Окаянный талант - Виталий Гладкий

Мысли Хрестюка мгновенно потекли в перпендикулярном направлении.

– Золотые слова, – молвил он с чувством. – Ты читаешь мои мысли… – И они присоединились к компании…

Олег долго у Милки не задержался. Ему вдруг стало скучно и очень неуютно.

С чужими малознакомыми людьми общаться он не любил, а хорошо поддатый Хрестюк уже нес совершеннейшую ахинею. Поэт сел на своего любимого конька – начал громогласно рассуждать о высокой любви, якобы присутствовавшей в патриархальном обществе.

Воспользовавшись моментом, когда внимание гостей Милки было сосредоточено на витийствующем Хрестюке, Олег потихоньку вышел в прихожую. Он хотел уйти по-английски – не прощаясь.

Художник знал, что Милка не обидится на него; она и сама могла внезапно и незаметно покинуть компанию – так сказать, «средь шумного бала». Но Милена все-таки узрела его маневр и остановила Олега уже у выхода.

– Уходишь? – спросила она, подходя вплотную.

– Как видишь…

– Причину не спрашиваю. Но есть претензия.

– В чем она заключается?

– А поцеловать хозяйку на прощанье?…

Олег рассмеялся.

– Не можешь уснуть не целованной? – спросил он, улыбаясь. – Милка, это к тебе уже старость подкрадывается. Душа требует любви. Срочно выходи замуж.

– Знаешь анекдот про обезьяну и крокодила? Выйдешь тут замуж, если кругом одни крокодилы.

– Это камень в мой огород?

– Нет. Честно. Ты исключение из правила. С тобой всегда легко и просто. Ты никогда не лжешь, не хитришь. Сказал, как отрезал. Почему ты тогда не удержал меня? Мне до сих пор обидно. Ты даже не попытался это сделать.

– Ну, насчет женских обид мне уже кое-что известно. Друзья просветили. В отличие от основной массы мужчин, которые забывают про обиду на второй день, женщины копят их в своей памяти всю жизнь. В этом деле они напоминают снайпера, который каждого убитого противника отмечает зарубкой на ложе винтовки. Женщина может в любой момент достать из запасников памяти какой-нибудь эпизод, указать, когда он произошел (притом с точностью до минуты), и построить на нем сногсшибательную версию события, в которой мужчина выступает законченным негодяем.

– В тебе пропал великий философ. Я говорю не о проблемах такого рода вообще, а совершенно конкретно – применительно к нашим прошлым отношениям.

– Хочешь честно?

– Хочу.

– У нас не было никаких отношений. Я просто любил тебя. Увы, безответно.

– Алька… – Милка вдруг всхлипнула и припала к его груди. – Какая же я сука…

– Не возводи на себя напраслину. Просто мы тогда были очень молоды и многого не понимали.

– Я и сейчас не понимаю, что со мной творится… Дура, дура! Возомнила себя неизвестно кем.

– Заниматься самоуничижением не самое приятное и благодарное занятие. Признаюсь, я и сам этим нередко грешу. Наверное, это свойство всех творческих натур.

– Это ты творческая натура. А я… – Милка опять горестно всхлипнула. – Я пошлая примитивная самка, бездарь.

– Не согласен с тобой. Вот как раз с талантом у тебя все в порядке. К слову, настоящим художником, творцом прекрасного, может называться не только тот, кто стоит за мольбертом с кистью в руках. И тебе это известно не хуже, чем мне.

– А ты научился льстить…

– Только не в твоем случае.

– Правда?

– Тебе поклясться?

Повеселевшая и немного успокоенная Милка улыбнулась, и погладила ладонью щеку Олега.

– Не надо. Будем считать, что я тебе поверила…

Олег вышел из подъезда и глубоко вдохнул изрядно посвежевший ночной воздух. Хорошо, подумал он. Жизнь продолжается…

Достав из кармана горсть монет разного достоинства, Олег подсчитал под фонарем свое «богатство» и подумал: «Жизнь, конечно, продолжается, летит, бежит, но я-то на обочине… Ладно, Бог даст день, Бог даст пищу. Подумаем… Но завтра. А пока на обратную дорогу денег хватает. Уже хорошо, что не нужно топать пешком…»

Укладываясь в постель, он вспомнил про Милку. «Зря все-таки я у нее денег не попросил взаймы. Зря. Тоже мне выискался… благородный рыцарь. Некоторые классики живописи вообще были на содержании у женщин. И ничего. Кто об этом сейчас вспоминает?»

Утром Олег первым делом набрал номер Злотника. Он знал, что тот приходит на работу очень рано. Вчера вечером Олег постарался выбросить из головы нехорошие мысли, но под утро Злотник ему даже приснился.

Сон не запомнился, но он явно был из разряда кошмаров, потому что Олег проснулся весь в поту и с сильным сердцебиением.

– Здравствуйте, Лев Ефимович! Это Радлов.

– А, пропажа… Ты игде пропадаешь?

– На пленэр ездил.

– Водку, что ля, жрать?

– Обижаете, Лев Ефимович. Я не по этой части.

– Все вы не по этой части… – проворчал Злотник. – Три месяцы назад Морковин отдал концы. А из-за чего? Не знаешь? Квасил по-черному. Ему теперь там хорошо, а худфонду одни убытки. Нынче похороны влетают в такую копеечку… Не меньше, чем свадьба.

– Вы искали меня…

– Ага, искал. Уполномочен сообщить тебе пренеприятнейшее известие. Твою мастерскую забирают. Найти тебя не смогли, поэтому ее пока только опечатали.

– Что-о?! Лев Ефимович, вы это серьезно, или я ослышался?

– Сурьезней не бывает. Платить надо. У тебя задолженность коммунальщикам почти за два года. Это ого сколько.

– Но я заплачу! Обязательно заплачу! Как только деньги появятся, так и…

– Вот я, к примеру, верю тебе. Но ты пойди им докажи. Уже и акт нарисовали, по инстанциям пошел. Подпишут, можешь не сомневаться. Твоя мастерская в центре находится, лакомый кусок, сам понимаешь. На нее многие зубы точат.

– Что же делать?! Сейчас я пустой. Может, худфонд подкинет деньжат? Хотя бы взаймы. Лев Ефимович, выручайте. Я долг верну, честное слово, готов дать нотариальную расписку.

– Не могу, Радлов, не имею права. Вот ежели бы на похороны… Это по уставу положено. Да и денег у нас на счете – кот наплакал.

– Понятно…

Олег медленно, словно сомнамбула, положил телефонную трубку на рычаги. Да, мастерская – это удар. Страшный удар…

Если ее и впрямь отберут, тогда остается лишь попросить у Злотника деньги на собственные похороны. Авансом. Чтобы потом работу бухгалтерии худфонда не сбить с ритма траурной спешкой.

На художника вдруг навалилось стопудовой глыбой полное безразличие. Пошатываясь, словно пьяный, он добрел до кровати, упал на нее и закрыл глаза.

Ему хотелось уснуть навсегда…

Вялые и какие-то совершенно бестолковые мысли стали плоскими и параллельными – как слоеный пирог. Мыслительный процесс продолжался помимо его воли, но он состоял из отдельных несвязных фрагментов, которые, взаимопроникая, устроили в голове настоящую какофонию.