Дебаты под Martini - Кристофер Бакли

Здесь они узнали нечто, чего нельзя постичь вне полей сражения: "между мужчинами [119] устанавливается такая же близость, как между любовниками. И даже еще более тесная. В отличие от любви между мужчиной и женщиной, эта близость не требует признаний, клятв и бесконечных подтверждений. Она не пройдет от неосторожного слова, скуки или разлуки, которые могут разрушить брак; ее может оборвать только смерть. Но иногда и смерть оказывается не в силах этого сделать. Два моих друга погибли, пытаясь вытащить с поля боя трупы товарищей. Эта преданность, простая и бескорыстная, чувство принадлежности друг другу были единственными стоящими вещами, которые мы узнали на войне. Все остальное там чудовищно.

В основе высказывания доктора Джонсона, что «каждый человек думает прежде всего о себе, если он только не солдат», много детского, много романтики и жажды славы. В контексте того, что пишет Капуто, может быть, стоит согласиться с доктором в том, что, ни разу не надев формы, в нашу эгоистичную эпоху мы лишили себя последней возможности выполнить обязательство в отношении более ценного, чем мы сами: спасти жизни товарищей.

В калейдоскопе различных историй легко пропустить главное: во Вьетнаме американские солдаты сражались не за демократию, не против коммунизма, они воевали друг за друга.

Психиатр доктор Артур Эгендорф, служивший во Вьетнаме в частях разведки, а ныне занимающийся частной практикой, был одним из основных авторов отчета для Конгресса «Наследие Вьетнама». В нем он пишет, что для тех, кто не побывал во Вьетнаме, неучастие в событиях «почти не повлияло на их душевное здоровье и уж, во всяком случае, не вызвало психических заболеваний. Возможно, некоторые действительно переживали чувство вины, но в большинстве случаев следует говорить лишь о легком недомогании» Чувство вины — серьезной вины — все еще, спустя тринадцать лет, отзывается ночными кошмарами у тех, у кого, подобно другу доктора Эгендорфа, уничтожили всю часть, пока тот находился в разведке. У этого человека возникла амнезия на имена товарищей, погибших во время той атаки: «Мы вместе пошли к Мемориалу павшим во вьетнамской войне, и он буквально не мог удержаться, чтобы не потрогать стену, поскольку ему было безумно стыдно, что он не может вспомнить имен погибших. Вот это, — заканчивает Эгендорф, — в трезвом понимании и есть чувство вины».

Но у него остается «впечатление» о том, что неучастие в войне все же оказало воздействие на поколение отказников.

"Если и есть что-то, — говорит он, — объединяющее тех, кто не пошел на войну, то это идея неучастия, желание остаться в стороне. Во время последней войны служба в армии потеряла авторитет. И все это сказалось на обществе, а не на личности, как бы это ни казалось очевидным.

Вы видите снижение доверия ко всем социальным институтам. Вы все время думаете, как бы выйти сухим из воды. Это не невротическое чувство вины, но настоятельная потребность скрыть свою прошлую позицию отказника и оправдать ее. Это значит, что масса людей из-за этого лишены многих радостей жизни".

Эгендорф в то же время отнюдь не собирается критиковать тех, кто, по его словам, выступал против войны на основе политических или моральных убеждений; на самом деле он восхищается смелостью тех, кто выражал свой протест ненасильственными методами.

С другой стороны, он говорит, что в попытках преодолеть вьетнамское наследие пришел к выводу, что большинство мужчин из поколения вьетнамской войны демонстрировали некий «пофигизм», старались следовать принципу «моя хата с краю…».

"Именно это стало ценой, которую мы заплатили. Опыт той войны можно сформулировать одной фразой: «Меня освободили от податей, ха-ха-ха». Но на такой основе не воспитать полноценную, творческую, уважающую себя личность. Эти человеческие добродетели вытекают из потребности отдавать себя на благо других, служить обществу, отстаивать свои идеалы. Заботиться о ближнем, рисковать ради него головой.

Следовательно, если вы сознательно отказываетесь от этих принципов — а общественное мнение вас в этом поддерживает, — тогда все больше и больше людей теряют моральные ориентиры, для них мир уже выглядит иначе. Они убеждают себя в глупой идее, что главной добродетелью может быть равнодушие к окружающим, отказ брать на себя обязательства перед ними. Но это как раз то, что разрушает жизнь. А созидает жизнь ответственность перед теми, кто рядом".

Эгендорф сделал еще два последних вывода. Первый заключается в том, что это чувство вины — или душевное недомогание — никому не приносит пользы. "Сначала, — говорит он, — это кажется символом достоинства. Ведь я все-таки страдаю. Затем это приводит к запоздалому поклонению героям [120]. Но все это не имеет смысла и на самом деле приводит к саморазрушению личности. Все, что нужно от нас ветеранам, — это достоинство и уважение. Все мы партнеры в браке по расчету. О любви речи нет, но должно быть уважение друг к другу. И если мы к этому стремимся, то должны прощать — прощать себя".

Второй вывод: «Люди осознанно идут на смерть. Это не оправдание, а ключ к пониманию того, что все мы поступаем глупо, обвиняя себя в том, что не ведаем того, что нам нужно, чтобы научиться. Чувство вины становится утешительным призом. Но вместо чувства вины нам гораздо больше потребен свежий взгляд на те обстоятельства, которые ныне требуют нашего участия».

Чувство вины ли, душевное ли недомогание причиной, но я совершенно точно знаю, что будь у меня сын и спроси он меня, что я делал на вьетнамской войне, мне придется рассказать ему правду: что мой военный опыт совсем непохож на те испытания кровью, которые прошел его дед.

Большинство людей, теми или иными средствами сумевшие избежать службы в армии, думают совсем не так, как я, и мне вовсе не хочется ставить под сомнения толкнувшие их на этот шаг причины или оправдания, которые они для себя выбрали.

Но я знаю и других, которые все еще пытаются отыскать путь к успокоению взбудораженной души. И часто это выходит на поверхность ощущением некоей незавершенности, неполноты…

«Я страдаю вместе с ними. Я не замечал, чтобы кто-то из моих друзей покаялся. И хотя мне стало легче, я все равно ощущаю, что мои рефлекторные действия не стали исчерпывающими».

…неоплаченного долга…

"Я так и не послужил своей стране. Я не смотрел в глаза жизни и смерти. Я остался неполноценным. Я шел мимо Мемориала, смотрел на выбитые там имена и думал: «Помилуй их Бог».

…того, как легко было…

"Настоятель однажды сказал мне: «Знаете, ваше поколение сделало мученичество безболезненным».

…того, что опоздал на автобус истории…

«Это вина — не принять участия. Не сделать ничего. Я не взрывал ни физические лаборатории в Анн-Арборе, ни военные укрепления вьетконговцев. Я болтался где-то посредине. И мне до сих пор за это стыдно. Только в последние годы я понял, как выглядел тогда с точки зрения моей страны. Теперь я понимаю, что должен был идти».

Отклики

В августе «Эсквайр» опубликовал мою статью, в которой я сделал несомненно ошеломляющее признание, что сожалею о том, что не участвовал во вьетнамской войне. Я говорю «несомненно», потому что в течение десяти лет своей журналистской деятельности никогда не переживал такой реакции, какую вызвала эта статья. Я затронул какие-то струны в душе соотечественников. Я был этому рад, потому что и написал статью именно для того, чтобы выяснить, есть ли еще люди, испытывающие такое же сожаление. Но меня страшно удивило количество откликов. Краткий анализ высказанных мнений заинтересует тех, кто «за» и кто «против». Вот что я написал: меня официально признали непригодным к военной службе.

В то время я испытывал радость и облегчение. Теперь я склонен думать, что при любых обстоятельствах я отделался от военной службы слишком легко. Это была дурная война, но тем не менее — война. Кто-то погиб, кто-то остался в живых.

Я чувствую различие между «детской романтикой и жаждой славы» и чем-то еще. Мне хотелось бы знать, что не пойди мы в армию, действительно ли «в нашу эгоистичную эпоху мы лишили себя последней возможности выполнить обязательство в отношении более ценного, чем мы сами: спасти жизни товарищей».

Эти слова не поразили меня и не показались проникновенными. У меня не было нужды искать где-то материалы или звонить в редакцию журнала «Солдат удачи». Среди тех, кого я цитировал, были Филип Капуто, Джеймс Уэбб, Роберт Э. Ли, а также Джордж Вашингтон. Джеймс Фэллоус ушел из журнала «Вашингтон мансли» восемь лет назад.

Моя статья была своего рода заметками, какими-то разрозненными размышлениями, которые слились в единое целое после того, как в ноябре 1982 года я внимательно прочитал надписи на Мемориале павшим во вьетнамской войне. Это не было результатом ни той войны, ни какой-либо другой. Моя статья появилась до бомбардировок Бейрута, до вторжения в Гренаду, до публикации материалов о солдатах воздушно-десантных войск, которые ради развлечения насмерть забили ногами одного гомосексуалиста.