Кораблики, или «Помоги мне в пути…» - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Горский вместе с Юджином? – спросил я его.
– Да. Все там, кроме меня… Я, по правде говоря, решил, что все, крышка этому делу. А они пытаются еще что-то спасти. Хотя бы теоретическую часть. Сохранить схемы для будущего. Кое-что восстанавливают… Для нового Конуса. Но его теперь не построить и через полсотни лет.
– Ну почему же…
– Правительство прекратило выплаты и законсервировало базу.
– А там, в Антарктиде?
– Там автономные лаборатории Международного общества межпространственных проблем. Дали ребятам участок. Но мощности-то мизерные…
– Виктор, можно отсюда связаться с ними?
– С ними сейчас ниоткуда нельзя связаться. Они под землей, там темпоральная автономия и магнитная блокада – для отладки микромодели Конуса. Следующий сеанс связи только через две недели… И если даже прилетишь к ним, вниз все равно не пустят, режим… Пит, а Карину-то видел?
– Видел…
– Ну… и что?
– А что "что"? И в этом ли сейчас дело…
Он вздохнул, будто виноват был.
Я поднялся.
– Поеду в лагерь, к Петьке. Боюсь я за него почему-то.
3
Фаэтон-автомат, узнав, куда мне надо, развязно сообщил:
– Недешево обойдется. Две сотни километров.
– Поехали… – Мне не хотелось ни на поезд, ни на вертолет. Тяжело было видеть людей. А на этой неторопливой машине к вечеру как раз успею на мыс Три Паруса, в лагерь "Зюйд-вест"…
И успел.
Ребята уже вернулись из похода. Смуглые, веселые. Многие так похожи были на Петьку, я вздрагивал.
Но Петьки не было.
Он вообще не приезжал в лагерь.
Пожилая директорша сказала беспомощно:
– Он ведь ушел от нас в начале июня. Совсем. Забрал своего кота и ушел. Ничего не сказал. Лишь через три дня позвонил издалека, из Старотополя: "Не волнуйтесь за меня, я останусь здесь". – "Как останешься? – говорю. – Где, с кем?" А он отключил связь… Конечно, мы направили запрос в Старотопольское бюро по охране детства, в полицию. Оттуда сообщили, что сигнал принят, ведется розыск. А потом – ни звука. Оно и понятно – чужое государство…
Я вылетел в Старотополь в тот же вечер, был на месте ночью.
Утром позвонил в фирму "Барьер", Турунову. Изложил все как есть. Даже не скрыл на сей раз, кто я такой на самом деле.
Турунов был здесь единственный человек, на которого я мог хоть как-то положиться.
Но, кажется, надеялся я зря. Ефрем Георгиевич повздыхал и неуверенно обещал навести справки. Потом посоветовал:
– Вы все-таки обратитесь в Бюро по охране детства. Там должны регистрировать всех беспризорных…
Я не стал звонить, узнал адрес бюро и поехал туда. Потому что пока ты в пути, есть надежда.
Меня без проволочек принял очень пожилой и очень усталый чиновник. Предложил без всяких эмоций:
– Оставьте данные мальчика и свой номер. Когда что-то выяснится, сообщим.
Я оставил. И вернулся к себе в отель "Морской". Почти сразу раздался сигнал "Агата".
– Господин Викулов? К сожалению, среди зарегистрированных безнадзорных детей вашего мальчика нет.
– Понятно… А что, есть и незарегистрированные?
Чиновник утомленно глянул с экрана:
– Вы с Луны упали? Посмотрите, что делается в городе.
Я пошел по Старотополю. Смотрел. Их было в самом деле много – помятых, бесприютного вида пацанов. Всяких – и совсем малышей, и почти взрослых. Только не было нигде Петьки.
И опять за мыслями о Петьке почти позабылась другая беда. Тем более, что ту беду все равно исправить было нельзя. А Петька…
Я вышел на площадь Трех церквей. Посмотрел на башню той церкви. Закрыл глаза. Ощутил себя мальчишкой, стоящим в подвале по колено в ледяной воде.
Блеск электрической свечки, лоскутные паруса кораблика, искры на латунном кружеве оклада.
"Помогите мне найти его… Ведь он – это единственное, что у меня есть в жизни! Помогите… Не отнимайте надежду!"
Потом я опять шел по улицам. Смотрел. И надежда жила. Я вспомнил сосновый свой кораблик. Корабли – они ведь символы надежды…
От этого соснового кораблика мысли перешли к другому – бумажному. К тому, который я оставил в траве у памятника.
Если Петька в Старотополе, он, конечно же, бывает там, у мамы. И наверняка тоже оставляет кораблики. И это – знак. Это след.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ СТОРОЖ
1
Бумажного кораблика на могиле не было. Вернее, был, но не Петькин, а мой, старый. Тот, что я оставил здесь прошлой осенью. Он съежился, потемнел, серым комочком прятался в путанице прошлогодней и свежей травы.
Вот и все… Как быть дальше, я не знал.
Мама смотрела с эмалевого медальона как-то виновато и с печальной просьбой: "Ты уж постарайся, найди его…" Я отвел глаза… Что я могу ответить, что сделать?
И все же я не уходил.
Если и была хоть какая-то надежда найти след, зацепить ниточку поиска, то именно здесь, в этом печальном месте.
И я стоял у заросшего холмика с серым камнем, словно ждал чего-то. Хотя, если подумать, чего было ждать-то?
День выдался пасмурный. Было полутемно. Кругом чаща из кустов сирени, бузины и шиповника. А над ней столетние березы и почти черные сосны. Оттуда сквозь листву иногда пробивался редкий дождик.
Я наконец оглянулся. И вспомнил, что недалеко за кустами каменный дом, где обитали парни, которые восстанавливали памятник.
Может быть, они видели Петьку?
Это была бы зацепка и новая надежда.
Путаясь башмаками в плетях мышиного гороха, я пошел к тропинке. Зашагал мимо кривых оградок и обелисков. И услышал встречные шелестящие шаги.
Из гущи рябин вышел на тропинку сутулый высокий дед в длинном одеянии, похожем на ветхий темно-серый халат. Косматостью дед напоминал Леонардо да Винчи. Только борода и светлые волосы не были ухожены, как у известного по портретам знаменитого итальянца.
Возможно, это был один из тех бесприютных старцев, что жили в хибарах и склепах на заброшенных кладбищах (и, кстати, неплохо там устраивались). Я слышал о таких.
В движениях старика, однако, не было свойственной нищему нарочитой робости. Он шел по-хозяйски. Подол его хламиды размашисто пригибал головки травы по краям тропинки.
Я сделал шаг в сторону, чтобы пропустить старика. Он мельком, вроде бы безучастно, глянул на меня светло-серыми глазами с покрасневшими старческими веками и густыми прожилками на белках.
Мы разошлись. Но почти сразу шелест шагов позади меня стих.
– Постойте, сударь.
Голос был негромкий, но сильный, густой. На таком глуховатом выдохе.
Я обернулся. Дед, сутулясь, глядел на меня из-под кустистых бровей. Так смотрит строгий, но не злой и достаточно воспитанный сторож, повстречавший незваного посетителя в запертом саду. Впрочем, следующая его фраза прозвучала мягче:
– Мне показалось, что вы кого-то ищете.
Что мне было терять? И что скрывать? А тут – вдруг какой-то проблеск?
– Да, – отозвался я и вздрогнул от надрыва в собственном голосе. – Я ищу мальчика. Мы жили в Византийске, я уехал в дальнюю экспедицию, а он остался в интернате. Когда я вернулся, мне сказали, что он ушел из интерната и уехал сюда. Здесь у него… родина. Но ни друзей, ни знакомых… И вот – ищу…
– А давно он оказался в Старотополе?
– Судя по всему, в начале июня…
Старик подумал, глядя в сторону, пошевелил бровями. Сказал то ли мне, то ли себе как-то отрешенно:
– С тех пор мальчиков привозили четыре раза…
– Куда… привозили? – выговорил я. Понял не все, но страхом обдало с головы до ног.
Старик опять глянул мне в лицо:
– Вы же сами решили искать здесь… Но это на другом краю. Идемте.
Я послушно, с нехорошей слабостью и тоской двинулся за стариком. Кое-где по тропинкам, а порой и прямо через кусты.
Не оборачиваясь, дед проговорил все так же глухо, с выдохом:
– В основном привозят мальчиков. Девочек было всего шесть. А всего, начиная с января, восемьдесят шесть человек… Но вас ведь интересуют лишь те, что летом. Их было сорок четыре. Последние девять – в прошлый понедельник. Чаще всего привозят по понедельникам…
Это был какой-то жуткий сон, бред. Мы шли, шли, а он говорил, спокойно так…
Наконец оказались мы у кривой кладбищенской изгороди – здесь она была сложена из кирпича – высокая, глухая.
На голом месте – без кустов, с невысокой травой – тянулись длинные, редко поросшие валики глинистой земли. На них стояли палки с дощечками – редко и косо. Они похожи были на фанерные лопатки, какими в раннем детстве я разгребал снег.
– Вот… – Старик остановился. – Последний приют тех, у кого в жизни приюта не было… Да и жизни-то, можно сказать, почти не было…
Он что-то прошептал, перекрестился, взмахивая широким рукавом, и отошел, словно говоря: "Теперь смотрите сами".
Я будто сквозь сонную серую пелену смотрел на некрашеные деревянные дощечки. На каждой был сверху нарисован черный крестик, а потом шли надписи:
18.05.2048. Костик Стрельцов, 9 лет. Тим Караулов, 12 лет. Ян Красаускас, 8 лет. Андрей, 14 лет. Сережа, 5 лет. Щелчок, 10 лет. Мухомор, 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 13 лет. Неизвестный мальчик, ок. 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 14 лет…
