Приключения во дворе - Евгений Рысс

— Папа, — говорил он и ещё раз повторил: — Папа, папа!

На площадку вышла пожилая полная женщина — заведующая отделением.

— Операция прошла благополучно, — сказала она. — Состояние больной удовлетворительное. Завтра я допущу к ней кого-нибудь.

— Меня, — сказал Пётр Васильевич, — я её муж!

— Хорошо, — сказала заведующая отделением. — Вы, значит, вернулись с Чукотки?

— Да, вернулся, — сказал Пётр Васильевич.

— Хорошо, — сказала заведующая отделением. — Подождите. Когда ваша жена придёт в себя, я вас пущу в палату. — Потом она обратилась к другим: — А вы, товарищи, идите домой.

В это время на площадку вышел невзрачный, маленький человек, который кивком головы простился с заведующей отделением и быстро сбежал по лестнице. И никому из стоявших на лестничной площадке родных и друзей Клавдии Алексеевны даже не пришло и в голову, что этот невзрачный человек два часа вёл напряжённый бой за жизнь близкого им человека и выиграл этот бой своим трудом и талантом.

Глава двадцать пятая. Разговор под дождём

Пётр Васильевич прошёл к Клавдии Алексеевне в палату. Решено было, что Анюта будет пока сидеть на лестничной площадке. Может быть, Клавдии Алексеевне понадобится что-нибудь, а Анюта тут как тут.

Мишке велено было идти домой и никуда из дому не выходить. Если что будет нужно, ему сообщат по телефону.

Мишка повздыхал, посопел, больно ему не хотелось сейчас уходить от матери. Если бы это ему сказала Анюта, он бы, наверное, стал спорить, но, когда сказал Пётр Васильевич, ему спорить и в голову не пришло.

Вышел он из больницы и побрёл по улице. До остановки было не близко. Шёл Миша и думал. Да нет, собственно говоря, он не думал. Он просто чувствовал, что всё замечательно. Операция прошла хорошо, и мама скоро будет здорова. Вернулся папа. Конечно, они ещё не успели поговорить по-мужски, но всё равно Миша главное уже знает. Знает, что работа многих лет завершилась наконец полным успехом, значит, и у отца всё отлично. Вообще мир был великолепен. Правда, было на этом великолепии чёрное пятнышко: гнилой закоулок двора, появляющаяся и вновь пропадающая горошина. Страшный мир Вовы Быка, улыбающегося Паши, гнилых досок; мальчиков, у каждого из которых была, наверное, тоже нелёгкая, сложная история. Всё это чуть просвечивало сквозь замечательный мир, который видел сейчас Миша, но контуры дровяных сараев расплывались, изображение становилось туманнее и туманнее и скоро, наверное, должно было вовсе исчезнуть.

Миша дошёл до угла и только собрался повернуть, как навстречу ему вышел Валя. Он не случайно вышел, Миша это понял сразу. Он, наверное, стоял за углом и ждал, и выглядывал из-за угла, когда же наконец покажется Миша. Он вышел и остановился. Мальчики стояли, глядя друг на друга, и неизвестно, чем бы кончилась эта встреча, может быть, так же, как и предыдущие, потому что опять они встретились в разном настроении, разные у них были и мысли и чувства. Погода спасла положение.

Миша вышел такой взволнованный, что не заметил, не увидел, а может быть, увидел, но не обратил внимания, что сизые тучи неслись по небу, собирались над Москвой, что стало прохладно, что ветер шёл по улицам, шевеля листвою деревьев, и что далеко, в конце улицы, блеснула молния или, может быть, отразился от туч отблеск где-то ещё дальше ударившей молнии.

Не видел этого и Валя. Ему тоже было не до того. Очень он волновался, как встретятся, как будут они с Мишей говорить, так волновался, что до туч и до молнии не было ему дела.

Стояли мальчики друг против друга, и смотрели друг другу в глаза, и не слышали, как громко шумят деревья, будто обсуждая между собой, чем может кончиться эта встреча врагов.

И, когда стояли они и смотрели друг на друга, начался дождь.

Одна за другой стали падать огромные капли, и пыль на тротуаре, обволакивая эти капли, скатывалась в шарики, и сразу на улице, улице большого города, обычно пахнущей бензиновыми парами, пронёсся запах свежего леса, сырой земли, тот запах, который учёные называют так скучно — запах озона.

Валя схватил Мишу за руку и сказал:

— Постоим под навесом. А то знаешь какой будет дождь, насквозь промокнем.

Валя оттащил Мишу под навес, под бетонный навес над входом в какое-то учреждение, и здесь остановились они, спинами прижавшись к деревянным тяжёлым дверям этого учреждения, и стояли рядом, уже совсем в другом настроении. Другое настроение создалось от того, что разговор начался с посторонних тем и не было сказано сразу тех резких фраз, которые, если они сказаны, уже невозможно вернуть.

А может быть, дело было не только в этом. Может быть, свежий, пахнущий лесом, водою, полем, словом — природою, воздух, и тревожный шелест деревьев, и звук падения капель, и сизые тучи, собравшиеся на небе, чтобы грянуть над городом грозою, сизые тучи, несущие громы и молнии, незаметно для Вали и незаметно для Миши отвели их обоих от ссоры, которая готова была между ними вспыхнуть.

Они помолчали несколько минут, потом Валя нерешительно спросил:

— Слушай, как с Клавдией Алексеевной?

Вопрос этот можно было задать просто из вежливости, и на него можно было вежливо и равнодушно ответить. Но такое волнение было у Вали в голосе, столько он вложил в этот вопрос тревоги, что Миша почувствовал: нельзя ответить спокойно и сухо.

— Говорят, операция хорошо прошла, — сказал он. — Хирург, говорят, замечательный. Теперь, говорят, всё будет благополучно. И знаешь, Валя, папа как раз приехал, когда операция шла. Вдруг, понимаешь, по лестнице поднимается. А? Ты подумай. Ой, я как боялся! И хирург, говорят, замечательный. И если что, то папа придумает что-нибудь. Я теперь не боюсь.

— Ой, а я как боялся! — сказал Валя. — Мы с мамой оба не спали. Мне ничего, а маме ведь на работу. Я не сплю, а будто сплю. Думаю: может, она заснёт. А она тоже не спит. Молчит, молчит и вдруг скажет: «Ой, Валя, только бы всё хорошо кончилось!» Это она про Клавдию Алексеевну. Ты понимаешь?

— Понимаю, — сказал убеждённо Миша. Он сказал так, потому что ему казалось совершенно естественным, что каждый человек на земле должен был в эту ночь волноваться, как пройдёт операция.

Мальчики помолчали.

— Отец как, наверное, волновался! — сказал Валя. Он всё время знал, что ему нужно, обязательно нужно заговорить об отце, и очень боялся о нём заговорить, и всё думал, какую бы подобрать первую фразу. И никак не мог придумать эту фразу, а потом перестал о ней думать и сам для себя неожиданно сказал её.

Миша насупился. Это было больное место. Ему показалось очень нехорошим то, что Валя вспомнил об отце. Ну, хорошо, скажем, Валя не виноват и мать Вали не виновата, но отец уж наверное виноват. И тут наконец загрохотало над всей Москвой, гром прокатился по небу из края в край. Молнии осветили сизый сумрак, который окутал город. И хлынул ливень. Сразу же струи воды полились из водосточных труб, и реки, бурля и пенясь, потекли по асфальту. Казалось, будто природа гневается, будто природа в ярости. Даже под бетонный навес долетали брызги.

Два мальчика стояли, прислонившись к тяжёлой деревянной двери какого-то учреждения, и незаметно для себя прижались друг к другу, потому что они одни были среди этого яростного, сверкающего, гремящего, бурного мира.

Может быть, в самом деле Валя говорил тихо, а может быть, это только казалось, потому что голос его заглушали шуршание деревьев, раскаты грома, шум от падения капель на асфальт и плеск воды в водосточных трубах. Всё шумело вокруг.

— Миша, — говорил Валя, — я понимаю, как ты должен на отца злиться. Он, сам знаешь, как мучается. Он письма мне пишет знаешь какие! Он всё боится, что я его осуждать буду, что мы с мамой его знать не захотим. А как же мы можем? Ты, Миша, подумай. Ведь он же несчастный человек. Знаешь, какой он несчастный! Он сам написал мне — споткнёшься, мол, раз, и пойдёт всё под гору. Не спотыкайся, Валя, он пишет, не спотыкайся. А я не споткнусь. Как я могу споткнуться? Он вернётся, ему помочь надо будет. Мама рассказывает, он знаешь какой раньше хороший был человек. Добрый такой, стеснительный. И я знаю, Мишка, ты хочешь верь, хочешь не верь, он приедет опять хорошим. Он замечательный повар. Мама рассказывает, он раньше почти не спал — всё о своём деле думал. Тебе кажется чепуха, а это ведь очень важно, какие блюда приготовить да как приготовить, чтобы у людей настроение было хорошее. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Миша.

Это было первое слово, которым он ответил Вале. Но такое уж значительное было слово, и многое за этим словом стояло. Была такая минута, что Миша мог и взорваться. Но в это время Валя заговорил о том, как отец споткнулся, и Миша вспомнил, что и он, Миша, споткнулся, и ещё вспомнил Миша о том, что придётся ему говорить с отцом, и неизвестно ещё, что отец ему скажет. И, кроме этого, был Валя, несчастный Валя, любивший отца и дравшийся за отца. И это Мише сегодня было понятно. Вернее сказать, это ему стало попятно на всю жизнь, начиная сегодня.