Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

И все, на этом сегодняшняя экскурсия на тот свет заканчивалась. И Вера не знала, ждет она или страшится завтрашней.

Она лежала, отдыхала, пыталась вспомнить сделанные в микромире открытия, хотя уже знала точно безнадежность таких попыток. Но хотя открытия и забывались, она чувствовала себя богаче и мудрее от одного только, что они все-таки делались хотя бы на миг.

А над всеми этими переживаниями, над самой жизнью возвышался Виталий Сергеевич. Вера видела других больных в палате, которых лечили другие врачи, прекрасно знала, что не он это лечение выдумал, но все же ей-то назначил инсулин именно он! За ее экскурсии на тот свет он взял на себя ответственность! Значит, вся ее жизнь в его руках!

Он ей приснился. Он был во фраке и белом галстуке, как дирижер. Он вошел в какой-то огромный белый зал. В руке длинный тонкий скальпель, таких не бывает на самом деле, наверное, длинный и тонкий, как дирижерская палочка. Внесли закутанную фигуру. Уж не ее ли внесли, не Веру ли? Он взмахнул скальпелем, сказал невидимым, но многочисленным слушателям, нет, зрителям: «Я оперирую душу!» — н сделал точный изящный разрез…

А наяву он к ней подошел, улыбнулся почти застенчиво, но Вере виделись за этой улыбкой, за домашней примятостью халата дирижерский блеск, властность, фрачность:

Ну, как вы после комы?

Хорошо.

Если бы и не очень хорошо, она бы не пожаловалась, она хотела оправдать его доверие, хотела быть достойной его лечения.

Ну и хорошо, что хорошо.

Вера сидела на своей кровати, держа в руках книгу, все того же Фалладу, в равнодушии к которому стеснялась признаться, а он стоял, так что она смотрела на него снизу вверх.

Вчера приходила мама.

Да? Ну и как она вас находит?

Хорошо. Она очень вам благодарна.

Это Вера выдумала, никакой благодарности мама не высказывала, мама считала совершенно естественным все, что делается здесь для Веры, и только без конца ужасалась величиной палаты, теснотой в отделении. А Вера уже привыкла, и ей все не казалось ужасным. А когда мама стала рассказывать про свои хлопоты в институте Бехтерева, которые вот-вот придут к успешному завершению, и ее доченьку, ее Колокольчика возьмут туда, Вера по-настоящему испугалась и очень резко сказала, что будет долечиваться только здесь! Мама занервничала, стала говорить, что Вера ничего не понимает, а Вера почти закричала, что это мама ничего не понимает, что здесь у нее замечательный врач, который ее хорошо знает, и она не согласна менять врача. Тут мама кощунственно ответила, что здешние врачи — так себе, и Виталий Сергеевич врач — так себе, еще молодой и мало понимает, а в Институте Бехтерева многих больных ведут кандидаты паук, а профессор смотрит каждую неделю! И тут они совсем поссорились… Вера поколебалась, рассказывать ли это Виталию Сергеевичу, вдруг огорчится или обидится, если рассказать? Но очень хотелось, чтобы он узнал, как она ему доверяет, и она сказала:

Мама сказала, что меня могут взять в институт Бехтерева, а я ответила, что согласна до конца лечиться только у вас. Категорически ответила!

И она почувствовала, что ему приятно.

Но там бы вы лежали в маленькой палате. И вообще там светло, цветы, решеток этих нет — современная обстановка.

Ну и что? Я же понимаю, для чего решетки! Я сама была такая, что и хорошо, что решетки! Еще бы выскочила сдуру.

Не сдуру, от болезни.

Все-таки стыдно вспоминать, чего я творила.

Стыдиться вам нечего. Вы же не стыдитесь, что чихаете и кашляете, когда грипп, а ведь на всех вокруг вирусы летят.

Вы меня утешаете как маленькую. Но ей было приятно, что он ее утешает.

Не как маленькую, а наоборот, как большую и разумную.

Она расслышала в его голосе интонацию, ласковую и бережную, так говорят с детьми и животными. И захотелось, чтобы он ее погладил — как маленькую девочку, как любимую собаку.

Она посмотрела на него снизу вверх. Она знала, что выглядит особенно трогательной и беззащитной, когда смотрит вот так снизу вверх.

Значит, я ни в чем не виновата?

Ну конечно!

Значит, это как несчастье, да?

Ну да, точно!

Значит, я несчастная?

Он поперхнулся. Потом сказал каким-то старательно бодрым голосом, похоже говорят дети, когда хотят говорить с выражением:

Не всякий, с кем случилось какое-то несчастье, несчастен вообще. Несчастье — это один эпизод, один случай, а кто несчастен — это надолго. С тобой несчастье — вот такой случай!

Несчастный случай? Вроде как под машину попала?

Вот-вот, вроде.

Вера поверила. Потому что ей хотелось поверить. Потому что это он говорил, а ему она верила. Потому что он снова обмолвился, сказал ей ты.

Если бы еще он сел рядом, поговорил о чем- нибудь немедицинском. Или ему не о чем с нею говорить? Неинтересно?

Я тут в больнице и не знаю, что нового в городе. Что в кино, что в театрах?

В театрах пусто по случаю лета, а в кино — ничего особенного.

А я бы все равно сейчас пошла. Раньше и не ценила, что могу в любой момент пойти в кино.

Это можно устроить в субботу или воскресенье. Оформлю тебе пробный отпуск. О пробных отпусках Вера слышала. Уходящие в такой отпуск всегда держались гордо: это значило, что их скоро выпишут вообще. Вера обрадовалась, но все же ей захотелось притвориться сомневающейся, даже чуть недовольной: многолетняя привычка к кокетству.

Пробный — это значит попробовать, действительно ли я выздоровела? Вдруг опять что- нибудь выкину, да?

- Это только предлог. Просто нет другого спо- |соба тебя отпустить на пару дней. А на самом деле не для пробы, а чтобы ты немного отдохнула от больницы.

Ей послышалась в его голосе легкая досада. Может быть, показалось? Но все равно она стала горопливо оправдываться:

— Это я так сказала, не обращайте внимания! Я с удовольствием! Большое спасибо!

— Значит, договорились. Ну ладно, отдыхай.

Он улыбнулся и вышел из палаты. Так и не погладил по голове. Но стал говорить «ты», кажется, твердо.

Вера не так уже и обрадовалась этому пробному отпуску. В один из дней — в субботу или воскренье — он почти наверняка дежурит по отделению, они бы о чем-нибудь поговорили, может быть, он бы позвал ее в ординаторскую — ведь других врачей не будет. Побыть дома, конечно, тоже приятно, но вот если бы он к ней зашел как врач, может же он проконтролировать ее состояние?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Виталий не решился сказать Вере сразу, что во время ее пробного отпуска они обязательно встретятся, пойдут вместе в то же кино. Хотя предлог был совершенно неотразимый: раз она проходит курс инсулина, врачебный контроль особенно необходим — бывают же иногда повторные комы. Поэтому инсулиновым больным давать отпуска вообще-то не было принято, и предстояло еще уговорить Капитолину.

Уговаривать Виталий решил начать на другой день с утра, но Капитолина сразу после пятиминутки ушла на на третье отделение — она состояла в комиссии по проверке повторных поступлений — и они все отправились проверять третье.

Ну, там она чаю напьется, — сказала Люда. — А мы давай здесь сами. К чаю она извлекла из своей сумки коробку с пирожными.

Чего это ты? — удивился Виталий. — В отпуск еще не уходишь.

У меня новость. Капитолине еще рано объявлять, а тебе скажу, если не проговоришься.

Ну?

Уйду я скоро, наверное. Мне в Бехтеревском место обещают. Белосельский похлопотал.

Поздравляю. А там куда?

На девятое, где у них неврозы. Самое интересное отделение. Дебюты эс-цс-ха почти все у них. Это же моя тема: неврозоподобная форма!

Виталий поднял чашку с чаем.

Ну давай, за неврозоподобную форму!

Тебе тоже надо отсюда сматываться! Молодой мужик, а киснешь здесь. Вон как ты за эту Сахарову ухватился, а там такие каждый день поступают.

Виталий смолчал. Не объяснять же Люде, что не такие. А Люда все больше воодушевлялась:

И диссертацию там люди делают за год или за два, а в нашей богадельне за десять лет не напишешь.

Виталий улыбнулся:

Знаешь, я еще когда здесь студентом ходил, был больной на шестнадцатом, философ. Не в переносном смысле, а с кафедры философии. Ужасно деловой парень. Он все повторял: «Я тут лежу, время теряю, а ребята все докторские пишут!» Ужасно живо представлялось: все такие молодые энергичные философы, спортивные ребята, бобриком подстриженные, засучили рукава и строчат по двадцать страниц в день!

И напрасно смеешься между прочим.

Виталий хотел рассказать еще что-то про диссертации, но распахнулась дверь, и на пороге возникла запыхавшаяся Маргарита Львовна.

Мария Андреевна зовет в инсулиновую: у Сахаровой припадок!

Виталий мгновенно очутился в инсулиновой, словно не прибежал, а перенесся.

Вокруг Веры столпились человек пять — все держали. Перед ним чуть расступились. Судороги, синюшность, особенный остекленелый взгляд — на нид и точности как большая эпилепсия. Это не новость, известно, что иногда бывает при инсулине, по надо же, чтобы именно у Веры!