Море волнуется — раз - Юлия Туманова

Он несколько секунд недоуменно смотрел на ее ребром протянутую ладошку.

Значит, отметить внезапную встречу единомышленников все-таки не удастся?

А может, все дело в том, что она-то его единомышленником не считает? Он для нее — чужак. Спасатель, сказала она, то ли с ехидцей, то ли снисходительно.

— Угу, до свидания, — процедил он наконец-таки и потряс осторожно тонюсенькую ладошку.

Подумал и поднес ее к губам.

Ладка хихикнула, не зная, как еще реагировать.

Мужчины ни разу не целовали ей руки. Если не считать семидесятилетнего Ивана Савельевича, которому Ладка ставила капельницы и таскала утки. Выписываясь, он преподнес ей букет фиалок и, взяв в обе руки — морщинистые и очень холодные — ее пальцы, с благоговением подышал на них.

Она чуть не заплакала тогда. Она всегда была впечатлительной.

Сейчас плакать не хотелось.

Было вообще непонятно, что делать. Мужские губы тяжело касались ее пальцев, будто ставили клеймо, а Ладка смотрела на стриженый затылок в шрамах, неожиданно оказавшийся прямо у нее под носом.

— До свидания, — сказала она этому затылку.

— До новых встреч, — пробурчал Артем, чувствуя себя отвергнутым ухажером завидной невесты.

Она быстро пошла в сторону вокзала, а он остался стоять, хотя им было по пути.

Кажется, он смотрит мне вслед, подумала Ладка. И даже попыталась изобразить походку поэротичней. В очередной раз неудачно крутанув бедрами, она здорово рассердилась: на вспученный старый асфальт, на тяжесть мужского взгляда за спиной, на свои вялые ноги, цеплявшиеся друг за дружку, будто макаронины.

Почему ей вообще приспичило вдруг вилять задницей?! Что еще за блажь такая?

…Он даже не в ее вкусе, и уж точно не принц, ради которого стоило бы научиться дефилировать, как модель на подиуме!

Он застал ее в слезах и, кажется, догадался о причине этих слез, и только это — ничего больше! — создало иллюзию близости. То есть, духовной близости, конечно. Или как это называется? Толком она и не знала, просто чувствовала что-то такое — неуловимое, приятное и болезненное одновременно — будто бы вместе с ним не так страшна, не так тяжела ее ноша.

Окажись на его месте кто-то другой, все было бы так же, думала Ладка. Вот только, наверное, никто больше не осмелился бы таскать ее на плече и совать под нос ткемали.

А этот — вылитый неандерталец, самоуверенный индюк, настоящий мачо — очень ее чем-то раздражал. Несмотря на мимолетное ощущение той самой духовной близости.

Она вошла в здание вокзала и устроилась на подоконнике с максимальным комфортом, задрав ноги к подбородку. И все продолжала думать о нем.

Чтобы не думать о Марье Семеновне.

Полдень, офис в Большом Сочи

Семен сиял почище медного таза.

— Ну, как? Оперативно? — самодовольно растянулся он в кресле.

— До свадьбы два дня, — задумчиво произнес брат, ни в малейшей степени не разделяя его восторгов, — можем не успеть.

— Это еще почему?! — вскинулся Сенька. — Адрес у нас есть, сегодня же туда и отправимся.

— А яхта? Может, лучше другую нанять какую-нибудь, чем с Темычем связываться? Он же нам башку снесет, когда узнает.

Семен поманил брата поближе и таинственным шепотом изложил ему свое видение ситуации. Выслушав, тот скептически поморщился.

— Все слишком ненадежно. Не уложимся во времени, и Темыч никуда не тронется. И нам достанется, и девица сбежит чего доброго… Я уж молчу о бедном Эдьке…

— Бедная Лиза, — пробормотал начитанный Семен.

Они уставились друг на друга и секунд десять изучали отражения собственных физиономий.

— Рискуем, значит? — уточнил Степан. Сенька с удовольствием закивал.

Если бы Эдуард знал, что задумали эти двое, он бы немедленно примчался в офис. Он бы надавал им по шее, загрузил бы делами…

Но он не подозревал даже, как далеко может завести желание помочь другу, помноженное на жажду острых ощущений. Поэтому сидел дома и бездействовал.

Глафира ушла навсегда — он был уверен в этом.

Ушла, разлюбив его, и он сам в этом виноват!

Он все делал не так, и она в конце концов не выдержала. Приговор вынесен, и обжалованию не подлежит.

Но близнецов это нисколько не смущало.

— Как-нибудь справимся, — самоуверенно заявил Сенька, — до сих пор же справлялись.

— Ну да, ну да, — Степан задумчиво повертел в руках маркетинговый отчет, в котором предстояло разобраться, и отложил его в сторону. — Что, сейчас поедем?

— А чего тянуть?

— Во сколько у нее обед, узнавал?

— Зачем обед? Давай лучше дождемся, пока закончит. Чтоб на работе не хватились.

На том и порешили.

Вчера ей удалось заснуть в продавленном вокзальном кресле. Зато с утра она в полной мере ощутила, каково быть принцессой на горошине. Ломило все тело, к тому же дико чесалась спина, которая всю ночь общалась с поролоном, торчавшим из рваной дерматиновой обшивки.

Шея была свернута набок, и казалось, что теперь так оно и останется. На всю жизнь.

— Ох, — невольно вырвалось у Ладки, когда она попыталась достать рюкзак из-под головы.

Голова, отяжелевшая за ночь невероятно, отказывалась держаться самостоятельно, как у новорожденного. Пока в шее что-то не хрумкнуло — тогда стало полегче.

Прежде чем заснуть она долго изводила себя вопросами. И от всех этих «почему?», «что делать?», «как с этим жить?» некуда было спрятаться.

А потом она поняла, что ее терзания — чистой воды эгоизм.

Она думала о себе, о своей боли, и носилась со своей виной, будто курица с яйцом. А как же Марья Семеновна?! Разве ей теперь нужна Ладкина виноватость, или раньше была нужна? Разве можно что-то изменить, лишь побив себя в грудь кулаком?

Самого главного не изменить. С этим придется жить дальше. И точка.

С этими мыслями Ладка уснула. С ними же и проснулась. Переодевшись в туалете — жаль, не догадалась сделать это вчера, и за ночь окончательно пропиталась вчерашним дымом, кровью и тоской, — она вышла из вокзала.

Пути уже были приведены в порядок, и это на несколько секунд привело ее в замешательство. Неужели так крепко спала, что не слышала никаких работ? Или они велись бесшумно? Будто в сказке про гномиков, которые за ночь шили прекрасные одежды, пока настоящий портной спокойно дрых до утра.

Значит, движение восстановлено, поняла Ладка, и внучка Марьи Семеновны может сюда приехать. Чтобы лицом к лицу столкнуться с горем.

Ладка решительно направилась к больнице. Там ее не менее решительно послали.

— Вам вчерашнего мало? — орал главврач, очевидно, введенный в курс дела Палычем. — Вы думаете, у меня времени навалом, чтобы еще с вами разбираться? Вы не родственница, прав у вас никаких нет! А внучка уже в курсе и едет сюда! Что вам еще надо?