Лики русской святости - Наталья Валерьевна Иртенина

разврата, кабацкой гульбы, безбожия, «свободы самовыражения». Отец Иоанн стал источником живой воды веры, к которому устремлялись многие тысячи иссохших и истомленных мерзостью запустения: простолюдины и аристократы, неграмотные чернорабочие и профессора университетов. Святость потянула их всех, как магнитом. Пока был жив кронштадтский пастырь, атеистическое глумление над христианством и Церковью было бессильно пресечь этот бесконечный людской поток, половодье горячей веры. Газетные и прочие «моськи», исповедовавшие «свободу, равенство, братство», охрипли, лая на слона, доказывая «человеконенавистничество» православия. Господь Бог воздвиг столп Иоанна Кронштадтского, чтобы показать, «кто есть кто». У кого на самом деле любовь и милосердие, подкрепленные силой молитвы, а у кого – злоба и ненависть, питаемые гордыней «человеколюбцев».

Высокомерную безбожную гуманистическую интеллигенцию, для которой Россия была страной «немытых рабов», «церковных суеверий» и невежества, Иоанн Кронштадтский видел насквозь и посвятил этому порочному общественному явлению немало резких строк. «Русские интеллигенты объявили войну Самому Богу», – писал он в дневнике. «Мечтают о усовершенствовании человечества без Христа, а между тем сами далеки от совершенства и преданы всяким страстям»; «…не зная себя, своей худости, своего убожества, окаянства, бедности, слепоты и наготы, они только глумятся над Христом и Церковью». «Развитие страстей ветхого (падшего. – Н.И.) человека считают ныне за что-то правильное, за развитие природы и способствуют этому развитию. Вот до чего договорились наши учителя. А христианская вера учит распинать страсти и похоти плотские, иначе человек во веки погибнет».

Наиболее заметным представителем этой интеллигенции был в то время Л. Н. Толстой, создатель собственной антицерковной, еретической религиозной концепции. «Над святыней и святыми он смеется, сам себя он обожает, себе поклоняется как кумиру», – писал о нем отец Иоанн. Для развенчивания губительных идей знаменитого писателя кронштадтский пастырь не жалел ни сил, ни времени и сыграл не последнюю роль в так называемом отлучении Толстого от Церкви. Точнее, в публичной констатации Синодом факта отпадения Толстого от Христовой Церкви.

В декабре 1908 года в последний путь Иоанна Кронштадтского с рыданиями провожали по Санкт-Петербургу несметные толпы людей – и простого, и высокого звания. У гробницы его с тех пор открылся новый счет исцелениям, совершающимся по молитве к «всероссийскому батюшке».

ПАТРИАРХ ТИХОН. КАМЕНЬ, О КОТОРЫЙ СПОТКНУЛИСЬ БОГОБОРЦЫ

Весы истории

В Донской монастырь, древнюю и прославленную столичную обитель, стекались толпы народа. Старые, молодые, рабочие, интеллигенция, крестьяне, священники, монахи, растянувшись в плотной очереди на три версты, несколько суток шли отдать дань любви и уважения почившему патриарху Московскому и всея России Тихону. Возле гроба первосвятителя Русской Церкви в те последние дни марта (по старому стилю) 1925 года, прошло более миллиона человек. Горько им было сознавать, что в своей истерзанной, оплеванной, совращенной большевиками стране они остались без духовного отца и молитвенника.

То печальное людское море вобрало в себя цвет московской интеллигенции – писателей, художников, музыкантов, ученых. Для многих из них это прощальное шествие стало незабываемым зрелищем, исполненным высочайшего драматизма и величия. В те дни у художника Павла Корина родился замысел грандиозной картины, названной им «Реквием» или «Исход», а позднее с подачи М. Горького получившей имя «Уходящая Русь». Именно так думалось тогда – с уходом патриарха уйдет в небытие православная Русь, задавленная новой, безбожной властью. Забьется в щели, подвалы, попрячется в катакомбы, угаснет в тюрьмах, сойдет в могилы и расстрельные ямы. Одно утешало – что уйдет непокоренная, не запачкав себя отречением от веры, не проклиная, но прощая по-христиански своих убийц. Лишь немногие продолжали твердо уповать на то, что позднее сформулировал Корин: «Русь была, есть и будет. Все ложное и искажающее ее лицо может быть пусть затянувшимся, пусть трагическим, но только эпизодом в истории этого великого народа».

Патриарх Тихон верил в это как в непреложную истину. Он и его «тихоновцы» положили в основу будущего возрождения Русской Церкви и народной души краеугольный камень. Ныне они, во главе со святителем Тихоном, прославлены как святые новомученики и исповедники веры, прошедшие кровавое испытание советским террором, но не давшие утопить себя в болоте безбожия.

За год с небольшим до похорон патриарха, в январе 1924 года, другая Россия, расцерковленная и расхристанная, соблазненная неслыханными посулами бесноватой власти, прощалась с мертвым телом основателя советского государства (телом, которому вскоре предстояло сделаться новыми, атеистическими «святыми мощами»). Так же шли толпы, так же горевали.

Кто тогда мог поверить, что на весах истории оклеветанный и гонимый властью патриарх Тихон окажется фигурой гораздо более значимой, чем пророк советско-языческой религии В. И. Ульянов-Ленин?

Христианская философия истории свидетельствует, что история мира есть борьба добра и зла – истины и лжи. Вождь пролетариата Ленин был только орудием, лишенным собственной воли в осуществлении «поистине дела сатанинского» (слова патриарха Тихона). Он сам вручил себя силам разрушения и стал куклой на нитях, ибо зло отнимает у человека внутреннюю свободу. Иной выбор был у Святейшего. С детства привыкший во всем полагаться на Бога, Тихон и в своем патриаршестве доверчиво предал Божьему Промыслу себя и всю Русскую Церковь. Его фигура в те страшные годы, когда Россия в корчах рожала мутанта – новое государство, ставшее ее палачом, – была титанической. И еще более великой воспринимается с расстояния, из нашего времени. О такой человеческой высоте говорил Пушкин: «Самостоянье человека – залог величия его». Вершина самостоянья, проявления своей воли, соединенной с волей Божьей, – отдание себя в жертву ради заповеданной Христом любви. Патриарх Тихон мог отказаться от первосвятительской власти, которая сулила ему одно страдание и «умирание во вся дни» за свою мучимую большевиками паству. Но не отказывался. Он мог покинуть страну, как предлагали и свои, православные, и атеисты-богоборцы. Не принял и бегства. Мог поостеречься и не раздражать власть своими обращениями к церковному народу и правительству. Не остерегался и посреди моря лжи и хулы произносил во всеуслышанье «горькое слово правды». Мог дождаться в тюрьме расстрельного приговора, с легкой душой умереть в венце мученика. Но его жизнь нужна была другим, и он выжил ценой поругания собственного имени, заставил себя и дальше нести крест ответственности за Церковь. Семь лет патриаршества пролегли между не старым еще, полным сил 52-летним человеком и 60-летним глубоким стариком, каким его застала смерть.

Он был огнем, воспламенявшим веру в людях. Был духовным врачевателем народа. Был камнем, о который споткнулись большевики, возомнившие себя всесильными. Церковь как основательную часть «старого мира» они приговорили к уничтожению. Но разрушив всё, что еще напоминало «старый мир», воинствующие атеисты вдруг ощутили неподатливость Церкви. Это была неприятная для них неожиданность. Новые правители страны нуждались в абсолютной покорности граждан. Души граждан должны были проникнуться «светом» совершенно иной веры – в коммунистические догматы. Но место под эту псевдорелигию в душах огромного числа людей никак не освобождалось. Церковь во главе с патриархом показала коммунистам предел их власти, обнаружила их бессилие перед ними. Советское государство до конца своей недолгой жизни не простило этого патриарху Тихону. До исхода 1980-х, разбитое уже параличом, оно всё еще обличало устами казенных историков его «грехи» против советской власти.

Ни на одного главу Русской Церкви во все века не было вылито столько злобной лжи и клеветнических нечистот. Но тем ярче сияет через десятилетия образ святителя Тихона, очищенный историей, умытый покаянием так и не ушедшей никуда православной Руси.

«Большой ум и любвеобильное сердце»

Бывает так, что грядущая судьба человека отображается в малозначительных событиях и фактах начала его жизни, которые становятся пророчествами. Для чего посылаются эти знамения, самому ли человеку они должны о чем-то рассказать или обратить пристальное внимание окружающих – Бог весть. Одно ясно – такие события не являются случайными. И надо уметь примечать их, чтобы не ошибиться потом в собственном выборе.

Василию Беллавину, сыну священника Ивана Тимофеевича Беллавина, судьба была предсказана просто и ясно. Он родился 19 января 1865 года в селе Клин Псковской губернии. Отца вскоре перевели в уездный