Последние дни Помпей - Эдвард Бульвер-Литтон

Одна, во власти этого страшного и могущественного человека, Иона все же не испугалась: его почтительные речи и нежный голос ее ободряли, ее чистота была ей защитой. Но она была удивлена, смущена и не сразу могла ответить.

— Встань, Арбак! — сказала она наконец и снова протянула ему руку, но так же быстро отняла ее, почувствовав горячее прикосновение его губ. — Встань, и, если ты говоришь серьезно, если речи твои не шутка…

— Если… — сказал он нежно.

— Выслушай же меня. Ты был моим опекуном, моим другом и наставником… Все это так неожиданно! Не думай, — добавила она поспешно, увидев, что егочерные глаза сверкнули, — не думай, что я презираю тебя, что меня не трогает, не умиляет твое поклонение. Но скажи, можешь ты выслушать меня спокойно?

— Да, хотя бы твои слова поразили меня как гром!

— Я люблю другого, — сказала Иона, вспыхнув, но решительным голосом.

— Клянусь богами… клянусь самим адом! — воскликнул Арбак, выпрямляясь во весь рост. — Не смей говорить мне это, не смей смеяться надо мной! Это невозможно! Кого ты видела, кого знала? О Иона! Это все выдумки, женские хитрости, ты хочешь выиграть время. Я удивил, напугал тебя. Делай со мной что угодно, говори, что не любишь меня, но не говори, что любишь другого!

— Увы!.. — начала Иона и вдруг, испуганная его яростным исступлением, заплакала.

Арбак придвинулся ближе — его дыхание обжигало ей лицо. Он обнял ее, но она вырвалась из его рук. При этом на пол упала табличка, которую она прятала на груди. Арбак схватил табличку — это было письмо, которое она утром получила от Главка. Иона села на ложе ни жива ни мертва от страха.

Арбак быстро пробежал письмо глазами. Иона не смела взглянуть на него. Она не видела, как смертельная бледность залила его лицо, как он злобно нахмурился, как задрожали его губы, заволновалась грудь. Он дочитал письмо и выронил табличку. Потом сказал притворно спокойным голосом:

— Это письмо от того, кого ты любишь? (Иона молча плакала.) Говори! — Он повысил голос до крика.

— Да, да!..

— И вот здесь его имя… Это Главк!

Иона, стиснув руки и озираясь вокруг, искала помощи или пути к бегству.

— Так слушай же, — сказал Арбак почти шепотом. — Ты скорее ляжешь в могилу, чем будешь в его объятиях! Как! Не думаешь ли ты, что Арбак уступитэтому ничтожному греку? Не думаешь ли ты, что я ждал, пока плод созреет, чтобы отдать его другому? Если так, ты просто глупа. Ты будешь принадлежатьтолько мне! Ты в моей власти!

Он схватил Иону в объятия. Яростно и исступленно обнимая ее, он забыл о любви и думал только о мщении.

Но отчаяние придало Ионе нечеловеческую силу. Она вырвалась, бросилась назад, в конец комнаты, и хотела отдернуть занавесь. Арбак снова схватил ее, но она снова вырвалась, изнемогая, и упала с громким криком возле колонны, на которой стояла голова египетской богини. Арбак помедлил мгновение, переводя дух, а потом бросился к своей жертве.

В этот миг занавесь резко отдернулась, и египтянин почувствовал, как кто-то крепко схватил его за плечо. Обернувшись, он увидел сверкающие глаза Главка и бледное, изможденное, но страшное лицо Апекида.

— Ах! — вскричал он, переводя злобный взгляд с одного на другого. — Какая фурия привела вас сюда?

— Ата! — ответил Главк и набросился на египтянина.

Тем временем Апекид подхватил на руки безжизненное тело сестры. У него, изнуренного раздумьями и сомнениями, не хватало сил унести ее, хоть она была легка как пух, поэтому он положил ее на ложе и стал над нею с ножом в руке, следя за борьбой между Главком и египтянином, готовый вонзить оружие в грудь Арбака, если он начнет одолевать.

Пожалуй, нет ничего ужаснее на свете, чем поединок, в котором противники меряются звериной силой, когда у них нет другого оружия, кроме того, которым снабдила их природа. Они сдавили друг друга, каждый искал горло соперника, лица сблизились почти вплотную, глаза бешено сверкали, мускулы были напряжены, жилы вздулись, сжатые зубы оскалились — оба были необычайно сильны, обоими владела ярость. Они вертелись, извивались, раскачивались из стороны в сторону, метались по тесной комнате, издавая злобные крики. Вот они оказались перед алтарем, потом снова у колонны, где началась борьба. Тут они остановились перевести дух — Арбак прислонился к колонне, Главк стоял в нескольких шагах от нее.

— О древняя богиня! — воскликнул Арбак, обхватив колонну и подняв взор к священному изваянию. — Защити своего избранника, обрушь кару на этого приверженца презренной веры, который нечестивым насилием оскверняет твой приют и нападает на твоего слугу!

И тут неподвижные черты огромной головы словно ожили; сквозь черный мрамор, как сквозь прозрачную вуаль, сверкнул яркий румянец; вокруг колонны засверкали молнии; глаза блеснули, как огненные шары, и, казалось, с испепеляющим, неодолимым гневом остановились на лице грека. Охваченный удивлением и ужасом при виде того, как богиня непостижимым образом откликнулась на молитву его врага, не свободный от суеверий своих предков, Главк побледнел перед призрачно ожившим мрамором, колени его подкосились, он затрепетал, мужество готово было его покинуть. Арбак не дал ему времени прийти в себя. —

— Умри, негодяй! — вскричал он громовым голосом и бросился на грека. — Всемогущая матерь богов требует тебя в жертву!

Захваченный врасплох, еще не оправившись от суеверного страха, грек поскользнулся на гладком, как стекло, мраморном полу и упал. Арбак наступил на грудь врага. Апекид, который знал Арбака и в храме Исиды научился не верить чудесам, не разделял страха своего товарища. Он бросился вперед, сверкнул нож, но бдительный египтянин на лету перехватил его руку и вырвал оружие; один взмах кулака, один сокрушительный удар — и Апекид растянулся на полу. С торжествующим воплем Арбак схватил нож и занес его над Главком. Афинянин, не моргнув, глядел в глаза смерти с суровой и презрительной покорностью поверженного гладиатора, но в этот миг земля содрогнулась под ними, словно корчась в агонии, — дух, могущественнее египтянина, дал о себе знать! Это была сокрушительная сила, перед которой оказались бессильны злоба и хитрость. Он пробудился, пошевельнулся, страшный демон землетрясения, презрительно смеясь и над магией человеческого вероломства, и над черной человеческой яростью. Подобно титану, погребенному под горами, он поднялся от многолетнего сна, заворочался на своем тесном ложе, шатая горы, и земные недра стонали от каждого его движения. И человек, хвастливо объявивший себя полубогом, был повержен во прах в минуту своего торжества и мщения. По земле пронесся глухой грохот, занавеси заколыхались, треножник пошатнулся, высокая колонна дрогнула, голова богини рухнула вниз, прямо на шею египтянина, который склонился над своей жертвой. Он упал под этим страшным ударом замертво, бездыханный, пораженный тем самым божеством, которое он нечестивыми заклинаниями оживил и призвал к себе на помощь.