Прохладное небо осени - Валерия Перуанская

– Хорошо, – сказала Инесса, проходя следом за Варварой на кухню, где та начала что-то переставлять и укладывать в холодильнике, – что в кассе взаимопомощи дают. А отдавать все равно придется.

– Отдадим, – как можно бодрее откликнулась Варвара. – А что же, Инночка, поделаешь? Не каждый день дочку замуж отдаем. – Она хлопнула дверцей холодильника, присела на табуретку, оглядела Инессу. – До чего тебе это платье к лицу! – проговорила восхищенно, хотя сколько уж раз Инессу в этом платье видела. – Как съездила-то, чего не рассказываешь?

– Хорошо, – сказала Инесса. И повторила: – Очень хорошо.

Ах, как хотелось рассказать Варваре обо всем, что было в Ленинграде!.. Нет, нельзя. Варвара просто не поймет. Она решила бы, что Инесса сошла с ума.

Я, кажется, действительно сошла с ума.

Она оставила Варвару дожидаться, когда мясник приготовит ножек для студня, и поехала в институт. И всю дорогу думала о том, что увидит Токарева. И ловила себя на том, что не думает об Андрее, даже о Катюше не думает. Не теряй головы, внушала, опомнившись, себе. Это Катюша может не знать, что самое пылкое чувство со временем тускнеет – как удовлетворенное, так и безответное. Но я-то знаю. Поломать все, чтобы через некоторое время одна привычка заменилась другой? Нет, слава Богу, голова на плечах у меня еще есть. И если я сейчас тороплюсь увидеть Токарева, ничего это ровным счетом не значит. Всего лишь небольшой «завихренц», как сказал бы Геннадий. У него есть какие-то словечки, которыми он легко определяет то, что обычным русским словом не всегда и выразишь. В конце концов любому человеку может наскучить, приесться до малого изгиба знакомая дорога, по которой идешь и идешь вон сколько лет. Любой человек может позволить себе ненадолго свернуть по зеленой, среди деревьев тропинке к виднеющемуся через листву озеру, подышать его свежестью, полюбоваться кувшинками на дальней его стороне. Все понятно, сказала себе Инесса. Что бы ты запела, если бы позволить себе такое надумал Андрей?..

В институт она приехала, когда одни отделы возвращались с обеда, а другие шли в столовую. На лестнице, в коридорах толчея, гвалт, табачный дым. Инесса вдруг обнаружила, что вокруг нее сплошь – одни молодые лица. Мальчики и девочки. В юбочках-мини, в джинсах, в свитерах, куртках. Молодые специалисты. Год, три, пять, как с институтской скамьи. До чего ж они быстро заполнили собой все – Инесса и не заметила, не углядела. Институт, правда, за пятнадцать лет расширился, выстроили два новых корпуса, но все же – куда подевались те, что были здесь раньше? Не все же вымерли или ушли на пенсию? Пятнадцать лет тому назад, когда Инесса пришла сюда работать, она тоже была почти вот такой молодой. Молоденьким, хорошеньким специалистом. Как вон те девчонки, которые, что-то крича и над чем-то хохоча, ссыпаются горохом по лестнице и, наткнувшись на Инессу, почтительно обегают ее, как запутавшуюся в юбках старушку. Ей чуть было совсем стало не по себе, но тут откуда-то сверху закричали:

– Инка! Привет! – Через перила свесилась Любаша Свиридова, однокурсница и здешняя ее приятельница.

– Слушай, – спросила Инесса, когда они, пробившись друг к другу, остановились на лестничной площадке, – откуда у нас в институте столько молодежи? Куда подевались все старики?

– Вечное движение, миленькая моя, – назидательно объяснила Люба. – Скоро нас с тобой будут провожать на пенсию, и новым юнцам, которые через десять – двенадцать лет заменят и этих, мы будем казаться пришельцами из того века. – У Любы были маленькие смешливые глазки и полный рот великолепных крепких и ровных зубов. – Но ты не падай духом, – сказала она. – У нас в запасе больше чем десять лет. И есть еще в институте такие, которые уйдут намного раньше нас, – она кивнула в сторону приближающейся к ним женщины.

Анастасия Николаевна. Хоть перешагнула пенсионный возраст, а бежит, как молодая: спешит в соседний продовольственный магазин закупить продуктов на свою севшую ей на голову семью. Обеденный перерыв она только на это и использует, за оставшиеся пять минут проглатывает бутерброд, не всегда и с чаем. Инесса вспомнила о намерениях Токарева и испытала неловкость, когда Анастасия Николаевна, как к родной, кинулась к ней:

– Инночка, с приездом! Говорят, съездили успешно?

– Кто говорит?

– Да Токарев весь отдел уже поднял на ноги. Надо же, оперативность.

– Съездили в общем удачно. Если не считать, что не выполнила вашего поручения. Нет в Ленинграде белых эмалированных горшочков. Только зеленые. И еще коричневые.

– Не беда, не беда, спасибо за заботу, – и заторопилась, чтобы успеть попасть в магазин до закрытия. Уже без восьми минут час.

Интересно, Токарев заметит, что Инесса явилась с таким опозданием и угодила к обеденному перерыву?

В сорок восьмой комнате в одиночестве сидел Сева Горский, что-то писал. При ее появлении сразу же поднял голову, как всегда, обласкал взглядом. Неприятное, испытанное ею на лестнице ощущение окончательно испарилось.

– У вас что, разгрузочный день? – смеясь спросила она и стала вытаскивать пакетики с купленными в кондитерской против Марата сладостями. – Или голодная забастовка?

– Задержал шеф, – сказал Сева. – Сам питается одним воздухом, хочет, чтобы и подчиненные...

Инесса не дала ему договорить: то, что раньше легко поддерживала, – шуточки и колкости в адрес Токарева – сейчас задевало как бы ее самое.

– Даю справку: в Ленинграде имела возможность наблюдать у нашего начальства отменный аппетит. – Кажется, ничем себя не выдала. В том же тоне.

– Это и видно: килограмма два на лице, – непоследовательно сказал Сева. – Все. Довольно. Эксплуататор несчастный. Все ему сразу подай на блюдечке с голубой каемочкой. Подождет, обойдется. Мы пойдем обедать. Мы пойдем обедать, Инесса Михайловна?

Есть еще не хочется, но не сидеть же здесь одной. Поедая борщ, Сева рассказывал Инессе:

Шеф умчался в главк. Пришпорил коня. Намерен, как я понимаю, все у нас тут перелопатить, получить доктора «по совокупности работ». Далеко пойдет товарищ, а? Очень пожарно действует. – Кажется, Сева стал к Токареву еще более агрессивен. Отчего это? Он же совсем не завистник. И никаких у него с ним личных счетов.

Ты должна его защитить. Что бы ни подумал Сева. Надо уметь быть честной перед самой собой.

– Отчего, – спросила она, – мы все так испорчены? Отчего нам и в голову не придет, например, что человек меньше всего думает о «докторской по совокупности», а заботится о том, чтобы принести пользу науке, технике и общественному производству? – Все-таки сказала «мы», а не «вы», отделяя себя от Токарева. – Или на земле нет бескорыстия?

– Отчего же? Но эта категория не имеет к Токареву отношения. Вы знаете, – оживился Сева, – время ведь рождает не только моды. Оно и характеры, типы людские тоже рождает. В каждом времени они – свои, но, как и в модах, самое новое порой несет в себе и старые линии. Только до такой степени преобразованные, что не сразу их различишь, угадаешь. Вы не согласны?

– Насчет мод – согласна, а вот ваша параллель... Для меня это очень уж сложно, – улыбнулась, винясь. Разговор продолжать не хотелось.

– Не только для вас, – кивнул Сева, словно великодушно прощая ей тупость. И сам перевел на другое: – Видели бы вы, как Токарев рвал и метал, когда вы позвонили из Ленинграда и сказали, что у вас там не ладится! Тут же собрался сам. А как же? Вдруг по вашей вине затормозится его движение к цели.

– Ну, зачем же так? – укорила Инесса. И напомнила: – Там же была конференция.

– И должен был поехать Павел Петрович. А Токареву не сиделось.

Не оттого ему не сиделось. Не только от этого. И никто, кроме двоих, об этом не догадывается.

– Задумана крупная реорганизация, – сказал Сева, принимая из рук Клавы тарелку с рубленым шницелем.

– Насколько я знаю, всего-навсего одна лаборатория...

– Он, по-видимому, не ввел вас в курс. Это меня-то?

– Что же еще?

– Собирается привязать к нам две лаборатории от Шубина: Ивановского и Ткачука. Шубин сопротивляется, но по всему видно, что песенка его спета. Сегодня – пол чужого отдела, потом весь сектор захватит.

Все может быть. Инесса не нашла что возразить.

– А наш Саша Кротов будет руководителем проекта.

– Когда он успел все это решить и обнародовать? – все-таки усомнилась Инесса.

Я в поезде глаз не сомкнула – о нем, о нас думала, а он – фигуры на доске расставлял? Ох...

– Когда решил – не знаю, а обнародовать не спешит. Однако нет ничего тайного, что не стало бы явным. А Тамарочка, как вам известно, моя старинная приятельница. Подруга детства.

Инесса рассмеялась: Тамарочка, секретарша главного инженера, лет на десять моложе своего «друга детства».

– Кое с кем, – продолжал Сева, – Токарев намерен расстаться, кое-кого перетащить из своего старого института. Эти сведения – уже из других источников, – уточнил он.