Слеза Евы - Елена Дорош

– Наоборот! Я сразу отметаю мысль, что она с Тобиком заодно.

– Спасибо.

– Не обижайся, но после того, что нам удалось выяснить, в главенствующей роли Мягги я не сомневаюсь.

– А Беленькому рассказывать будем?

– Придется. Не факт, что он нам поверит, но других вариантов я не вижу. Самим не справиться.

Они спустились к набережной и сели на скамейку. Нева была совсем смирной. Ни волн, ни всплесков. Сонная. Ленивая, даже какая-то томная. От чего же она так утомилась?

– Вот все, что я нарыл вчера.

Глафира встрепенулась и пододвинулась к планшету. На самом деле ей хотелось быть ближе к Сергею. Ну… чтобы он мог ненароком обнять ее, поцеловать.

Именно так он сразу и сделал: прижал к себе и поцеловал в ухо. Оно сразу запылало. А следом и щеки словно жаром обдало. Нет, надо отодвинуться. Иначе от такой температуры, чего доброго, начнут плавиться мозги. Она было попыталась, но не тут-то было! Шведов только притиснул ее сильнее, и все! Да уж. У такого не рыпнешься.

– Ты видела кого-нибудь из них?

Сергей стал листать фотографии, на которых рядом с Иркой и Тобиком мелькали люди. Большинство из них было трудно идентифицировать с кем-то из знакомых. Одних камера сняла сбоку, других практически со спины.

– Никого не знаю. Да и Тобика видела один раз.

– Уверен, тот, кого мы ищем, имеет к Мягги прямое отношение. Это опытный и уверенный в себе вор. К тому же не боится убить в случае чего. Хотя убрать Стаса он, скорее всего, не планировал. Действовал по ситуации.

– Что могло между ними произойти?

– Ответ на этот вопрос знает Бартенев, но его не спросишь.

– Я утром звонила в реанимацию. Пока без изменений. Но не хуже.

– Это хорошо, что не хуже.

Глафира взглянула ему в лицо. Всю ночь, наверное, не спал. Вон какие круги под глазами. А глаза у него рыжие. И крапинки вокруг зрачка.

Она тихонько дотронулась до его щеки, провела пальцами по колючкам щетины и почувствовала, что ей хочется только одного: чтобы он никогда не отпускал ее. Никуда.

Шведов медленно повернул голову и посмотрел незнакомым тяжелым взглядом. Она моргнула и вдруг каким-то древним женским чутьем поняла, о чем он сейчас думает. Странно, но от этих угаданных мыслей ей не стало неловко или стыдно. Она даже не испугалась, что сама желает того же самого. Даже обрадовалась совпадению такому. Прижавшись, она улыбнулась прямо ему в губы, и по ее улыбке Сергей вдруг понял: она все знает про него и про то, почему так бешено стучит его сердце под ее ладонью.

Дальнейшее выпало из сознания совершенно. Как они оказались сначала в машине, а потом у Шведова дома? Как получилось, что ничего не потребовалось говорить, спрашивать, объяснять? Почему они все делали в унисон, так, словно это уже бывало с ними раньше?

Глафира только удивилась, что потом сразу уснула у Сергея под мышкой и проспала, казалось, целую вечность. Как она могла спать, когда он лежит рядом? Даже хотела проснуться, но не могла открыть глаза. Так и лежала, сквозь сон думая о чем-то. Мысли были разные. Одни – длинные и тягучие. Например, о том, что она никогда не спрашивала Мотю, какой была в детстве, потому что твердо знала: послушной и правильной девочкой. Ей и в голову не приходило, что можно вести себя иначе. Весь монастырский уклад не допускал разночтений в вопросах норм поведения. Да и в других тоже. Только сейчас она вдруг поняла, что перед ней никогда не вставал вопрос выбора. Матушка Анимаиса не сомневалась в том, как до́лжно поступать человеку, и Глафира ей верила. А сегодня впервые сделала выбор самостоятельно и, возможно, вовсе не тот, который одобрила бы настоятельница. И что же? Да ровным счетом ничего. Она не испытывала ни сожаления, ни стыда и в душе была абсолютно уверена: все, что случилось с ней сегодня, – единственно правильное. По-другому и быть не может. Рубикон перейден.

Другие мысли были коротенькими и быстрыми, похожими на спиральки. Например, о том, что раньше в ее жизни была только Мотя и все связано лишь с ней. А теперь многое будет связано со Шведовыми, и ей, Глафире, надо научиться все это считать своим. Или: надо все рассказать Моте, и будь что будет.

Почему-то и эта мысль не привела ее в ужас, даже проснуться не заставила.

Зато запах кофе, приплывший невесть откуда и сладко пощекотавший ноздри, заставил встать и пошлепать на кухню, где обнаружился Шведов, колдующий над плитой. Рядом растянулся Шарик, при появлении Глафиры не пошевеливший даже ухом.

– Проснулась наконец? – спросил Сергей будничным голосом. – Я уж думал, ты в спячку впасть решила.

– У меня авитаминоз, – сообщила Глафира, забираясь с ногами на стул.

Сергей посмотрел на ее манипуляции и принес тапки.

– Не ходи босая. Пол холодный.

Глафира кивнула, но слезать не стала, так хорошо ей было сидеть, сложившись кучкой.

– А еда какая-нибудь полагается? – спросила она, чувствуя, как сосет под ложечкой.

Сколько же она не ела?

– Полагается, но не особо разнообразная.

Шведов поставил на стол плетенку с пряниками и сухарями, налил дымящийся кофе. Глафира схватила пряник и впилась в него зубами.

– А который час? – наконец догадалась спросить она.

– Почти четыре.

– Вечера?

Шведов кинул, отхлебнул кофе и добавил:

– Скоро Ярик придет.

Глафира взвилась, как пружина, и бросилась к комнату. Судорожно натягивая одежду, она молилась только об одном: чтобы Ярик не появлялся еще хотя бы минуту.

Стоя на пороге и почесывая за ухом явившегося вслед за хозяином Шарика, Шведов наблюдал за ее судорожными телодвижениями.

Наконец она оглядела себя со всех сторон, нашла, что ничто в ее облике не указывает на то, чем она тут занималась, и выдохнула.

– Ну и чего ты всполошилась? – наконец поинтересовался Сергей. – Имей в виду: от сына у меня секретов нет.

– И что ты ему скажешь?

Глафира спросила и вдруг испугалась того, что может услышать.

Шведов подошел, поправил завернувшийся воротник блузки и не особенным, а самым обыкновенным голосом сообщил:

– Что теперь мы будем жить вместе.

Вот как? А где же – «я предлагаю тебе руку и сердце»? А как же – «согласна ли ты стать моей женой»?

Видимо, Шведов что-то учуял, притянул ее к себе и добавил:

– Но сначала я попрошу твоей руки у Моти, распишусь с тобой в загсе и повенчаюсь в храме.

Глафире вдруг стало смешно.

– Меня сперва не хочешь спросить? Вдруг я на таких