Я — Легион (СИ) - Злобин Михаил

Само действо от меня было скрыто спинами других зэков, большинство из которых, судя по разлитым в воздухе эмоциям, явно получали удовольствие от того, что видели. А некоторые даже желали и сами поучаствовать в истязании, но боялись. И по вихрящимся маленьким болезненным миазмам я понял, что там сейчас кого-то неслабо так пресуют, а народ и рад бесплатному представлению.

Не то чтобы мне было до этого дело, просто взыграло собственное любопытство, а может и дар меня потянул навстречу чужим страданиям. Так что я подошел ближе, чтобы глянуть, кого вообще там мучают.

И, должен сказать, картина открылась моему взору не самая приятная. Тот самый мужик с костылем, на боль которого я обратил внимание ранее, сейчас валялся на полу, а один из блатных шакалят стоял на его ноге и с упоением вдавливал в нее свою пятку. Судя по всему, хромой перенес какую-то травму, и его сокамерникам было это прекрасно известно.

Хромоногий бился на полу, тщетно пытаясь вывернуться из-под чужой ступни, но сделал себе только хуже, потому что его мучитель наступил ему еще и на запястье. Боль бедолаги начинала подниматься, заполняя небольшую камеру, и настойчиво стучаться ко мне: «Впусти-и-и, впусти меня!» Но я не стал этого делать, потому что столь отвратительная картина издевательств над беспомощным выглядела настолько мерзко, что оскверняла меня одной только своей близостью.

С одной стороны, мне эти зоновские разборки были совершенно до фонаря, а с другой, не смотря на мой упивающийся происходящим дар, я хотел вмешаться и остановить это измывательство над увечным. Порой я удивлялся, как мне вообще удается сочетать в себе настолько противоречивые качества, но сейчас для удивления не было времени. Если я не встряну, то хромой страдалец и правда едва ли сумеет потом ходить.

Я подошел сбоку к упивающемуся своей властью над калекой блатному, и без всяких разговоров влепил ему с оттяжечкой мощную пощечину, вложившись в этот удар всем корпусом. Оплеуха вышла звонкой, словно удар ладонью по водной глади, да и к тому же достаточно сильной, потому что уголовник, стоящий на трепыхающемся теле двумя ногами, просто слетел с него и покатился по полу.

— А-а-а-а! Ублюдок! — Заорал он даже раньше, чем увидел кто его облагодетельствовал такой царской затрещиной. — Тебе кранты!

Уязвленный таким непочтением зэк вскочил, словно собирался тут же кинуться на обидчика, но с замиранием сердца поймал мой взгляд и тут же замешкался.

— Ты чё, охерел?! — Заревел он на всю камеру, пытаясь за децибелами скрыть свой страх. — Ты не врубаешься, что я тебя по понятиям теперь просто могу опустить?

— Рискни. — Безразлично пожал я плечами. — Мне все-таки кажется, что опустить ты можешь только глаза в пол.

Блатной заиграл желваками, но снова не сумел скопить в себе смелости, чтобы броситься в атаку. Он осторожно тронул пострадавшую щеку, на которой наливался багрянцем след моей пятерни, и тут же болезненно поморщился.

— Молись, ублюдок! И отращивай глаза на заднице, они тебе пригодятся!

С этими словами он развернулся и потопал к своей койке, грубо расталкивая по пути подвернувшихся сокамерников. Да уж, сильный удар я нанес по устоявшейся здесь тирании меньшинства, ничего не сказать. Думаю, ночью они попытаются на мне отыграться за все, это без вариантов.

Подойдя к тяжело дышащему хромому, я протянул ему ладонь, предлагая помощь, но тот колебался и не решался ее взять.

— С-спасибо, что не дали меня окончательно покалечить…

— Должен будешь, — полушутливо отозвался я, но мой собеседник, похоже, воспринял это за чистую монету. — Ты подниматься будешь, или я тут так и буду с протянутой рукой стоять?

— Извините, но я… это… вроде как зашкваренный, ко мне нежелательно прикасаться… уважать не будут.

— Да тебя ж только что этот мудила топтал. Или ты после него и зашкварился?

Я сказал это нарочито громко, во всеуслышание, пытаясь проверить пределы терпения здешней элиты. И хоть я явственно услышал в ответ на эту реплику скрежет зубов, но на меня снова никто не решился напасть. Вот что значит репутация! Быстро я тут заставил шваль с собой считаться, а ведь для этого всего лишь потребовалось в одного раскидать восьмерых утырков.

— Ой, зря вы так… — мужичок по кличке Штатив все-таки решился принять мою руку, и с натужным кряхтением поднялся с пола. Я помог ему взять костыль, и довел до своего матраца.

Там я опустился на него, приглашая хромого присесть рядом, но тот яростно запротестовал.

— Вы что! Мне нельзя! Меня же потом убьют…

— Но меня же не убивают, садись.

— Так это вас… — возразил Штатив. — А меня тут просто съедят. Боюсь, что за ваше вмешательство на мне и так жестоко отыграются. Тут и раньше жизнь была не сахар, а теперь и вовсе вилы будут…

— Ну раз так, то чего себя ограничивать? Приземляйся, подсластишь себе свой «не сахар».

— А, — махнул рукой хромоногий, — и верно! Невмоготу уже терпеть…

Он тяжело опустился рядом и вытянул ноги. Облегчение, которое Штатив при этом испытал, было для меня буквально осязаемым. Настолько этому человеку было тяжело и мучительно проводить дни напролет на ногах, что возможность присесть пересилила даже страх перед возможными проблемами в будущем.

— Э, Штатив, сучара, ты совсем оборзел?! Подскочил быстро, гнида пятилапая, ночью валяться будешь!

Ну-ка, кто это там такой смелый?! Кто еще не боится в мою сторону головы повернуть? Не уж-то сам Батя голос подал?

Я придержал рукой попытавшегося было подняться сокамерника.

— Я же тебе русским языком сказал, на меня даже не смотри.

— Я не с тобой базарю, так что захлопнись! Ты что, заступником тут заделаться решил?

Он ответил весьма резко и эмоционально, но все же ни рискнул употребить в мой адрес ни одного ругательства или оскорбления. Батя искренне боялся, что я отхлещу его прямо на глазах у всей камеры, как только что поступил с его приближенным.

— А даже если и решил, тебя это с чего взволновало?

Бедный зэк аж заискрился от злобы и ненависти, пребывая в пограничном состоянии, в котором ему хотелось меня жестоко покарать прям немедленно, но совершенно не было уверенности в успехе сего мероприятия.

— Хана твоей зверушке, и тебе тоже хана. — Только и смог выдавить он из себя.

— Да ну? — Притворно удивился я на уже десятую за этот день угрозу. — Да вы же псины ссыкливые только гавкать можете. А если нет, то почему кроме слов я от вас ничего еще не увидел?

Авторитет прямо-таки оскалился, глядя на меня бешенными глазами, и когда я уже решил, что окончательно его допёк, и теперь уж точно драке быть, он отвернулся к своим шестеркам и принялся с ними что-то обсуждать, ожесточенно жестикулируя. Видимо уже мечтали, как разделаются со мной, наивные.

— Зря вы так с ним. — Подал голос Штатив. — Батя вам этого не простит…

— Ну так хорошо же. Скажи, пока я отсутствовал, они обсуждали, как будут меня прессовать?

— Э-э-э… ну, вообще-то да…

— Ночью собираются напасть?

— Да. — Честно ответил хромой. — А как вы узнали?

— Да что тут знать… я бы удивился, если б они придумали что-нибудь другое. Ты мне еще вот на что ответь, кто собирается участвовать в этом?

— Все…

— Что, прям все-все? И эти тоже что ли? — Я кивнул головой в сторону переминающихся с ноги на ногу заключенных, что как овцы в загоне бесцельно бродили по камере, обходя по широкой дуге шконки с блатными.

— Ну, я не видел, чтоб кто-то отказался. Идею поддержали единогласно.

— И ты тоже? — Подозрительно взглянул я на своего соседа.

— Да ну бог с вами! Кто ж меня спрашивать-то будет… я даже в обсуждении и не участвовал.

— Понятно. Тогда вот что, ты… кстати, как тебя зовут?

— Штативом кличут все.

— А нормальное имя?

— Генка я.

— Вот что, Гена, ты ночью спи крепко, глаза зажмурь посильнее, и ни при каких обстоятельствах не открывай. Я не знаю, подушкой там накройся, если они тут есть, или еще чего придумай. Договорились?