Живые и мертвые классики - Владимир Бушин

В речи под видом русского патриотизма и православия явлено было миру немало всякого вздора, ярко характеризующего и оратора, а теперь и редактора газеты. Например: «Полет Гагарина был использован для поднятия мощной антицерковной волны. Как иначе — Гагарин Бога не видел в космосе, как тут не усилить разрушение храмов». Кто, когда, где связывал полет Гагарина с делами церкви? Хрущев, что ли? Так ему никакой Гагарин не нужен был для оправдания своего самодурства. Или академик Гинзбург? Так назови его по имени!

Нет, с конкретными именами у Крупина дело обстоит слабо. Он предпочитает выражаться уклончиво: «один человек», «один специалист», «один батюшка», «казанский муфтий», безымянные старушки, безымянная статья безымянного автора и т. п. Так спокойней вкушать блаженство…

Напомню еще раз, что это не статья, а выступление на Всемирном русском соборе. Там наверняка было немало антисоветчиков и ненавистников коммунизма со всего света. В таком обществе неприлично говорить, что коммунисты сумели поставить Россию в ряд с Америкой, а кое в чем — впереди, демократы же мечтают догнать и перегнать Португалию. И оратор доходит даже до того, что приводит слова Сталина об известной фултонской речи Черчилля, но Сталина не называет, — в этом обществе неприлично.

Со страниц «Завтра» Крупин однажды возгласил: «Бушин — лучший критик современности». Но я же коммунист, он знает это, да и по моим писаниям видно. За что же мне, коммунисту, он отвесил такую оголтелую похвалу?

В другой раз встречает меня в Союзе писателей, радостно улыбается, заключает в объятья и лобзает. Коммуниста! Если это для него синоним «демократа», то, вероятно, отлобзавшись со мной, он побежал лобзать Хакамаду и Немцова.

КАК ИЗ ПОЭТА ДЕЛАЛИ ЧУЧЕЛО

С советских времен у нас бытует странная манера — не называть возраст юбиляра, если это женщина. Считается, что так — деликатно, интеллигентно, галантно, импозантно. Между тем сия импозантность нередко порождает недоразумения и споры.

Вот взял я четвертого апреля «Литературную газету», и с первой полосы на меня глянул роскошный портрет поэтессы Беллы Ахмадулиной, сделанный словно бы под «Незнакомку» Крамского, только с еще более впечатляющей широкополой шляпой. Под портретом — восторженный поздравительный текст.

Говорю жене: «У Ахмадулиной юбилей. Надо бы телеграммку отбить». Жена, конечно, первым делом спрашивает: «А сколько ей?» — «Тут не сказано, — отвечаю, — но, по-моему, восемьдесят». — «Да ты что! — восклицает жена. — Я думаю, шестьдесят». — «Как шестьдесят, — говорю, — она же была замужем за Евтушенкой, а тот, поди, ровесник Бориса Ефимова, которому за сто. Во всяком случае, такое впечатление. Сколько себя помню, Евтушенко был всегда и везде. А к тому же, я однажды танцевал с Беллой на юбилейном вечере Литинститута. Она, конечно, была молода, и я тоже, но это так давно, так давно… Вот и Анатолий Салуцкий, давний друг и сосед ее по даче, пишет о знакомстве с ней здесь же в статье, так и названной «По-соседски…»: «Боже мой, как давно это было!» И опять: «Боже мой, как давно это было!.. Белле уже… не знаю сколько». В этот же день и Наталья Дардыкина, видимо, ровесница юбилярши, писала в «МК»: «Не спрашивайте у поэта про возраст. Все врут календари». Дескать, как сказал поэт, «что в возрасте тебе моем».

Право, это довольно странно, ибо сама поэтесса вовсе не избегает точных дат и однажды сказала даже так: «Знаете, моя молодость закончилась в 1968 году», т. е. в тридцать лет. Известно, что многие поэты еще и далеко до тридцати сетовали на то, будто «все миновалось, молодость прошла!», но тут — такая таинственная точность! Ума не приложу, как это объяснить. Да уж не тем ли, что именно в том году Ахмадулину впервые опубликовало антисоветское издательство? Эмигрантский «Посев» выпустил ее книгу «Озноб» и, видимо, этим загубил советскую молодость поэтессы.

Биографического словаря под рукой не оказалось, и нам с женой так и не удалось решить спор о возрасте юбиляра.

Еще несколько лет тому назад в «Литературной России» можно было прочитать, что «стареющие поклонники составляют уже не многомиллионную армию почитателей таланта мэтрессы, а, увы, трепетную сентиментальную горстку. Они с придыханием рассказывают внукам об этой удивительной поэтессе». Не знаю, так ли, но если осталась лишь трепетная горстка, то, судя по публикациям в день юбилея, она даже повысила свою способность трепетать при имени мэтрессы.

В этом легко убедиться, пробежав хотя бы редакционный текст под портретом в «Литгазете» и там же — статью А.Салуцкого. В обоих текстах преобладают речения высокого штиля, хотя, ведь знают же, небось, авторы, что еще Достоевский говаривал: «Высоким стилем можно опошлить все». И вот о стихах как, однако: «восхитительные»… «замечательные»… «ее творения составили славу русской поэзии»… «возвышенная лира»… «вечное и великое слово»… «воздушное слово»… «безумной красоты слово»… «истинные ценители поэзии замирают перед прозрачным явлением ее стихов»… О самой имениннице: «артистичная и воздушная»… «ее позиция всегда была твердой и ясной»… «внутренний пыл и сила натуры сохранились»… «великая поэтесса»… «воплощенное вдохновение»… «она творит поэзию»… «великий поэт»… «исполинский поэтический рост»… «она была и остается символом своего времени»…

Вот даже как: «была и остается»! Прибегли к железной сталинской формулировочке. Помните? «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим…». И притом заметьте, вождь ничего не говорил о воздушности или прозрачности поэта, о замирании, содрогании или трепыхании читателей перед его стихами. В этот же день по НТВ было сказано еще и так: «Мы говорим «Белла» — подразумевает «Ахмадулина». Ну, это плоская вариация на известную тему опять же из Маяковского: «Мы говорим «Ленин» — подразумевает «партия».

Гораздо содержательней рулады, например, помянутой Натальи Дардыкиной, заслуженной ветеранши «МК». Что она подразумевает, когда говорит «Ахмадулина»? А вот что: «томление по идеалу»… «волшебное предчувствие творчества»… «одинокую флейту»… «ночное одиночество в овраге»… «ключ, бьющий из глубин»… А еще Дардыкиной видится тут «восходящее к небу горло»… «бурлящая пламенная страсть»… «огонь и пламень»… «магма»… «голос, покоривший все земное пространство»… Все!.. Кроме того, товарищ Дардыкина уверена, что «имя Ахмадулиной украшает мировой Парнас»… «Белла — сама любовь»… «ее вдохновляет даже столб у дороги»… И наконец: «почетный член Американской академии искусств», что, разумеется, гораздо выше мирового Парнаса и любого столба. Между прочим, ее помянутый первый муж — увы, давно застывшая магма — и Андрей Вознесенский тоже члены этой заморской академии, но великая поэтесса почему-то уже «перестала читать» великих собратьев по академии.

Что ж, приведенные похвалы вполне естественны. Даже если к ним присовокупить и то, что не мог в этот день на торжестве в греческом зале Музея изящных искусств им. Пушкина не сказать в присущем ему изысканном стиле еще и Михаил Швыдкой, известный руководитель известного агентства: «Бэлла! Вы — феномен, равного которому сегодня не существует. Дышать с вами одним воздухом — счастье!» Ну совершенно, как известный персонаж Чехова: «Мадам! Я такие чувства чувствую, каких вы никогда не чувствовали. Позвольте вас чмокнуть!» А несравненный Зураб Церетели, кажется, от имени Зурабова здесь же, в греческом зале вручил виновнице всей суматохи еще и золотую медаль Петра Великого.

Что ж, если человек при столь очевидной воздушности и прозрачности дожил пусть только до шестидесяти да еще и стихи сочиняет, почему не похвалить даже и так. Правда, кое-что тут не очень стыкуется, например, «огонь, пламень, магма» и — «одинокая флейта». Но это что! Вот еще какие нестыковочки ошарашивали в день юбилея: «Стараниями Ахмадулиной открыт памятник Марине Цветаевой. Участвовала она и в создании памятника убитому на станции «Менделеевская» псу» (В.Шохина. «Независимая газета»). И представьте себе, мадам Шохина обожает поэзию.

А что мы услышали в этот день еще и по телеканалу «Культура»! И от кого! Из каких вещих уст! Там целый час извергали свои восторги и нежности по адресу «символа нашего времени» прославленные мультилауреаты и суперорденоносцы, академики, профессора, доктора, президенты достойнейших устроений, попечители благороднейших институтов, обличители отвратительнейших систем, члены ПЕН-клубов, редсоветов и редколлегий, председатели и секретари…. Словом, цвет нации.

Взять, допустим, Василия Аксенова. Он 24 года был (и сейчас, говорит, остаюсь) профессором русской литературы (а, может, и русской ненормативной лексики?) пяти университетов США. Он состоит членом семи ПЕН-клубов: США, Германии, Франции, Швеции, Дании, кажется, Гваделупы и даже России. Семи! «Один в четырех каретах поеду!» — кричал купец в пьесе Островского. Как он скромен по сравнению с Аксеновым.