Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

Во второй главе опущены слова о том, что уговоры Саши не надоедали Наде, не­смотря на то, что они продолжались уже несколько лет, только потому, что ей бывало

до слез жаль Сашу; опущены некоторые подробности в описании утра Нади и Нины Ива­новны, гуляющих в саду.

В главах третьей и четвертой опущены очень мелкие детали, в пятой главе — речь Саши в вагоне: «Надо работать,— говорил он.— Должен ли человек вообще что-ни­будь свершить, это мне неизвестно, но что он должен работать, чтобы не есть чужого хлеба и не заедать чужого века, это для меня не подлежит сомнению». Остальная часть описания его поведения в вагоне заменена. В шестой главе опущены тоже только ме­лочи.

Что касается наборного текста первой корректуры, то он не идентичен беловой ру­кописи, в нем имеется несколько расхождений. Это странно, так как рукопись должна была стать наборной, как это можно заключить по приведенной выше редакторской надписи, сделанной на ее первом листе. Других признаков, характерных для набор­ных рукописей, на ней нет — ни следов типографской краски, ни разметок для на­борщика, ни его фамилии. Расхождения немногочисленны, и бросается в глаза, что большею частью заменяющие слова сходны по начертанию со своим оригиналом, что замены в сущности являются словами, прочтенными неверно, хотя и осмысленно, т. е. что они шли не от автора, а от наборщика, читавшего неправильно, но... при чтении корректуры автором были не замечены или приняты им и вошли в окончательную редакцию. Вот основные из них:

Во второй главе при описании сада — в рукописи: «На дальних деревьях кричат сонные грачи», в корректуре: «На далеких деревьях»;

в рукописи: «Закашлял густым басом Саша», в корректуре: «грубым басом»;

в рукописи: «толпы в том смысле, в каком она есть теперь, тогда не будет», в кор­ректуре: «еще теперь».

В главе третьей бабушка Саше — в рукописи: «Хотел ведь у нас до сентября по­жить», в корректуре: «итожить»;

Андрей Андреевич при осмотре новой квартиры — в рукописи: «Каково?— ска­зал он и засмеялся», в корректуре: «рассмеялся».

В главе четвертой Нина Ивановна Наде во время ночного разговора — в рукопи­си: «Ты и твоя бабка мучаете меня!—сказала она вспыхнув», в корректуре: «всхлипнув».

Подобным ошибочным прочтением наборщика следует, вероятно, объяснить един­ственный случай расхождения журнального текста «Невесты» с текстом первого Пол­ного собрания сочинений в томе XI и вследствие этого во всех последующих изданиях. В приведенных выше центральных словах Саши о необходимости перевернуть жизнь Чеховым в правке второй корректуры вписано: «а все остальное не важно» (курсив наш.— Е. К.). Так дано в журнальном тексте, в Полном же собрании сочинений вместо этого стоит: «не нужно». По смыслу должно быть именно «не важно», потому что «пере­вернутая» жизнь делает нужными много других изменений, но они придут сами по себе, вызванные новым направлением. Сказанным, разумеется, не исчерпывается материал беловой рукописи, позволяющей судить о творческой работе Чехова над его последним рассказом. Но для полного анализа этой работы необходимо привлечь все имеющиеся рукописи и корректуры рассказа, что должно быть предметом самостоятельного ис­следования.

Не * *

Ниже мы полностью публикуем выправленный текст беловой рукописи. Все за­черкнутые в ней места вынесены в подстрочные примечания. Если в тексте зачеркнутых мест имеются поправки и несколько слоев исправлений, то первоначально зачеркну­тые слова мы даем в квадратных скобках [ ]. Добавленные части слов даются в угло­вых ломаных скобках < >.

Неразобранные слова отмечаются в ломаных угловых скобках <нрзбр.> с ука­занием, если возможно, сколько слов или строк остались неразобранными.

В орфографии и пунктуации Чехова имеются., некоторые особенности, систе­матически соблюдаемые в его письмах и рукописях. Так, он всегда пишет: «ушол», «пришол» и т. п.; многоточие всегда обозначает не тремя, а двумя точками («. .»). В публикации «Невесты», как и других текстов Чехова в настоящем томе, эти особенности не соблюдаются.

НЕВЕСТА I

— Ступай наверх скорей, там дзыга зовет! —крикнула горничная со злобой.

Из подвального этажа, где была кухня, в открытое окно слышно было, как там спешили, как хлопали дверью на блоке; в саду около дома пахло жареной индейкой. Было уже часов десять вечера, и над садом светила полная луна. В доме Шуминых только что кончилась всенощная, которую заказывала бабушка Марфа Михайловна, и теперь Наде — она вышла в сад на минутку — видно было, как в зале накрывали стол для закуски, как в своем пышном шелковом платье суетилась бабушка; отец Андрей, соборный протоиерей, говорил о чем-то с матерью Нади, Ниной Иванов­ной, и теперь мать при вечернем освещении сквозь окно почему-то каза­лась очень молодой; возле стоял сын отца Андрея, Андрей Андреич, и внимательно слушал.

В саду было тихо, прохладно, и темные покойные тени лежали на зем­ле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть, за горо­дом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый® май! И так хотелось ду­мать, что здесь, под небом, над деревьями и далеко за городом, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрас­ная, богатая и святая, недоступная пониманию грешного человека.

Надя думала: ей уже 23 года, с 16 лет она страстно мечтала о замуже­стве, и теперь, наконец, она была невестой Андрея Андреича, того самого, который стоял за окном; он ей нравился, и свадьба была уже назначена на седьмое июля, а между тем радости не было, ночи спала она плохо, и веселье пропало... Почему-то все представлялось теперь таким неясным, неполным! Отчего? Почему?

Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце; это Александр Тимофеич, или попросту Саша, гость, приехавший и8 Москвы дней десять назад. Когда-то давно к бабушке хаживала за подаяньем ее дальняя род­ственница Марья Петровна, обедневшая дворянка-вдова, маленькая, ху­денькая, больная, которая постоянно сердилась, всех презирала и умер­ла, как говорили, от раздражения6. У нее был сын Саша. Почему-то про него говорили, что если бы учить его живописи, то из него вышел бы пре­красный художник, и бабушка ради спасения души отправила сироту в Мо­скву в Комиссаровское училище; года через два перешел он в Училище живописи, пробыл здесь лет десять и кончил по архитектурному отделе­нию с грехом пополам, но архитектурой все-таки не занимался, а служил в одной из московских литографий®. Почти каждое лето приезжал он к <5абушкег, чтобы отдохнуть и поправиться^. На неме был черный застег­нутый сюртук и поношенные парусинковые брюки, стоптанные внизу. И сорочка была неглаженная111, и весь он имел какой-то не свежий вид. Очень