Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

Богатые общины — московская, петербургская и др. — прекратили свои вспомоществования и в другие общины рассылали увещания и запрещения не помогать дьяконовцам ни деньгами, ни другими подаяниями и не иметь с ними ни в чем общения. Дьяконовщина обнищала. Немалая часть ее последователей еще до 1800 года присоединилась к перемазанцам. В самом Стародубье перемазанцы (по-тамошнему иорженцы) с каждым годом усиливались и преимущественно насчет дьяконовцев. После утверждения правил единоверия, дьяконовский толк почти совсем упал, но борьба с ним московского Рогожского кладбища продолжалась до двадцатых годов нынешнего столетия. Рогожское кладбище восторжествовало.[200]

Дьяконовцы, даже и во время исхода несчастной для них борьбы с рогожцами, не покидали мысли о необходимости архиерейства, хотя, за неимением денежных средств и малочисленностью своею, не могли уже предпринимать таких попыток, какими отличались их предшественники в минувшем столетии. Так, последний борец дьяконовщины, орловский мещанин Дмитрий Варфоломеевич Тужилин, в 1816 году в послании своем на Рогожское, упомянув о плачевных раздорах и распрях в старообрядчестве, говорил: «Откуда сия богом ненавидимая и злообразная страсть в сердцах православных христиан оживляет свой корень? Не оттого ли, яко чрез долговременное лишение свойственных им пастырей каждо приобыкл ходить по своих волях? От сего церковное тело разделися на многие части… Сим недугом (неимением архиереев) будучи поражены, христиане, вместо еже бы всего честнее краситися титлою звания христианскаго, имеют различныя нарицания: ов глаголет себе быти «ветковского» исповедания, другие же нарицаются «безпоповщинскаго» разумения и других многих различных наименований от мест, от учителей — в старообрядцах много обретаются».[201] В Москве в то время до того ненавидели дьяконовцев, что и думать не хотели об архиерействе, чтобы не уподобиться ненавистной секте, у которой стремление к архиерейству было одним из главных отличительных признаков. Но по временам и из среды врагов падающего толка поднимались голоса о необходимости епископского чина. Так, перемазанец города Вольска, купец Иван Петрович Фомин писал в 1799 году к приятелю своему, купцу Ивану Ивановичу Мухину, не последнему члену Рогожской общины: «Увы брате, да не оскорбим вас словом, уже бо кончина приближается наша, видно по всему писанию, что основание нашей веры на песце, а не на твердом камени. Не имеем мы ни епископа, ни священника, благословеннаго от власти церковной, но ожидаем, по мнению нашему, особеннаго епископа. Сохрани нас, боже, чтоб и мы не так же ожидали себе епископа, как жиды ожидают пришествия Мессии».[202] Так, около 1820 года неизвестный нам по имени иргизский инок писал: «О новый Израилю! Уты, утолсте, ушире и забыл еси бога, создавшаго тя! Уты богатствами и мирскими почестями, ушире фабриками, капиталами и иными делами торговыми, утолсте в пространном житии сластолюбием, чревоугодием, объядением же и пьянством! Забыл еси бога и послужил проклятой мамоне и златому тельцу, прилепися всею душою твоею и всем помышлением твоим. Окрадая смущенную никонианскую церковь, новшеств преисполненную, и святые догматы дерзостно поправшую, тщетно хвалишися, о, Новый Израилю, яко бы священства чин в тебе не иссякает. Всуе хвалишися! Где той неиссякаемый источник, где преемственная от рук апостольских хиротония? Имееши ли епископский чин, без него же церковь божья стояти не может? Имееши ли священное руковозложение, миросовершение, антиминсов священие, епископское благословение и разрешение, равно и суд церковный? Кто может в тебе пресвитеров и диаконов поставляти, миро совершати, дев освящати и все дела со рассуждением творити по 9 правилу святого Антиохийскаго собора и по 6 Карфагенскаго?»[203] Со стороны беспоповцев обильно сыпались на поповщину укоры и обличения. В этих обличениях, хотя в виду иных интересов и с иной точки зрения, указывали они на неимение епископства и на неспасительность действий, совершаемых беглыми от господствующей церкви попами. «Такие попы ваши не суть пастыри, но волки и наемники, которые, оставив церковь свою и епископов своих, приходят к вам по двум причинам: или интереса ради из бедных приходов, узнавши, что вы щедро за требы их награждаете, или же от беды укрываются. Таковые попы ваши не суть священницы, ибо безглавни, не имеюще у вас никоего епископа, а прежняго своего тайно отбегоша и потом проклятию предавше».[204] Один из представителей самых крайних мнений беспоповщины, саратовский мещанин Тимофей Васильевич Бондарев, основатель Бондаревского согласия самокрещенцев, говорил: «сколько керженские старцы ни алчны были к епископам, однако ж, чтоб оным быть до скончания века отнюдь не сказали… Иргизская сонмища, хотя и совсем безглавная: ни главы, ни очей, ни рук, ни ног не имеющая, но труп един, — но всякое действо от тоя же великороссийския церкви заимствуют, то не все ли равно, когда под единою главою, единым пастырем пасутся и управляются? Аще бо и мнятся разнствовати, но вся та прелесть суть».[205]

Рогожское было глухо к укоризнам и своих и чужих. Столпы московского старообрядства и слышать не хотели об архиерействе. Им были бы попы.

А попов в начале XIX столетия по всему старообрядчеству было изобильно, — так изобильно, как никогда не бывало. Со вступлением на престол Екатерины II находившиеся у старообрядцев беглые попы не навлекали более на себя преследований со стороны правительства, если не совершали уголовных преступлений и в таком только случае были лишаемы сана и даже заточаемы в монастыри, если по каким-нибудь обстоятельствам попадали в руки духовного начальства. Вызывая старообрядцев из-за литовского рубежа, Екатерина обещала им свободу богослужения в тех местах, где они будут поселены. Этим для поповщины обусловливалось в некоторой степени право иметь попов, без которых, по их правилам, они не могут совершать богослужения. Под поселение вышедших из тогдашних польских провинций старообрядцев отведено, между прочим, 70 тысяч десятин превосходной земли по р. Иргизу (в нынешней Самарской губернии), здесь старообрядцы тотчас же устроили три мужские и два женских монастыря с церквами.[206] Кроме зарубежных выходцев, много поселилось здесь старообрядцев, пришлых из разных краев России, вскоре иргизские монастыри и возникшие кругом их слободы сделались весьма многолюдны. Так как попы на Иргизе были дозволены, то их всегда бывало здесь много. Считаясь иргизскими, они рассылаемы были по разным старообрядческим общинам и жили там временно и даже постоянно, для совершения треб. Как иргизские, т. е. как дозволенные правительством, эти попы были повсюду безопасны от преследований, жили открыто с паспортами, выдаваемыми местным начальством,[207] и разъезжали свободно, иногда даже на почтовых по подорожным, в которых прописывалось звание проезжающего. Такая свобода иметь попов доставила Иргизу огромное значение в среде старообрядцев, какого не имели ни Керженец, ни Ветка, ни Стародубье, когда были средоточиями поповщины. После перемазанского собора 1779 года на Иргизе были большие прения по предмету, обсуждавшемуся в Москве, и было два собора 2 августа 1782 и 5 марта 1783 гг., на которых приняты и утверждены рогожские правила перемазания. Это было весьма важно и для московских старообрядцев и для Иргиза. Московские и все многочисленные их единомышленники в союзе с Иргизом получили сильное для себя подкрепление и видели в нем обеспечение своих правил в будущем, ибо в одном только Иргизе можно было тогда иметь дозволенных попов и только оттуда свободно и открыто рассылать их по России. Иргиз, в свою очередь, получил сильную поддержку в материальном отношении. Приняв перемазание, Иргиз, по просьбе старообрядческих обществ, московского, Вольского и уральского, разослал написанное иноком Сергием окружное послание в утверждение этого правила.[208] Вместе с тем разосланы были повсюду, и повсюду приняты — другие правила, постановленные на иргизском соборе 1783 года. Из них особенно важно было следующее: «чтобы нигде вновь не принимали пришедших священников, кроме святей церкви (Иргиза), но отсылать бы всех таковых ко святей церкви для лучшаго законоправильнаго во всем рассмотрения; а кто хотя где по какой необходимой нужде какого вновь пришедшаго священника и примут, то о том бы в скорости дать от того места знать ко святей церкве». Это единодушно и повсеместно принятое правило доставило Иргизу главенство во всем старообрядчестве. Братство иргизских монахов получило в некоторой степени значение епископа. В 1792 и 1805 годах на Иргизе были новые соборы, на которых утверждена форма исправы как попов, так и мирян. Она несколько отличалась от той, какая употреблялась прежде.[209]