Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

Поручик остыл немного и посмотрел несколько мягче на пьяного капитана.

- Ваше благородие, слишком много позволяете этим ситуаенам. Невозможно ведь... От них так несет...

- Если вам "несет", можно уйти под ветер, скатертью дорога...

- Да я их обожаю, не покину до самой Варшавы. Если ваше благородие собирает партию, так ручаюсь вам, я был капитаном мушкетеров его королевского величества Людовика XV, то однажды...

- Выспитесь сначала, сударь, тогда поговорим и о мушкетерах.

Кацпер уселся на видном месте и стал выплачивать солдатам обещанное.

В бричке у отца Серафима, которого Заремба и Кацпер застали тоже в лагере, нашлось несколько караваев хлеба величиной с колесо, крупа, колбасы и даже изрядный говяжий бочок. Солдаты мигом закопошились у костров, поставили котелки, сковороды, принялись варить, жарить, так что в носу защекотало от приятных ароматов. Маркитантки приправляли кушанья, монах смотрел, чтобы при разделе никто не был обижен, и сам тоже подсел к котелку вместе с Кацпером и шляхтичем Ласким. Голодная братия набросилась на еду, как на врага, яростно пустилась рубить, колоть и резать. Только слышался звон посуды да визг собак, с нетерпением ожидавших своей очереди.

- Поручик, вижу, сегодня не в духе? - заметил Лаский.

Заремба сидел поодаль, погруженный в думы.

А кругом творилось чудо благодатного рассвета, чудо раннего утра, чудо начинающегося дня, чудо восходящего солнца. Кое-где уже зарделись высокие макушки, темная чаща засверкала огненным светом, заискрились росистые мхи. Лес стоял, объятый безмолвным восторгом, птицы грянули многоголосым хором, и все твари лесные спешили присоединить свой голос к этому радостному, благодарственному гимну. Растаял туман, прекратился ветер, и между ветвей проглядывало лазурное небо, взиравшее на людей любовным оком.

Утро уже было над всей окрестностью, когда Кацпер доложил:

- Созову десятских - и сможете, пан поручик, уехать.

Заремба кивнул головой в знак согласия. Кацпер стал вызывать.

Десятские выстроились шеренгой перед поручиком, который стал их расспрашивать об их предшествовавшей службе, о жизни, о побеге, пытаясь тянуть за язык каждого. Многие из них называли своими частями еще не распущенные и не захваченные врагом, все отрекомендовались дезертирами из вражьих полков, рассказывая на эту тему всякие небылицы. Если врали, то так ловко, что трудно было добраться до правды. Да, впрочем, и ни к чему. Солдаты все были в военном ремесле опытные, на все готовые и для дела нужные. Север оставил расспросы и неожиданно обратился к одному из десятских:

- Так ты из тех смельчаков, что убегали под Зеленцами?

Солдат затрепетал под его взглядом, ответил, однако, шутливым тоном:

- Наш командир кланялся в пояс каждой пуле. Тут и рядовым противно стало под огнем стоять...

- А вы откуда? - спросил Заремба другого.

- Из вражьего плена, чтобы отомстить и погибнуть, - ответил тот высокопарно и мрачно.

- А вы слыхали, как говорит генерал Костюшко? Надо бить, еще раз бить и разбить! Не мести ищите и не смерти желайте, а победы!

- А ты, - обратился он к казаку Семену, - почему оставил свою матушку?

- Ради другой матери, родины Речи Посполитой.

- Хорошо сказано. А другие позорно бежали.

Казак покраснел и робко ответил:

- Отдали бы нам паны свободу, и все казаки стояли бы за Польшу.

Заремба остановился перед Фурдзиком, старым знакомым.

- Давно ты из Кременца?

- Три месяца, как ушел оттуда. Ждать приходилось удобного случая. Этакая крепость отдана, господи ты боже мой, столько пушек, столько всего! Наш командир с осени укреплял стены и батареи. Из собственной казны тратился на порох, канониров целыми днями обучал, орудия переливать собирался. Год целый могли бы мы защищаться, хотя бы от самого черта!..

- Отчего же вы ее сдали? - спросил неосторожно Заремба, с чувством подступившей бессильной досады.

- Сдали ее офицеры и паны! - вскричал, не задумываясь, Фурдзик со слезами в голосе. - Разве мы могли не позволить? Ведь мы, как собаки, берегли ее и в холоде и в голоде! А сколько померло под палками за то, что присягать не хотели, а скольких в Сибирь погнали, а сколько еще гниет в казематах! А предатели смотрели сухими глазами, как мучат солдата!

Он замолчал, заметив глубокое страдание в глазах поручика.

Заремба никого больше не расспрашивал. Твердым голосом заявил он десятским:

- Каждый из вас поведет по десятку рядовых. А это ваш командир, указал он на Кацпера. - Он вам укажет маршруты и посты, каждая партия должна пробираться другим путем. Кто свою команду в целости доведет до Белостока, получит повышение. Там всех оденут и заплатят старое жалованье. Как начнет смеркаться, трогайте в путь.

Солдаты разошлись.

- Нам пора ехать, - заявил отец Серафим, трогаясь в лес.

Заремба пошептался с Кацпером и, горячо пожав ему руку, как равному, поспешил за отцом Серафимом.

Они вышли длинным оврагом на дорогу, где уже ждала их бричка отца Серафима.

Кучер не скупясь хлестал исхудалых клячонок, но все же ехали медленно, так как колеса вязли в песке, а впереди в клубах пыли с поводырем во главе брело несколько овец, вокруг которых все время с веселым лаем обегала собака.

- Отцы духовные, вижу, не слишком-то расщедрились, - заговорил Заремба, указывая на крошечное стадо.

- Я заезжал только по пути, и больше для виду: не очень-то мне было до сборов. Зато вербовка удалась на славу, не правда ли? Самый отборный товар, каждый стоит десятка новобранцев. Собрать бы из таких молодцов порядочную ватагу, тогда бы можно было задать перцу врагам. Эти разбойники с голыми руками пойдут пушки брать. А вам бы над ними команду!

- Я бы принял, - засмеялся Заремба. - Да где мне, мелкой сошке, мечтать о высоком чине! - вздохнул он с неподдельной скромностью.

- Малые чины дают, а большие - берут!

- Это-то я знаю. Взять для примера хоть Цезаря, Кромвеля... Сами вывели себя в главари народа. Дивлюсь только, что у нас еще не нашлось такого хотя бы для спасения родины!

- Шляхта бы запротестовала, трибуналы объявили бы такого вне закона.

- Верно кто-то сказал, что в Польше потому только чтят господа бога, что это владыка не выборный и никак его не забаллотируешь на сейме.

- Дождем пахнет, тянет что-то у меня в икрах.

- Я думал, что подагра не трогает монашьих костей.

- Это не подагра, - кандалы мне когда-то съели мясо по самую кость, так что теперь лучше календаря предсказываю всякую перемену погоды.

- Кандалы? Это что же за странная история?

- Случился со мной в молодости такой казус: изловили меня вербовщики и продали кассельскому ландграфу. Тот меня перепродал англичанам, эти повезли меня в Америку, чтобы я за них дрался с французами. Вот и не было у бабы хлопот, купила порося... Долгая это история, дольше, чем "Отче наш", засмеялся он.

Заремба посмотрел на него с недоверием.

- Всему свету известно, что немецкие герцоги торгуют человеческим мясом, как наши вельможные паны отчизной, - проговорил немного погодя монах, и на худощавом лице его заиграли тени негодования и злобы. - Вот и мной торговали, словно вьючной скотиной. Латинская пословица говорит: "Перед силой бессилен закон". Но это пахнет признанием бессилия. Нет, против силы нужен не закон, а сила же! У того закон и право, у кого кулак сильнее. Так оно водится у просвещенных народов. Столько я изведал насилия и подлости, что не верю больше ни в закон, ни в совесть королей и магнатов. Прости меня, господи, только ты царствуешь там, у себя на небе, а здесь, на земле, дьявол барыши собирает!

- У нас лучше, чем в других странах, - у нас хоть людей еще не продают на вывоз.

- Потому что нужны шляхте для работы. А вот солдатами уже торгуют. Слыхали вы, сударь, что Забелло и Злотницкий продавали Кречетникову рядовых поштучно?

- Я считаю этот слух вымышленным и неправдоподобным.

- Не присутствовал я при этой сделке и под присягой подтвердить не сумею, но есть ли что-нибудь святое для магната? Мало ль примеров, что продают они своих жен, дочерей, родину, все, за что только могут хапнуть дукаты? Польша зиждется на разврате, Польша гибнет, Польшу воронье клюет! А как же может быть иначе, когда мужик - раб, шляхтич - дурак, а магнат, вельможа - негодяй. Ужас что творится в этой Речи Посполитой!

- Укорами зла не исправить, болезни не вылечить.

- Один только бог милосердный может нас спасти, - вздохнул с тоской монах.

- Он тоже держит сторону сильных!

- Не кощунствуйте, сударь! Франек! - прикрикнул он на кучера. - Спишь ты, сорванец, аль что! Стегни-ка кобылу по порткам, чтобы не ленилась.

- Не время уже пререкаться! - заговорил Заремба.

Но увидев, что монах уткнулся носом в молитвенник, протяжно зевнул и погрузился в дремоту.

Лес вскоре кончился. Они выехали на серые пустоши, местами поросшие можжевельником и испещренные песчаными пролысинами. Дорога спускалась полого в зеленую долину, где синели воды Немана. За ними опять поднималась холмистая местность, изрезанная глубокими оврагами, по которым струились сверкающие нити потоков.