снабженцы.

Калифорнийскую и чилийскую пшеницу, привезенную американцами и англичанами по ценам вдвое-втрое выше компанейских, на Ситхе мололи ручными мельницами и мутовками, поставленными на ручьях, выпекали хлеб из белой муки грубого помола. Промышленные не голодали, но просили ржи, которая присылалась компанейскими судами с большими перебоями. Русские служащие спрашивали у американцев про рожь: неужели не растет в Северных Штатах? Бостонцы плутовато посмеивались: на севере рожь вызревала даже на бросовых землях, была дешевле пшеницы и кукурузы, но грузиться ей для Аляски им было не выгодно.

Правитель не обманул надежд Сысоя. Другим отделам Компании не хватало муки, которая была в избытке на Ситхе. …На свой страх и риск Баранов велел загрузить «Юнону» продуктами и под началом Христофора Банземана отправил баркентину по факториям Кадьякского отдела. Помощником капитана шел малоопытный штурманский ученик креол Алексей Кондаков, Сысой – приказчиком.

Русый прусак американского гражданства прибыл в колонии в рабочей блузе, а здесь приоделся в канифасную рубаху грубого китайского шелка и сюртук тонкого сукна. По внешнему виду он почти не отличался от русского служащего, уже бегло, хоть и шепеляво, общался с компанейскими контрактниками. После вояжа на «Николе» Сысой редко встречался с ним. Банземан сдержанно заулыбался, узнав старовояжного спутника, а тот, радуясь, что отправляется на Кадьяк, полез обниматься, чему мореход не показывал радости. Но оба были довольны, что в новый поход идут вместе, поскольку знали чего ждать друг от друга. Банземан был чисто выбрит, но в море стал обрастать щетиной, как это принято у матросов.

Волнение и ветер вынудили «Юнону» взять курс на Кенайский залив, чтобы доставить груз в Никольский редут, который Сысой помнил еще крепостью артели купца Лебедева-Ласточкина. Управлять баркентиной было сложней, чем шхуной. Кроме своих матросов из креолов и алеутов Баранов нанял американцев, шумных, задиристых и непочтительных к старшим чинам, но благодаря им, умело работавшим на прямых парусах фок-мачты, «Юнона» при противных ветрах, вошла в Кенайский залив мимо мыса, на который в давние годы, при таком же ветре, был выброшен компанейский галиот.

Разгрузившись в Никольском, баркентина навестила Александровский и Воскресенский редуты. Сысой стоял на штурвале, правил алеутами, на якорных стоянках отгружал по описи оговоренное количество мешков и бочек. При успокаивающемся волнении Банземан повел «Юнону» на остров Афогнак с часовней, построенной старовояжными служащими, и только после этого взял курс на Кадьяк, в Павловскую бухту. Как и в прошлом походе никакого разлада с капитаном у Сысоя не было. И только когда «Юнона» стала подходить к устью Сапожниковской речки он, к неудовольствию Банземана, попросил спустить за борт байдарку, чтобы плыть на факторию. Осторожный прусак велел сбросить паруса в виду устья речки, и потребовал у приказчика письменную расписку, что тот покидает судно по своему разумению.

При средней волне, Сысой привычно выгреб к устью, вытянул байдарку на сушу, вылил воду из сапог и босиком подошел к могилам. Кресты стояли дружно и уныло клонясь друг к другу. На подновленном перед отъездом крестике младенца Васильевых все так же сиротливо висела обветренная игрушка. Вдали виднелась знакомая изба, над трубой метался на ветру дымок. Сысой опустился на колени, перекрестив, обнял холмик, приветствуя богоданную жену, потом Филиппа. Спросил, как им здесь, вдвоем? И даже втроем. И сам же ответил: конечно, лучше, чем поодиночке. Обернулся к морю. «Юнона» болталась на рейде на одних брамселях. Упрямый прусак ждал приказчика, хотя Сысой убеждал его идти к крепости и собирался выгребать туда на байдарке.

Еще раз, торопливо обняв могилы, он обошел их три раза, перекрестился, откланялся, сел в байдарку среди мелководья устья, протолкнувшись, оседлал волну, стал выгребать к судну и был поднят на борт изрядно промокшим и продрогшим.

– Ну, и что не шел своим курсом? – с виноватым видом упрекнул капитана. – Я бы подсушился в избе и прибыл на байдарке. Путь знакомый и отмерянный.

– Я ждать тебя, не говорить голодным, злым, где мука?

– Ждать так ждать! – проворчал приказчик и пошел сушиться.

«Юнона», салютуя флагу на батарее, вошла в бухту и бросила якорь на рейде против Павловской крепости. На берег стекался народ, судно с провизией ждали. С него спустили на воду байдару и приказчик со штурманским учеником стали выгребать к причалу. Еще не высадившись на берег, Сысой издали узнал Агапу. Рядом с ней, плечо к плечу, в плохонькой одежонке, стоял знакомый каюр Федька. Едва Сысой выпрыгнул из байдары, он пропал с глаз, а Агапа, узнав венчанного мужа, запрыгала как молодая козочка. Приказчик рассеянно откланялся управляющему, подал письма от Баранова и отписки по кормам, что-то невпопад отвечал и говорил, косясь на Агапу, всей своей плотью чувствуя ее близость.

– Вот же стерва! – пробормотал в бороду, ласково оглядывая женку. На удивленный взгляд управляющего оговорился: – К причалу подойти не сможем, дай людей и байдары.

Тот, пошелестев бумагами, посопел и виновато взглянул на приказчика:

– Нет у меня возможности доставить компанейский пай по береговым факториям. Вы уж сами развезите Христа ради?! А я приму груз только на крепость.

Сысой, смутно расслышав сказанное, кивнул и шагнул к Агапе.

– Бадада! – радостно проурчала она и двумя руками огладила его бороду.

От причала к «Юноне» отошли две большие байдары. В одной из них Сысой заметил каюра Федьку, смущенно прятавшегося за спинами работных. Он усадил в свою лодку Агапу, все так же восторженно щурившую глаза. Три байдары подошли к борту прибывшего судна. Отправив к причалу первую партию груза, Сысой подхватил под руку, нетерпеливо перебиравшую босыми ногами женку, повлек ее в каюту, заперся изнутри и сорвал с нее парку. Никакой другой одежды под ней не было. Он прижал к себе извивавшуюся, похохатывавшую женщину и остро почувствовал, как отпускает томившая душу тоска.

Едва отдышался – в дверь застучал Банземан.

– Груз давай! Ждут люди!

– Так быстро вернулись?! – удивленно пробормотал Сысой и стал торопливо одеваться.

– Лежи здесь! Никуда не уходи! – приказал женке.

На палубе он показал, какие мешки и бочки выгружать, пересчитал, записал. Работные крепости и матросы стали грузить байдары. Приказчик опять закрылся в каюте, оставив груз под надзор капитана. И снова тот нежданно рано стал колотить в запертую дверь. Сысой опоясался, выбежал на палубу, стал руководить разгрузкой и погрузкой, при этом все думал: «Бесовщина и только! С Феклой после разлуки все было по-другому: близость как молитва, умиление, и любование. С этой нет ничего такого, однако, как влечет, стерва?! Невозможно насытится!»