Сказочка - Мария Перцева

Елена Николаевна, облизнув пересохшие губы, устало спросила:

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне и моей дочери?

Фата-Моргана обвела ее оценивающим взглядом и неодобрительно покачала головой:

— Все придуриваешься? Старческий маразм изображаешь? Не выйдет. Твоя Анфиска поталантливей актриса была. Такую сказочку забабахала! Чего морщишься? Завидно? Еще бы. Ведь это была твоя сказка. Ты должна была стать там королевой и сделать все по-своему. Ты ею и стала. Ты и твоя дочь — одно лицо. Но ты в тысячу раз несчастней. Она прожила свою жизнь так, как хотела. А ты — так, как могла. Зная при этом, что должно быть иначе!

— Я знаю, — прошептала Елена Николаевна, чувствуя, как по сморщенным щекам текут холодные слезы. — Я помню… В новолуния, когда крылья мои еще носили следы детского пуха, я часто летала к развалинам замка. Многие часы я провела там, слушая сказки старого Пегаса. Уже тогда он был слеп, но продолжал летать. После того как он разбился, я еще долго помнила его предсмертные слова: «Чтобы смерть была прекрасна, вся жизнь должна быть как лебединая песня»…

Глядя в ее помолодевшие глаза, фея вдруг произнесла:

— Ты знаешь: в моих силах многое. А твоя лебединая песня еще не спета…

На мгновение лицо Елены Николаевны озарила надежда. Но, опустив глаза, она увидела собственные руки: сморщенные, старушечьи. Похожи ли они теперь на крылья? Глаза Елены Николаевны опять подернула мутная пелена, и бесцветным голосом она ответила:

— Все это сказки. Лебеди не поют.

— Что ж, — оживилась фея и встала со скамьи. — Я так и думала. Трезвый человек никогда не наступит дважды на одни и те же грабли. Желаю приятно провести оставшееся время.

Перемахнув через ограду, она зацепилась юбкой за чугунный заборчик и растянулась на земле. Елена Николаевна не смогла сдержать улыбку.

— Чего рассиялась? — подозрительно спросила фея, поднимаясь и отряхиваясь.

— Да так, — ответила Елена Николаевна. — Жизни радуюсь. Уж больно места мне здешние нравятся.

— Ах, нравятся? — отозвалась побагровевшая фея.

И, обнажив в знакомой улыбке желтые клыки, проворковала:

— Так, может, и останешься здесь, а?

Поздним осенним вечером на кладбище было безлюдно. Все могилы хранили своих хозяев с величайшей прилежностью. Живые посетители давно уже покинули это мрачное место. Остались лишь двое. Но и они направлялись сейчас по аллее к воротам. Это были девушка и ребенок.

Девушка, скорее даже подросток, шла впереди, кутая лицо в поднятый воротник. Но и это не спасало от встречного ветра, сдувавшего с высокого лба черные пряди волос и обнажавшего громадные жестокие глаза. Бескровные губы искажала легкая тень злорадной улыбки.

Ребенку, следовавшему за ней, было года четыре. Подобно неповоротливому рыжему щенку, он возился с опавшей листвой, подкидывая ее вверх, и весело смеялся. Со стороны казалось, что его впервые за долгое время выпустили на улицу. Его меховой комбинезон был уже весь покрыт налипшими сухими листьями. Но малыш продолжал кататься по земле, скакать, прыгать и веселиться так, как это могут делать только дети. Заигравшись, он даже не заметил, что девушка ушла довольно далеко. Увидев удаляющуюся фигуру, ребенок замер. Казалось, насторожились даже плюшевые уши на капюшоне. Через секунду он уже бросился следом, но, споткнувшись, упал и по-щенячьи обиженно завизжал. Девушка обернулась. Увидев ребенка, она улыбнулась, присела на корточки и поманила его рукой. С радостным визгом малыш вскочил на четвереньки и ринулся к ней со всех своих четырех лап.

Дальше они пошли вместе, держась за руки. Он, старательно широко шагая и украдкой поглядывая на мать, — навстречу своему бесконечному детству. А она, сжимая в руке мохнатую когтистую лапку, — навстречу своей девятнадцатой Весне.

Позади них простиралось полное покоя кладбище. Лишь на одной из могил было что-то странное. Там лежала старая женщина. Взгляд ее мертвых глаз был уставлен на мраморную плиту, где рядом со стихотворными строками красовалась ее собственная фотография.

С наступлением темноты над головами ожидающих на пристани пронесся порыв ледяного ветра. Людей охватило неясное беспокойство, постепенно переросшее чуть ли не в панику. Ветер стих, но все водохранилище продолжала будоражить сильная рябь. Казалось, волны тоже испуганы. Обгоняя друг друга, разбивались они о пристань в бессмысленной попытке выбраться на берег и укрыться там от настигающего ужаса. Но и они скоро стихли. Воцарилась полная тишина. Водная гладь наполнилась неясным голубым мерцанием. Вышла из-за туч луна, отбросив на землю длинные тени. Но не все из них были неподвижны. Одна — самая темная и громадная — беззвучно плыла по воде. Затаив дыхание, случайно оказавшиеся в этот роковой час на пристани люди с испугом следили за ее приближением. Это была тень громадного парусного корабля. Молча рассекал волны пробитый во многих местах черный корпус. Беззвучно трепетали на призрачном ветру обрывки истлевших парусов. Ни шороха, ни скрипа. Лишь зловещий шепот, слетающий с тысяч невидимых губ. Тысячи глухих предсмертных стонов, полных муки и отчаяния. Был ли этот мертвый корабль прибежищем не принятых в рай душ, или же все это привиделось лунной ночью, люди так и не могли понять. Позднее многие из них просыпались в холодном поту по ночам, мечтая об одном: лишиться памяти, чтобы вместе с ней кануло в Лету и это порождение Тьмы. Но сейчас все они с благоговейным трепетом наблюдали за приближением корабля-призрака. Вот его тень — тень от тени — пала на пристань. Теперь он надвинулся столь близко, что можно было разглядеть его покрытую иссохшими водорослями палубу. Но корабль не был пуст. Там, приковывая зачарованные взгляды, стоял Он.

Узкое длинное лицо обрамляли седые пряди. Высокий гладкий лоб венчало призрачное подобие короны. В громадных зеркальных глазах отражался мерцающий мириадами ледяных бликов подлунный мир.

Он был молод и стар. Одновременно. Время не имело над Ним власти. Лишь только слагавшиеся веками легенды о Нем могли говорить о Его возрасте. Но и это ничуть не приоткрывало завесу тайны, покрывавшей всё Его существование. Он был подобен туману — реален, но неощутим. Никто не властен был заявлять о Нем что-либо определенное. Вся Его сущность была сплошным противоречием. В немыслимом синтезе в Нем совокуплялись красота и безобразие, разум и безумие, реальность и вымысел, жизнь и смерть. Он появлялся раз в тысячелетие, но вызвать Его мог каждый. Для этого надо было всего лишь отдать Ему Дань. И тогда Он приходил. За тем, кто потревожил Его вековой покой.

Сейчас Он безмолвно смотрел на пристань. Там, замерев в благоговейном трепете, стояли люди. Но все они были — не те.

Однажды, еще там, она удрала от Него. Но это не значило ничего. Дань была получена — и Он смог прорваться за ней даже сюда. Для Него не существовало преград. И Он не собирался изменять Себе.

Бесстрастное лицо Его странным образом искажала тень легкой улыбки. Первый раз приходилось Ему так по-мальчишески преследовать Воззвавшего к Нему. Подобная нелепость не укладывалась в Его холодном, не знавшем сомнений разуме. Кто она — столь бесцеремонно игнорирующая Его приближение?! Впервые за долгие тысячелетия Он испытывал что-то неясное, схожее с простым человеческим любопытством, — и это слегка смущало Его…

Но кем бы она ни была — Он найдет ее. Дань укажет Ему дорогу.

И, хрипло рассмеявшись, Он подкинул на ладони нечто, блеснувшее в лунном свете. Это был Королевский медальон.

Ну вот и всё, дружок. Теперь уже на самом деле. Мы расстаемся. Признаться, я не особенно жалею. За время нашего общения ты стал понятен мне намного больше, чем я тебе. Ты всего лишь видел перед собой немые буквы, в то время как мне чувствовались твои теплые пальцы, листавшие эти страницы. Виделись твои глаза, нервно бегавшие по строчкам, выражение твоего лица, слишком вяло менявшегося от страницы к странице. Мог бы, между прочим, и поактивнее реагировать. Хотя с самого начала ясно было, что ни фига ты не поймешь. Эх, жаль! Сколько плюх зазря пропало. Вандал! Мне хотелось быть проще. Но такова уж моя природа, что, усложняя простое, я довожу до примитива то, что уже по природе своей не терпит упрощения. Так гибнет мой чахлый гений. Ибо, как уже было сказано вначале, ничто не является столь грандиозной по масштабам своим глупостью, нежели ненавязчивое посягание на гениальность.

А ведь я (для тех, у кого умное лицо) Временем владею. Вот только попробуй не поверь. Могу доказать.

Для тебя, когда бы ты ни взял мои страницы в руки, эти строки будут настоящим. Вот хотя бы сейчас: ты можешь прочитать всё это вслух, дотронуться до букв руками или швырнуть всё в угол. Но всё, сделанное тобою, будет происходить в данный момент и данное время. А я пишу всё это в далеком прошлом, незнакомом и недоступном тебе. Ты — преддверие моего настоящего, а я — твое будущее.