Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Елисеева

Таким образом, бал становился способом демонстрации социального статуса участника, и дворяне щепетильно охраняли право оставаться на танцевальных вечерах в своем кругу. Это объяснялось матримониальной функцией балов: на них знакомились молодые люди и намечались будущие брачные партии. Поэтому так важна была уверенность в том, что среди гостей нет лиц неблагородного происхождения.

Зачем же на балы вообще допускались наблюдатели из «третьего сословия»? Кроме милости видеть государыню и ее двор, подобные демонстрации преследовали воспитательную цель. Обыватели обеих столиц устраивали по подписке танцевальные вечера. Подчас это бывали большие и шумные балы у богатых купцов, ни размахом, ни роскошью не уступавшие дворянским. В Петергоф или в московское Благородное собрание горожане приезжали поучиться: перенять новомодные парижские манеры, подглядеть фасон платья, заметить новые веянья в танцах.

Ту же демонстрационную задачу имели и балы в Смольном воспитательном обществе. Это были сугубо женские танцевальные собрания, скорее напоминавшие балеты. Любоваться ими, но не участвовать, приглашались родители и публика. Раз в неделю по воскресеньям после обеда девушки танцевали «между собою» на широкой площадке парадной лестницы. Именно там изображена Д. Г. Левицким смольнянка первого выпуска Н. С. Борщева. От гостей танцующих отделяла двойная балюстрада. Постановкой небольших балетов с воспитанницами занимался знаменитый петербургский балетмейстер Ланде, а позднее одна из лучших итальянских танцовщиц — Лантини[245]. Девушки танцевали почти профессионально, поучиться у них отточенности и благородной сдержанности движений не чурались дамы из высшего света. Исключительными балетными талантами отличалась Е. И. Нелидова, будущая фаворитка Павла I, посмотреть на нее собиралось большое общество. «Появление на горизонте девицы Нелидовой, феномен, который я приеду наблюдать вблизи», — писала Екатерина смольнянке А. П. Лёвшиной[246].

Несмотря на популярность французских мод, в России не привилось версальское правило, по которому дамы должны были прекращать танцевать по достижении 25 лет. Этикет петербургского двора не устанавливал строгих возрастных границ. Дашкова, описывая свое пребывание в Париже в 1780 году, передавала разговор с королевой Марией Антуанеттой:

«Королева говорила с моими детьми о танцах, в которых, как она знала, они были весьма искусны, добавив, что, к ее великому сожалению, она вскоре лишится этого развлечения, которое очень любит.

— Но почему, ваше величество? — спросила я.

— Потому, — отвечала она, — что во Франции после 25 лет не танцуют.

Я… возразила ей, что танцевать нужно, пока не отказывают ноги, и что развлечение это гораздо полезнее картежной страсти»[247]. На что Мария Антуанетта со вздохом согласилась.

Однако и в России существовали свои ограничения, введенные не правилами двора, а традициями дворянского общества. Е. П. Янькова вспоминала: «Одни только девицы танцевали, а замужние женщины — очень немногие, вдовы — никогда. Вдовы, впрочем, редко и ездили на балы, и всегда носили черное платье, а если приходилось ехать на свадьбу, то сверху платья нашивали золотую сетку»[248]. Балы назывались «куртагами»: «барыни собирались с работами, а барышни танцевали; мужчины и старухи играли в карты»[249].

Янькова жила в Москве, быт которой был более патриархален, чем в Петербурге. Немолодая вдова Дашкова отстаивала право женщин танцевать, «пока не отказывают ноги», и смотрела на балы, как на «полезное развлечение». Московский подход был принципиально иным. Старая столица — крупнейшая в России ярмарка невест. Сюда съезжалось все дворянство подбирать партии для своих отпрысков. Танцевали только девицы. Замужние дамы были способны отвлечь кавалеров, поэтому им отводилось место в сторонке с рукоделием. Пребывание вдовы на куртаге выглядело почти скандально. Впрочем, когда возраст превращал ее из предмета соблазна в предмет почтения, она получала право играть в карты наравне с мужчинами. Таким образом, московские балы были мощным регулятором семейных связей и показателем возрастной иерархии. Особенно это заметно на примере Благородного собрания.

«В своем кругу»

Сезон балов охватывал осень, зиму и весну. На лето дворянство разъезжалось в имения. «Собрания начинались с 24 ноября, с именин императрицы, и когда день ее рождения, 21 апреля, приходился не в Пост, то этим днем и оканчивались собрания», — рассказывала Янькова. Балы происходили по четвергам с шести вечера до полуночи.

Ф. Ф. Вигель вспоминал: «Не одно только московское дворянство, но и дворяне всех почти Великороссийских губерний стекались сюда, чтобы повеселить жен и дочерей. В огромной зале… поставлен был кумир Екатерины, и никакая зависть к ее памяти не могла его исторгнуть. Чертог в три яруса, весь белый, весь в колоннах, от яркого освещения весь, как в огне, горящий, тысячи толпящихся посетителей в лучших нарядах, гремящие в нем хоры музыки… Тут увидят они статс-дам с портретами, фрейлин с вензелями, а сколько лент, сколько крестов, сколько богатых одежд! Есть про что целые девять месяцев рассказывать в уезде…

Не одно маленькое тщеславие проводить вечера со знатью привлекало их в Собрание. Нет почти русской семьи, в которой бы не было полдюжины дочерей: авось или Дунюшка, или Параша приглянутся какому-нибудь хорошему человеку! Но если хороший человек незнаком никому из знакомых, как быть? И на это есть средство. В старину существовало в Москве целое сословие свах, им сообщались лета невест, описи приданого и брачные условия; к ним можно было прямо адресоваться, и они договаривали родителям все то, что в Собрании не могли высказать девице одни только взгляды жениха. Пусть другие смеются, а в простоте сих дедовских нравов я вижу что-то трогательное»[250].

Однако и свахи не решали всех проблем. Порядочный молодой человек не должен был приглашать неизвестную ему девушку и всегда старался заранее быть ей представлен общим знакомым. Если они встречались на частном балу, то хозяева брали на себя роль посредников. Но в Благородном собрании при стечении нескольких тысяч человек знакомство составляло заметную трудность. В крайнем случае кавалер мог сам отрекомендоваться родителям приглянувшейся особы, но такой поступок ко многому обязывал, поскольку обнаруживал его интерес. Делу часто помогали военные мундиры. С офицерами (а это в XVIII веке почти все молодые мужчины) можно было танцевать и без представления. Их форма уже свидетельствовала о положении в обществе[251].

Чтобы не слишком смущать приезжих провинциалок блеском туалетов богатых москвичей, Екатерина в 1780 году приказала дамам для визитов в Собрание пошить мундирные платья. Их цвета соответствовали цветам губернии, в которой находились имения мужей. «Намерение-то было хорошее, — рассуждала Янькова. — Хотели удешевить для барынь туалеты, да только на деле вышло иначе: все стали шить себе мундирные платья, и материи очень дешевые, плохой доброты, ужасно вздорожали. Зимы с две их поносили и перестали. Так как батюшка был владельцем в Калужской губернии и в Тульской, то у матушки было два мундира — один стального цвета, другой, помнится, лазоревый с красным».

Вообще же на балы в Благородном собрании старались принарядиться как можно богаче. Замужние дамы предпочитали материи, затканные серебром и золотом. Мужчины до начала царствования Александра I не сдались на милость революционной моде и продолжали носить французские цветные кафтаны из атласа и бархата, шитые шелками, блестками, серебряной и золотой нитью. «Явиться в сапогах на бал никто и не посмел бы, — что за невежество! Только военные имели ботфорты, а статские все носили башмаки. На всех порядочных людях хорошие кружева, — это много придавало щеголеватости. Кроме того, пудра очень всех красила, а женщины и девицы вдобавок еще румянились, стало быть, зеленых и желтых лиц и не бывало… Некоторые девицы сурьмили себе брови и белились, но это не было одобряемо в порядочном обществе»[252].

Подчас пышность московских праздников казалась однообразной. На их фоне выделялись балы в русском стиле, которые устраивал граф А. Г. Орлов. Они понравились даже критично настроенным сестрам Вильмот. Марта рассказывала, что в промежутках между контрдансами юная дочь графа исполняла русские танцы. Особенно ирландку очаровал танец с шалью. «По красоте, изяществу и элегантности это прекраснее всего, что мне когда-либо приходилось видеть. В сравнении с грациозной красотой графини Орловой фигура леди Гамильтон, безусловно, показалась бы грубой; право, не грешно запечатлеть на полотне естественность и свежесть прелестной графини». О своих успехах Матти сообщала скромно: «Вы, верно, знаете, что англичанок считают неуклюжими, однако мой прекрасный напудренный кавалер остался мной доволен»[253].