Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

Шёлковое, шитое серебром и золотом покрывало для саркофага, присланное Сулейманом Законодателем[70]; фонарь художественной резной работы, привезённый из Египта Селимом II[71], а также подарки других падишахов: инкрустированные перламутром подставки для Корана, великолепные ковры, ценные книги — образцы величайшего каллиграфического искусства — в роскошных переплётах и даже несколько драгоценных вещей, украшенных камнями и жемчугом.

Но пожар уничтожил теперь всё, превратив в прах и кости старца Келями-баба и священные реликвии. Некоторые ходжи утверждали, что безнравственность и злодеяния жителей Сарыова прогневили не только Келями-баба, но также пророков и святых, чьи вещи и подарки находились в тюрбэ. Поэтому гробницу сожгли не только по требованию её хозяина — святого чудотворца, но и по единодушному решению собора великих пророков.

Мечети Сарыова были битком набиты народом. Люди каялись в грехах, вымаливая прощение.

Если на улице появлялись женщины в нарядных тонких чаршафах, их осыпали бранью и позорили; а с молодыми людьми, игравшими в кофейнях в карты или в нарды, затевали ссоры, искали повода для драки...

Да и против властей в народе росло скрытое недовольство: безусловно, вся вина лежит на тех, кто управляет городом!

Подобает ли в мусульманском государстве женщинам так распускаться, открывать лица, а молодым людям проводить время только в играх да развлечениях? Куда смотрят власти? Почему они допускают такие безобразия!..

Келями-баба уже отрёкся от города. Кто же теперь защитит город?

Уже ходили слухи, что в ту ночь, когда случился пожар, святой старец явился во сне Урфи-дэдэ. На ногах у него были железные чарыки[72], в руках посох, а за спиной громадный мешок; по-видимому, Келями-баба собирался сложить в этот мешок все вещи, принадлежащие пророкам, и подарки халифов.

Старец попрощался с Урфи-дэдэ, потом в ярости прокричал: «Сгорел!.. Погиб! Не могу больше... Не хватает у меня совести каждодневно молить аллаха о защите города от бедствий и несчастий...»

Когда рассказывали эти сказки, женщины и дети в страхе плакали, старики били себя кулаками в грудь и стонали.

На третий день до Шахина-эфенди дошли уже другие слухи. Теперь говорили, что пожар — совсем не предопределение судьбы и даже не несчастный случай, а дело рук злоумышленников; в результате секретных и обстоятельных расследований, произведённых властями, найдены чрезвычайно важные улики. Предполагают, что поджог совершён шалопаем-безбожником, которых так много развелось в городе.

Эти россказни, услышанные от соседа бакалейщика, заставили Шахина-эфенди призадуматься. Старший учитель, выйдя из лавки, тотчас же решил повидаться с Неджибом и отправился в городскую управу.

—Да, и я это слышал,— сказал инженер.— Почти точно установлено, что пожар возник в результате злого умысла.

Шахин-эфенди рассмеялся.

— Ну вот, пустили слух, что часовню подожгли безбожники... Теперь того и гляди, как бы в этом деле не обвинили нас с тобой.

— Смеешься, однако, напрасно! — ответил Неджиб. У нас здесь всё возможно. Будь благодарен судьбе за то, что ты в ту ночь лежал в больнице... Мне тоже повезло — я был в гостях, на свадьбе у старшего секретаря управы. А наших товарищей да сохранит аллах...

К вечеру стали известны новые подробности.

Теперь слухи ползли по иному руслу, уже не имея ничего общего с первыми сплетнями, и распространялись они с неимоверной быстротой, подобно новому пожару.

Оказывается, поджёг гробницу совсем не сам Келями-баба, а один из злейших врагов религии, которых в городе становится всё больше и больше. Недаром святой кричал: «Я сгорел! Погиб!» И разве Урфи-дэдэ не слышал слова, которые доказывают факт злодеяния? Если бы власти были как власти, то они давно бы поймали поджигателя и сожгли бы его заживо на месте пожара! И нет другого пути, чтобы защитить Сарыова от божьего гнева...

Впрочем, имя поджигателя никто ещё не называл.

На следующее утро в газете «Сарыова» появилось сенсационное сообщение. В статье было написано, что четыре почтенные особы, имена которых пока не называются, обратились к начальнику округа и высказали ему свои подозрения относительно одного человека, имя которого сообщать тоже пока ещё неудобно... «Этот подлый, мерзкий человек,— говорилось в газете,— известен всем, как распутник и бродяга, пьёт горькую и славится на весь город своей безнравственностью, что никак не подобает занимаемому им высокому положению. Он кощунствует и всегда поносит преподобных великомучеников и святых...» Далее сообщалось, что многие слышали своими ушами, как этот безбожник частенько говорил: «Чтобы спасти народ от идолопоклонничества, нет другого средства, как сжечь все эти тюрбэ...» — И многие жители города готовы во славу аллаха это засвидетельствовать...

Прочитав статью, Шахин-эфенди отправился на поиски последних новостей, однако ходить далеко не пришлось. В Сарыова всё уже было известно,— беременная ночь родила ещё до рассвета! Преступник был обнаружен, узнан и выдан со всеми потрохами на суд молвы. И суду официальному, по всей вероятности, ничего не оставалось, как только протянуть руку и сорвать этот созревший плод...

В поджоге обвиняли Мехмеда Нихада-эфенди — учителя французского языка и математики в гимназии. Шахин-эфенди не был близко знаком с ним. Встречаясь на улице, они только раскланивались. Лишь однажды на каком-то празднике Шахин беседовал с ним в учительском собрании.

Впрочем, вряд ли ещё кто-нибудь, кроме Шахина, был знаком с этим человеком ближе, хотя своей репутацией пьяницы этот учитель был известен на весь Сарыова. Нихад-эфенди, отшельник и пессимист, ни с кем не водил дружбы. В жизни он ничем не интересовался, кроме своих уроков, ни в какие дела не вмешивался. И, тем не менее, за ним укоренилась слава пропойцы и бродяги...

В Сарыова не было питейных заведений. Все пьяницы и гуляки собирались компанией и устраивали тайные попойки, проводя ночи поочередно в доме какого-нибудь друга и собутыльника. Нихад-эфенди не участвовал в этих сборищах. Засунув в один карман своего старого жёлтого пальто бутылку водки, в другой — завёрнутую в газетную бумагу закуску, он уходил под вечер из дома и направлялся за город в поле. Там он усаживался где-нибудь под кустом и до поздней ночи пил в одиночестве, потом, пошатываясь, возвращался домой.

Жил он в маленькой бедной хижине на окраине города. Говорили, что любви и нежности к своей жене и двум детям он не питал. Выделив себе из месячного жалованья ровно столько, сколько нужно было на водку, он остальные деньги отдавал жене. Обычно несчастной женщине удавалось с грехом пополам продержаться до конца месяца. Но если случались непредвиденные расходы — она покупала себе или детям платье или ещё что-либо,— денег не хватало, и семье приходилось голодать, ибо ничто не могло заставить этого человека принести в дом хоть корку хлеба...

Если в школе Нихад-эфенди не общался ни с кем из своих коллег, то дома он не считал нужным даже разговаривать с женой и детьми. А когда его собственное семейство, доведённое до отчаяния, наступало на него с криками и проклятьями, он не обращал на него никакого внимания, затыкал пальцами уши, делая вид, что ничего не слышит...

Однако стоило ему напиться, и язык у него развязывался так, что унять его уже было невозможно. И тогда доставалось всем, он крыл всех подряд, начиная от властей Сарыова и кончая святыми угодниками и великими пророками.

Наверное, в таком буйном состоянии пьяный Мехмед Нихад и произнёс свою обличительную речь о необходимости спасения населения Сарыова от идолопоклонничества и предания огню всех гробниц.

Нихада-эфенди в городке невзлюбили, Шахин — также его не жаловал.

Он был убеждён, что человек, который нечистоплотен в личной жизни, не может быть хорошим воспитателем, будь он хоть семи пядей во лбу, хоть самый ценный и образованный специалист... Однако обвинения, выдвинутые против Нихада-эфенди, встревожили Шахина не на шутку. Вполне возможно, этот человек в припадке невоздержанности где-нибудь и сболтнул, что необходимо сжечь все тюрбэ до единой. Но разве можно на основании пьяной болтовни делать выводы, что поджёг гробницу Келями-баба, именно он или кто-нибудь другой по его наущению?

В тот же день учитель Мехмед Нихад-эфенди был приглашён к следователю...

Поджигателя немедленно заключат в тюрьму,— таково было общественное мнение. Но через час, ко всеобщему удивлению, он шагал с портфелем в руке через базар, направляясь в гимназию. Многочисленные посетители кофеин в изумлении смотрели ему вслед, однако их удивление быстро превратилось в бурное негодование.

— Как! Безбожник, спаливший тюрбэ святого угодника, как ни в чём не бывало разгуливает по улицам.