Психолог, или ошибка доктора Левина - Борис Минаев

– Да нет, почему? Есть целые партии, есть всякие организации, они ходят с его портретами, в майках, на которых он нарисован, знаешь об этом? Они его опора, так сказать, в будущем, и ты… могла бы к ним присоединиться…

– Это уроды, – быстро сказала Катя. – Знаете, почему? Потому что они ходят толпой. Им просто платят за это деньги. Я их ненавижу, презираю. Он окружен такими людьми, фальшивыми, подлыми, грязными, я знаю, да. И вы это знаете. И все это знают.

– Ну, так глубоко я об этом не задумывался… Может быть, ты в чем-то и права. А может, и нет. Но я бы предпочел подальше от политики, понимаешь?

– Меня не интересует политика. Вообще.

– Но ведь он политик, согласись.

– Для меня он просто человек. Один из многих. Просто, возможно, лучший из многих. Да, лучший.

– Какие его слова тебе кажутся самыми главными из всех?

– Все его слова искренни. Для меня это главное.

– А поступок?

– Тот же ответ.

– Ну хорошо, скажи, раз так, раз тебе не важны детали, подробности, раз ты его так воспринимаешь, – это же эротическое чувство?

– Что вы под этим подразумеваете?

– Он – твой мужчина? Лучший для тебя, лучше не может быть?

– Да!

– Ты готова ему отдаться как женщина?

– Да!

– Ты представляешь себе это? В уме, когда остаешься здесь одна?

– Да!

– Как ты представляешь? Что? Он касается тебя?

– Да, – закрыла глаза.

– Ты видишь, как он заходит в твою комнату?

– Да! Да!…

– Он снимает пиджак, рубашку, смотрит на тебя, говорит с тобой, ты садишься к нему на колени, ты нежна с ним, он приближает к тебе свое лицо, ты смотришь ему в глаза?

– Да! Конечно, да! Да! Да! Да!

Боксер перевел дух, принял стойку и нанес тяжелый удар в челюсть.

– Ну как, интересно, доктор? Ну признайтесь… Вам понравилось?

Лева долго молчал (на самом деле ползал по рингу, сплевывая кровь и сопли из разбитого носа).

– Интересно, Кать, – в какой области? В смысле актерского мастерства?

– Не только.

– Ты хочешь спросить, возбуждаюсь ли я сам, когда задаю тебе такие вопросы? Нет, Кать. Не возбуждаюсь. – (А на самом деле? – спросил себя Лева.) – Я просто ищу ответ. Ищу правду.

– Нашли? – переменила позу. Теперь правая нога сверху, левая снизу. И пятки стали больше видны.

– Да нет… И не найду, видимо, никогда. Ты меня облила презрением, устроила этот спектакль, вместо того чтобы прямо сказать, что я… задаю идиотские вопросы.

– Вы не то хотели сказать.

– Ну да. Что я старый дурак, похотливая скотина, и все такое прочее.

– А вы похотливая скотина?

– По отношению к тебе, дорогая, уж точно нет. Давай сменим тон.

– Пожалуйста.

(Бом-м! Новый раунд.)

– Кать, понимаешь, без нашего с тобой контакта все превращается вот в это, в бессмысленную игру. Не знаю, может быть, она забавна для тебя. Но для меня – нет. Я как-то… устал немного.

– Но это же вы ко мне пришли, – быстро сказала она.

– Да. Это я к тебе пришел. Все верно. И я приду еще, и еще, и еще… Но не для того, как ты думаешь, чтобы вырывать твои тайны силой. То, что сейчас было, это… ну просто пошел по неверному пути, да? Я пришел для того, чтобы ты сама мне объяснила, захотела объяснить, на чем основана твоя глубокая убежденность, что твое чувство, твои отношения с ним – это реально, это есть на самом деле…

– Да просто я его вижу, – тихо сказала она.

– Что?

– Вот как вас. Говорю с ним…

Да, конечно, это был не первый разговор. Вроде так, по записям, получалось пятый или шестой. Все первые сеансы речь шла только о ее детстве, собственно, он считал, что и должен говорить только об этом. Понять причину отклонения, выявить в прошлом что-то, дать рекомендации, тихо и спокойно, с достоинством удалиться.

Сохранить позицию, свою позицию – человека, который способен на уровне анализа, только анализа, что-то выявить, что-то подсказать родителям.

Но она втянула его дальше. Именно она, не он сам.

Пошло раздражение – взрослая уже баба, довела всех своей дурью, искусно и расчетливо довела, привлекла к себе всеобщее внимание, сначала родителей, теперь его, ей нравится это – вот эта игра в прятки, поймай меня, если сможешь, она и есть самоцель, игра, только игра, чтобы создать атмосферу болезни, или атмосферу страха, за нее, вокруг нее: сначала, и очень быстро, сломала мать, потом включила отца, но понимала, что отец – со своих заоблачных вершин, со своим положением, «мерседесом», помощниками, охраной, загородной дачей, куда мать вскоре вообще почти перестала ездить, заперлась вместе с ней в городской квартире (эту ситуацию, кстати, надо отдельно продумать), – что он пришлет гонцов, посредников, и он прислал, но и посредники тоже годятся в дело, сначала один посредник, другой, потом Катя подберется и к отцу, отец, отец, не в нем ли все дело, опять эти идиотские мысли про инцест, про странные отношения, ничего подобного тут нет, совсем другая патология, нет, не отец главный, отец лишь средство, лишь промежуточная ступень, чтобы подчинить себе весь мир, тот холодный мир, который…

Что который? Который ее что? Отринул, отверг, не оценил, не принял? Байда, снова байда. Богатая семья, очень богатая, бери не хочу, никаких ограничений искусственных, мать, плача, призналась, что они готовы были и на частную школу в Англии, и на американский университет, и на любые затраты, связанные с образованием, со здоровьем, с отдыхом, с развлечениями, лошади – да пожалуйста, Испания, Франция, Мальдивы, Бали – да пожалуйста, Африка, Индия, бассейн, солярий, шейпинг, теннис, гольф, все что угодно, Катя говорит: ничего не хочу…

Может, в этом загвоздка? И в этом причина его излишнего раздражения? Ну не специалист он по социальным расстройствам, все его «новые русские» клиенты были случайными, да и совершенно другого полета.

Впервые он вынужден думать о таких вот обстоятельствах, о человеке в таких обстоятельствах, проникаться ими, оценивать их – не с циничной ухмылкой, как трезвомыслящий обыватель, как все вокруг, а как участник процесса.

Дважды, трижды, четырежды его заставили сменить роль, поменять все внутренние правила игры, заниматься не своим делом, лезть не в свою тарелку – и он повелся. Его зацепило.

Вот запись:

«К. – отвечает холодно, агрессивно, находится в глухой обороне, провоцирует, сексуальное влечение к П. отрицает, на вопрос о том, бывают ли эротические фантазии, связанные с этим образом, перешла в контрнаступление, возможны галлюцинации…».

Да. Галлюцинации. Вдруг она заговорила об этом.

До этого момента он был уверен, что разговор надо заканчивать, но она легко и просто вернула его в прежнюю колею. Убедительно, искренне, ни разу он не заподозрил ее во лжи, в блефе. За секунду стала другим человеком.

– Видишь… Что ты видишь? Это похоже на сны, на иллюзии?

– Нет.

– Это происходит ночью или днем?

– И днем, и ночью, и утром.

– Ты в это время лежишь в постели?

– Иногда да.

– Но не спишь?

– Конечно, нет. Я могу пошевелить рукой, ногой, могу встать. Выйти в ванную и вернуться. И это продолжается.

– Он… ну, в смысле, этот образ… он двигается, он разговаривает с тобой?

– Нет. Он не разговаривает. И не двигается. Он как бы соткан из нитей, прозрачных, но в то же время цветных, они шевелятся, и получается его голова, его глаза, потом все больше, и получается почти живой настоящий человек, но прозрачный, вернее, светящийся. Он молчит и только смотрит на меня.

– А ты?

– Я говорю.

– О чем?

Она задумалась. Пальцы, держащие сигарету, чуть дрожали. Лак облез, ногти обломаны.

– Это не мои слова. Мне их кто-то подсказывает.

– Ты их вслух произносишь?

– Шепотом. Так мне кажется. Я слышу себя.

– Ну хорошо, слова. Ты сама не могла бы такое сказать?

– Нет.

– А почему?

– Это такой, знаете, почти литературный текст, как из книги. Не могу воспроизвести. Это очень важные мысли о его будущем. Не связанные напрямую с политикой, но связанные с его судьбой как человека.

– Что это значит?

– Очень сложно. Я предостерегаю от ошибок, кажется. На заклинание похоже. Нет бытовых деталей, не за что зацепиться. Сейчас вспомню. Бедный, бедный, бедный… Вот одно слово помню: бедный.

– Такое… нежное слово.

– А это очень нежный текст. Скользящий такой, легкий. Но я не могу его вспомнить, я вся устремлена в него, я радуюсь, это очень легко, приятно.

– Ты говорила кому-нибудь? Маме?

– Нет. Не хочу пугать ее. Вы меня скоро… в больницу… отправите?

– Я еще не уверен, что это нужно.

– Но… вы рады, что я вам сказала?

– Что значит «рад»?

– Ну, мне просто стало вас очень жалко. Вы же хотели разобраться, понять. Я не хотела говорить об этом, это галлюцинации, я знаю, это болезнь, но вы меня заставили, нет, вы хороший человек, я вижу, хоть вы и получаете за это деньги, но вы единственный, кто действительно хочет понять, что со мной… У меня много такого, о чем я не говорю и не хочу говорить, это слишком… больно, как-то остро, вот здесь, у меня бывает такое, что мне кто-то очень нужен, но только не то, о чем вы меня спрашивали раньше, нету этого, он для меня не конкретный мужчина, не любовник, он совсем другое, он человек, ради которого я готова жить, терпеть все это, лишь бы снова увидеть, прикоснуться, но я не знаю, кто мне это говорит и кто меня слушает, я не читаю эзотерическую литературу, астральные тела, души – все это бред такой, для дураков, для легковерных, но есть вещи, которые не надо объяснять, их не надо лечить, их не надо устранять, возможно, хотя они и очень похожи на бред, просто мне кажется, вы меня простите, доктор, все равно я буду вас так называть, ладно? – просто мне кажется, что я ему очень нужна, что он нуждается во мне, пусть это мое воспаленное сознание, вы мне сейчас пропишите таблетки, я успокоюсь, честное слово, я могу успокоиться, проконтролировать себя, буду гулять, честное слово, нормально есть, спать, просто я уверена, что это первая ступень, как бывает, знаете, летит ракета, это первая ступень, и я совершенно не боюсь, я хочу его видеть, только и всего, а потом мы все равно где-то встретимся, ну вот, я и сказала, а вы поверили…