Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки - Гавриил Левинзон

Пора уже было заняться чтением литературы, чтоб подготовиться к разговору со Светой Подлубной. Во время этого разговора я и выясню, влюблен я в нее или нет.

Я знал, что некоторые люди с темой работают в библиотеке. Мне не хотелось от них отставать, я решил просмотреть несколько номеров журнала «Наука и жизнь» в читальном зале.

В библиотеку я решил идти дворами. Я знаю дорогу дворами от начала нашей улицы до самого нашего дома. Кое-где надо в дыры протискиваться, перелезать через ограды; собаки лают, кошки шарахаются, люди из окон и с балконов смотрят на тебя: что за человек?

В одном из дворов я надолго задержался: у основания ограды там была навалена большая куча макулатуры — наверно, жильцы для школьников нанесли: журналы «Вопросы философии» и «Вокруг света», книжки с обложками и без обложек, исписанные тетради. Все это могло вполне заменить библиотеку. Я начал рыться, перелистывать и решил прочесть статью в журнале «Вопросы философии». Статья оказалась интересной. В ней высмеивался то один философ, то другой: все они ни шиша не понимали, но тщились доказать, лезли в философию со своими буржуазными представлениями. Особенно досталось одному буржуазному апологету, который не хотел признаться, что он защитник капитала. По-моему, после этой статьи апологету только одно остается: бросить философию и заняться общественно полезным делом. Я эту статью читал с шариком в руке, как читают папа и Леня Сас. Смешные места я подчеркивал. Не было, наверно, в доме человека, который бы с балкона или из окошка хоть раз не взглянул на меня и не подивился моей любви к чтению. Один пенсионер вышел на балкон на минуту, но, как только увидел меня, велел внучке принести себе меховую безрукавку, уселся на стул и уже не спускал с меня глаз; на другом балконе мама сказала сыну:

— Вот видишь, как мальчик читает, а тебя книжку не заставишь взять.

Кончилось тем, что она своего сына отлупила за то, что он целый день без дела слоняется.

У нас большущая библиотека. Дед может достать любую книгу, хоть Жорж Санд, хоть «Библиотеку приключений». Раньше папа ему записывал, в каких еще книгах дом нуждается. Но однажды он взглянул на наши книги и сказал:

— Мне этого не прочесть за всю мою жизнь.

После этого он перестал просить деда доставать книги. Мне он частенько говорит:

— Почему ты так мало читаешь? Если б в твоем возрасте у меня было столько книг!

Я отвечаю, что люблю только английские книги: «Остров сокровищ», «Лунный камень», «Собаку Баскервиллей». Но и английские книги я читаю лишь иногда, когда с телефонщиками рассорюсь. В остальное время мне хватает своих историй — про Дербервиля. Если бы все эти истории записать, то получилась бы книга потолще «Лунного камня».

Я кончил читать статью и записал в дербервилевский блокнот два интересных слова: «квазитеория» и «квинтэссенция». Может быть, Света Подлубная тоже интересуется этими вещами, тогда хороший разговор получится. Но только вряд ли: она специалист по журналу «Наука и жизнь».

Чтобы жители дома не подумали, что я не такой уж хороший читатель, я решил прочесть еще что-нибудь. Выбрал книжку без обложки, перелистал и наткнулся на того самого «Ревизора», которого мы ставили. Я стал искать в этой книжке рассказ от первого лица: когда человек сам о себе рассказывает, то, по крайней мере, знаешь, что он жив останется. От первого лица нашлась одна история, но она была о сумасшедшем. Я не чокнутый, чтоб такое читать. Я решил прочесть историю с непонятным названием «Вий».

Сразу же стало ясно, что добром здесь не кончится. Хоть писатель и шутил, но чувствовалось: что-то он приготовил. Мне понравилось, как бурсак рыбу стащил, а когда ведьма уселась на него верхом, вот тут уж я решил быть начеку, а то еще, чего доброго, и со мной то же самое случится. Мне, правда, не очень понравилось, как бурсак себя вел после того, как ведьма превратилась в красивую девушку. Тут, по-моему, он должен был удивиться, помириться с ней, влюбиться в нее и уговорить перестать заниматься колдовством. Но он этого не сделал и поплатился. Никогда еще мне так славно не читалось, я только вздрагивал, когда мне казалось, что ко мне подкрадывается нечистая сила. Человек, которого наказала мама, бросал в меня с балкона огрызками яблок — я не обращал внимания. Страшно окончилась эта история! И зачем он поднял глаза? Ведь его же кто-то предупредил: «Не смотри!» Надо было послушаться. Бестолковый. Одно утешение: все эти ведьмы и колдуны тоже погибли.

Во дворе появилась дворничиха и стала меня просить, чтобы я унес все эти книжки и журналы, раз они мне так понравились. Я взял стопочку «Вопросов философии», перетянутую шпагатом, и свою любимую книжку.

— Остальное, — сказал я, — потом заберу.

Я надул дворничиху. Да и неизвестно было, дворничиха ли она. Может, тоже ведьма. Хотел бы я знать, зачем ей метла понадобилась? Я обошел ее стороной, чтоб она не могла вскочить на меня верхом. Уже темнеть начало, и ей вполне могло прийти такое в голову.

На улице мне встретился парень, очень похожий на того бурсака, который так глупо погиб. Старинная церквушка, мимо которой я хожу каждый день, оказалась той самой — это в ней все случилось, поэтому там и устроили овощную базу. Я понял, что по улице надо ходить с оглядкой и не встревать в разговоры. Я еще раз пожалел, что атеистическое воспитание в нашей школе поставлено скверно: стоит человеку прочесть хорошую историю и он уже во власти суеверий.

Я позвонил Свете Подлубной. Мне было трудно объяснить, чего это вдруг мне вздумалось с ней встретиться. Я повторял:

— Нужно поговорить, понимаешь?

— О чем?

— Увидишь, — сказал я. — Об интересном.

— Ладно, — сказала она, — раз ты так хочешь. Только смотри не затевай ничего такого… Я ведь тебя знаю, Быстроглазый.

Она расхохоталась, когда увидела меня с моей любимой книжкой и стопкой журналов.

— Что это значит? — спросила она. — Ты очень странный последнее время.

Я объяснил:

— Вот шел и увидел: хорошая литература валяется.

— Все равно странно. Предупреждаю: если ты опять начнешь по-английски, я уйду.

— Да нет, — сказал я. — Просто поговорим об интересном.

Я повел ее в скверик, что возле той самой церквушки, в которой нечистая сила погубила бурсака.

— Какая все же интересная литература у нас валяется, — сказал я и стал рассказывать об апологете капитала, который решил философией заниматься, но не шиша в ней не смыслит.

Света очень заинтересовалась, спросила, где этот апологет живет.

— Может быть, все-таки его нужно подучить, — сказала она. — Нельзя же сразу на общественно полезные работы только из-за того, что он апологет.

Я согласился. Когда человек доброе говорит, с ним приятно соглашаться. Я рассказал, какая история приключилась с бурсаком, сказал, что мне жаль было ведьму, когда она превратилась в красивую девушку. Света поняла, что я тоже в доброте разбираюсь.

— Ты правильно рассуждаешь, — сказала она.

Я подумал: «Пора проверять» — и приступил. Все получилось замечательно: она входила в наш дом, как входит мама — расстегивая пальто на ходу и улыбаясь; она почесывала нос, за который я ее когда-то дернул давно, когда мы были еще детьми. Я присмотрелся к квартире: наша.

— Что ты так на меня смотришь? — спросила Света.

Передо мной сидел родной человек. Я в этом не сомневался. Это такая редкость: родные люди на улице не валяются. Родного человека надо хватать и тащить в дом. Лучше бы прямо сейчас. Но ведь она еще не понимает, что будет моей женой.

— Да что ты так на меня смотришь? Перестань!

— Хорошо, — сказал я. — Я не смотрю, я задумался. Вот я записал интересные слова — «квазитеория» и «квинтэссенция». Ты что-нибудь в этом смыслишь? Давай поговорим.

Но она в этом не разбиралась. Она сказала:

— О пульсарах — пожалуйста. Или, если хочешь, о загрязнении атмосферы.

— Ладно, — сказал я. — Начинай.

— Нет, ты начинай. И не смотри на меня так. Ты что, загипнотизировать меня хочешь? Имей в виду: я еще не совсем тебе доверяю.

— В сущности, — начал я, — если вдуматься, в смерти нет ничего трагического…

Я и сам не понял, как это получилось. Все дело, наверно, в том, что мне припомнилась замечательная тема из второй части концерта Сен-Санса. И я пересказал ей наш разговор с Сен-Сансом, который мы вели, когда я в последний раз навестил Геннадия Матвеевича: откуда-то травка взялась, голубое небо и две тучки. Тучки я припомнил — это были те самые, которые украшали небо в филателистический праздник, — опять их начало размывать, сквозь них просвечивала синева, и очень жаль, сказал я, что они скоро исчезнут, потому что, хотя и другие тучки появятся, но таких уже не будет. Удивительно грустно выходит: были тучки — и нет, но тогда откуда же берется радость?