Я Боюсь… - Екатерина Шпиллер

– Что тут происходит? – визгливо спросила Валентина Павловна, бывший бухгалтер какого-то главка, а ныне бухгалтер «Дружного» – толстая, скандальная баба, у которой с некоторых пор любимым стало слово «собственность». За любую свою «собственность», вплоть до отдельно взятой травинки на ее сотках, она могла отдать жизнь, честь, совесть и все прочее, как свое, так и всех родных и близких, которые, по-видимому, чуя это, не особенно баловали Валентину Павловну своими визитами. – Что это за комедия?

Дама Ада вздрогнула всем телом и, схватившись за лицо, повернулась к бухгалтеру и громко зашептала:

– Я вас умоляю: это мой отец… Не надо! Не говорите так! – И, обессилев от горя и страдания, женщина зарыдала и начала оседать на землю. Плечистый бережно подхватил ее и не дал упасть. Он что-то нежно пошептал ей в кружевное ушко, она быстро закивала, соглашаясь, и вновь обрела равновесие.

Гроб поставили на приготовленные заранее восемь табуреток. Дама с Плечистым приблизились…

– Они его откроют? – звонко спросила десятилетняя Машка у своей бледной, тощей мамы Вики, голова которой была обмотана полотенцем в честь очередной мигрени.

– Не дай боже, – прошептала Вика, прижимая к себе дочь.

Гроб открывать не стали. Зато оркестр грянул похоронный марш, и жаркий, майский, субботний день померк в глазах еще так недавно безмятежных дачников.

В садово-огородном товариществе «Дружное» были люди из самых разных сфер: из каких-то НИИ, контор, трестов, но самые лакомые, центральные кусочки в свое время (в девяностом году), когда «Дружное» только создавалось, были отданы одному райкому ВЛКСМ. С тех пор столько воды утекло, а вместе с ней и семеро бывших райкомовцев, приятелей и соратников по партийной работе Олега Витальевича Смирнова. Они продали свои сотки еще года три назад и, по слухам, отнюдь не от бедности и гонений, а, скорее, совсем наоборот. Но поскольку они сами не распространялись на сей счет, то и Смирнов не желал вникать в эти тонкости-детали. В сущности, он, при своем «гендирстве» в процветающей фирме тоже мог бы уже давно поиметь себе чего получше, побольше, покрасивше. А зачем? Его вполне устраивают эти шесть соток, этот милый трехкомнатный домик, куда уже иводу провели, и электричество и картошка прет, как облученная. Не, он не будет уподобляться! Да и в случае каких-то исторических разворотов, которых он ждет буквально со дня на день, к нему у народа никаких претензий быть не может… А в Анталию да на Кипр они с женой и двенадцатилетним Генкой каждый год по два раза ездят. Так зачем ему дворец в Подмосковье? Чтоб за него трястись и на охрану бешеные бабки тратить?

– Ой, Люсь! Остынь! Из-за склок с соседями…

– Да это ж все быдло, скоты! Были раньше тут приличные люди, так все ж поуезжали! А мы тут с этой грязью!…

– Люся, все! Не дергайся! Вон участок садовый пустует, может, продаст она нам его, в конце концов, не нужен же он ей явно, а у нас будет место для хорошего дома.

Люся обрадованно замолкла и бросилась к забору оглядывать пустые Адовы сотки и в мечтах рисуя картинку будущего каменного трехэтажного особняка. «Как у Кэпвелов!» – шептала она мужу ночью. Смирнов хихикал.

Да, соседи… Кроме названных, были еще молодая парочка (он – шофер, она – торговка из палатки, ныне на сносях), семейка каких-то технарей-инженеров (он – пузатик в тренировочном костюме, она – типично советская баба с химической завивкой, их дети – Таня и Ваня, восьмилетние близняшки с неизменными соплями, а еще старая деревенская мать хозяина дома – Ульяна Степановна, баба Уля).Эта инженерная семейка жила от Смирнова «через проход», то есть не через подъездную дорогу, а через узкую тропочку между заборами. Как и молодая пара – только с другой стороны. Кстати, их «Дружное» уникально тем, что у них принципиально нет «общих» заборов. Между всеми пайщиками есть «тропочки», нейтральные полосы. Так решили всем сходом еще в самом начале большого пути, в те времена… Поступившись полуметром территории. Сейчас бы та же Валентина Павловна удавилась бы, но на такое не пошла! Отдать для «тропочки» свою собственность? Лучше смерть!

Валентина жила по другую сторону участка Валяевой, она да истеричка с дочкой. Как бы напротив Смирнова. Волей судьбы, он хорошо знал именно эти морды, так как вынужден был с ними общаться: одни – соседи, с другой – скандалы, третья – бухгалтер в правлении их товарищества, где он тоже член.

– Чтоб вы сдохли, – обычный тихий вздох Смирнова поутру, когда он выглядывал из окна и видел их всех – вокруг и напротив.

Инженерная семья Залётовых больше всего на свете уважала вечерний дачный чай на свежем воздухе. Баба Улявозлежала на своей любимой раскладушке под березкой, а Сергей Федотович, Елена Юрьевна и Ваня с Таней сидели за деревянным столиком на деревянных скамеечках и дули из блюдец крепко заваренный индийский чаек, заедая его печеньем. Пили шумно, вкусно, с хрустом, стоном и кряком.

– Вот ради этого стоит жить, – горячо размахивала руками Елена Юрьевна, – вотради природы! Здесь – воздух, чистота, зелень! Мы здоровеем на глазах! Пищеварение на свежем воздухе много качественнее!

Брюхатый Сергей Федотович с удовольствием крякал и кивал:

– От земли – наша сила! Человека тянет к земле, это его крестьянские предки зовут. И надо идти на этот зов. В природе – суть.

Дети внимали, чавкая. Баба Уля блаженно улыбалась и тихонько поглаживала сухой ладошкой зеленую поверхность раскладушки – очень ее восхищала эта чудо-кровать: раз-раз – и есть! Раз-раз – и убрали! Цивилизация!

«Черезпроходная» палаточная Вера начала держаться за живот, видимо, как только узнала, что беременна. Вид у нее сразу сделался важный, куриный, отяжелела походка и появилось капризное выражение лица. И к тому времени, когда беременность действительно дала о себе знать и начала выпирать из нее животом, отекшими ногами, пигментными пятнами и прочими радостями будущего материнства, она уже была вполне «в роли» и уже ничем не удивляла шофера Славку.

– Ой-хо-ё! – с этого стона начиналось каждое утро после первого посещения гинеколога пять месяцев назад, и для Славки это было что-то вроде пожелания с добрым утром. Он тут же вскакивал с супружеской постели с бодрым «Эх, хвост-чешуя, и не надо ничего!». Так у них обычно начинался день.

Эта пара, в сущности, была очень гармонична. Оба – флегмы, каких поискать. Но были в их жизни вещи, которые выводили идеальную пару из себя, Например, если в их присутствии кто-то читал Книгу.

– Ой-ёй-ёй! – тут же заводились они и просто заходились в гневе. Это ж надо так выпендриваться! Ну и вилы! Ну и корки! Сидеть задницей и читать мордой! По этой самой причине у них была семейная аллергия на Тузееву Вику, которая вечно ходила томно и у себя, и вообщевезде с томиком поэзии.

– Я дышу этим, – тихо объясняла она кому-нибудь, например Валентине Павловне, мечтательно смотрящей мимо Вики, куда-то в даль, в перспективы собственности на землю, недвижимость и всякие разные средства производства. Валентина Павловна не орала и не злилась, а из-за забора молодых неслось:

– Ой-ё-ё! Читает!

Аналогичный гнев у них могла вызывать, пожалуй, только классическая музыка. А так – очень нормальные, спокойные ребята.

Происходили натуральные похороны. Бугаи копали могилу, оркестр играл печальные мелодии, дама Ада рыдала, заботливо поддерживаемая Плечистым… Народ роптал. Выглядывая из-за своих заборчиков, кто-то (Валентина) скандально что-то выкрикивал, Другой (Вика) стонал, закусив губы, а Олег Витальевич пытался отмахнуться от назойливого бормотания Люси:

– Олежа, это надо прекратить! Немедленно! Они не имеют права! Это безумие! Она, наверное, сумасшедшая!

Все дети довольно радостно переминались с ноги на ногу – еще бы! Вот тебе настоящая «страшилка», даже не кино! Гроб, могила, вон крест из автобуса вытащили… Игры предстоят – подарок просто! Что это взрослые взбеленились? Ведь чего тут не хватало для хорошей жизни? Именно ужаса, страха, кладбищ и мертвецов! Все картошка да морковка…

– Неглыбоко копають! – покачала головой баба Уля. – Нехорошо! Неглыбоко… – Ее маленькая головенка в ситцевом платочке едва торчала над веселеньким сиреневым заборчиком.

– Мама! – в сердцах воскликнул Сергей Федотович. – Иди полежи на раскладушке!

– Раскладушка! – с уважением произнесла баба Уля и пошлепала бормоча. – Неглыбококопають! Разве ж то могила? То клумба выходить!

«Она не сумасшедшая, – думал тем временем Смирнов. – В нашей конторе кого-кого, ауж ненормальных точно не было. И Ада не исключение. Нормальнее многих. Что она затеяла?»

– Ша рожу, – неторопливо жуя жвачку, сообщила Вера, жена шофера Славы, потрогав опухший живот. – Они что, звезданулись?

Слава задумчиво сплюнул через забор: