Сделай это нежно - Ирэн Роздобудько

Дочь Сандра, унаследовавшая от своих предков по женской линии Потоцких не только красоту, но и темперамент, и похожая на героинь французских романов – стройная красавица с глубоким голосом, – терпеть не могла девичьих развлечений. И, как мать, не на шутку увлеклась строительством. Больше всего ее занимало развитие кустарных ремесел, и она настояла на обустройстве мастерских, где под ее руководством женщины Немирова ткали ковры, вышивали салфетки, полотенца и коврики для экипажей.

Эти произведения немировских мастериц неоднократно выставлялись на международных ярмарках и приносили немалый доход в городскую казну.

Владимир занимался обустройством телефонной станции, телеграфа, внедрял все технические новинки, входившие в обиход в конце XIX века.

Наряду с грандиозным строительством дворца неуемная хозяйка проводила иные, не менее важные, работы: один за другим вырастали в городе промышленные заводики, а в Европу через Одессу экспортировалась знаменитая немировская водка, изготовленная по специальным местным рецептам. Несмотря на тревожные времена, Мария приглашала в свое имение известных садоводов из Вены, Брюсселя, Праги, а редкие растения для своего парка выписывала со всего мира.

Ей хотелось, чтобы парк вокруг дворца поражал воображение не только современников, но был создан на века, для тех, кто будет жить здесь спустя столетия. И чего только не росло на этой земле – сибирские кедры, калифорнийские ели, крымские платаны.

А посреди всего этого разнообразия медленно возводился новый дворец, общей композицией напоминающий Малый Трианон. Для него Мария по всему миру скупала картины, среди которых были полотна Рубенса, Караваджо, Гвидо, Веронезе…

Хотела ли она в своих делах и достижениях превзойти прабабку Софию Потоцкую, как о том судачили на каждом шагу? Или же – ударилась в неженское дело только из-за проблем на любовном фронте? Или была в этом какая-то другая причина?

Никто не мог дать определенных ответов на эти вопросы, кроме нее самой. Но поговорить по душам ей было не с кем. Разве что ходила на кладбище и долго сидела у какой-то неизвестной могилы…

Как и прежде, бессонными ночами, со свечой в руках спускалась княгиня в бальный зал, к портрету Софии Потоцкой. Долго стояла перед ним. Женщина на полотне была такой же молодой, как и много лет назад.

«Говорят, что твоя Софиевка была возведена на крови и костях тех, кто ее строил, – обращалась она к портрету. – Но у меня все иначе! А если рабочие и гнут спину здесь по многу лет – зато деньги хорошие имеют, их дети в гимназиях учатся, жены в больницах рожают. А сколько средств идет на подарки всем немировским детям к праздникам! За это никто худого слова не скажет. Это уж точно…»

Новых времен она не боялась. В годы Первой мировой войны отдала пол-имения под лазарет, руководила местными дамами и барышнями, чтобы те собственноручно изготовляли бинты для раненых, делилась всем, чем могла, лично посещала каждый дом – кому лекарства носила, кому – теплые вещи, кому – еду.

Свободно ходила по городу и в годы гражданской войны, и все ей кланялись, благодарили.

Чего ж бояться? От чего бежать?

Княгиня, кажется, не замечала, что творится вокруг.

Удивилась тому, как один за другим уходят от нее славные мастера, приглашенные ею из-за границы, – чехи Урбан, Зима, Пехар, Крамарж, немцы – Воллейдт, фон дер Диккен, Фиргуф, бельгиец Доже…

Княгиня была в отчаянии. Что происходит? Ведь всем она помогала и платила хорошо, знала их семьи, детей нянчила – и вдруг такое предательство!

С недоверием слушала она и рассказы сына Владимира, который все чаще говорил о «новых временах», о необходимости отъезда.

– Об этом не может идти и речи! – отвечала строго. – Еще не достроена школа!

Не боялась Мария Григорьевна еще и потому, что неоднократно принимала у себя и красноармейцев, топила для них баню, кормила, а по вечерам даже устраивала концерты: то пианиста пригласит, то скрипача. Слушают красноармейцы, улыбаются, благодарят за угощение.

И «власть» княгиню не трогала – из дворца не выселяла, визитами не беспокоила.

В городе все помнили ее добрые дела. И она надеялась, что как-то все наладится.

…Зима 1920 года выдалась тревожной.

Городок поочередно занимали разные войска – Петлюра, белополяки, Красная армия. Всем надо было есть, спать, мыться, лечиться. Люди есть люди…

Наконец установилась власть – город заняли войска красных. На этот раз у семьи Щербатовых было конфисковано имущество. Земли, винокурни, сахарный завод, табачная фабрика перешли в другие руки, пришли в упадок.

Княгине выделили сорок десятин земли, на которой местные крестьяне выращивали овощи и относили во дворец – «матушке», как привыкли называть хозяйку.

Январь выдался особенно суровым. Вечерами в одной из комнат дворца теплилась свеча, там собирались и грелись все домашние – сама Мария Григорьевна, Сандра, Владимир да еще и давняя подруга княгини – Мария Левкович. Молча сидели вокруг самовара, пили чай. И так же молча расходились по своим холодным комнатам, ложились, не раздеваясь…

…Самогон закончился.

Десяток красноармейцев, сморенных спиртом и холодом, покатом улеглись на полу флигеля. Не спалось лишь троим. Андрюха Лесовой, местный дебошир, который недавно записался в ряды армии – такому ведро спирта дай, все мало будет! – собрал вокруг себя единомышленников.

– А что, братцы, у Щербатихи, небось, много водки стоит в погребах!

– Да откуда же! Мы еще в прошлый раз все выгребли! Да и винокурню у нее конфисковали!

– Ну и что? – не унимался Андрюха. – У нее, небось, запасов – на сто лет вперед! Может, сходим, пощекочем старую ведьму?

– Страшно… Княгиня – барыня уважаемая. Я когда маленький был, каждый год ходил во дворец – за подарком!

– А мы с отцом у нее на лесопилке работали. Каждый день – горячие обеды, мясо… Борщ с грибами, эх…

– Да они поди и нынче вареники наминают! – вскинулся Андрюха. – А мы тут с голодухи пухнем! Ну-ка, вставай-поднимайся! Тоже мне – нашлись защитники хреновы! Айда к старухе на ужин! Теперя – наше время! Не откажет.

Молча шли сквозь заснеженный сад.

Вокруг – ни души, только в нижней комнате дворца теплился огонек.

Подошли к двери. Постучали.

Сначала тихо, робко – еще крепко хранилась память о былом величии господ.

Потом – настойчиво, злобно: к черту этих народных кровопийц!

– Мы теперя хозяева! Открывай! – кричал Андрюха.

И ночь разносила эхом голоса его товарищей:

– Открывай! Мы теперя здесь…

А в комнате над столом замерли темные фигуры, не зная, что делать.

– Ну, вот вам и новая власть, – сказал Владимир. – Дождались. Бежим отсюда – черным ходом…

Княгиня пожала плечами:

– Нам бояться нечего, сынок, мы – женщины. А вот ты иди от греха подальше, а то в солдаты заберут. Спрячешься у лесничего – он твой молочный брат, не выдаст. Утром вернешься. А мы здесь как-то уж уладим…

Накинув кожух и схватив в руки узелок, Владимир выскочил в ночь.

Услышал за спиной, как мать пошла открывать дверь, и побежал к молочному брату. Может, утром помощь понадобится, тот с властью на короткой ноге…

– Почему так поздно, господа солдаты? – строго спросила Мария, придерживая дверь рукой.

Три тени робко отступили.

Слишком величественный вид был у этой старой женщины.

Но Андрюха быстро совладал со своим прежним страхом перед хозяевами:

– Господ сейчас нет! Мы все теперя равны. Поэтому пришли к вам на ужин, потому что кишки урчат…

– Что ж, пожалуйста, – пропустила она их в дом. – Только ужинать у нас нечем.

Трое вошли во дворец.

Когда-то они уже бывали здесь: в детстве – на рождественских праздниках, в юности приходили то за мукой, которую хозяева бедным раздавали, то просто так – на красоту поглядеть.

И вот теперь их распирало от гордости: все это теперь им принадлежит!

Вошли в зал, осмотрелись.

За столом – две женщины, самовар холодный, водки нет. Перерыли весь погреб – нету!

– Что-то еще, господа? – с издевкой спрашивает молодая княгиня, красивая, как с картинки, что на стене висит.

– Ночь на дворе. Прошу покинуть дом, – говорит старуха.

– А вы нас проводите! – скалится Андрюха, подмигивая своим товарищам. – А ну, вперед!

Мария Григорьевна бросила последний взгляд на портрет своей прабабки, поймала ее улыбку: «Построен твой дворец. Построен. Больше тебе здесь нечего делать…»

Молча вышли женщины в заснеженный парк.

Мария Григорьевна вглядывалась в филигранные узоры ландшафта: действительно, больше делать нечего – все выглядит безупречно, все сделано на совесть, на века.

Но… для кого? Куда их ведут?

«Будешь жить, пока строишь…» – вспомнились слова Дамиры.

Мария Григорьевна взяла под одну руку дочь, второй подхватила старушку Левкович.

Не оглядываясь, медленно пошли по аллее.