Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Райс Энн

«Вас что-то мучает, не могу ли я помочь?» – сказал он.

«Слишком поздно, слишком поздно», – прошептал я и встал, чтобы уйти.

Он не заметил во мне ничего необыкновенного, доверчиво повернулся спиной и доброжелательно сказал: «Да нет, еще довольно рано. Вы будете исповедоваться?»

Я смотрел на него и сдерживал улыбку. Но потом подумал: а почему бы нет? И пошел вслед за ним в исповедальню, хотя понимал, что ничего не получится, что это безумие. Но все равно опустился на колени, положил руки на скамейку. Он зашел за перегородку, открыл окошко, я увидел в темноте его туманный силуэт. Я молча смотрел на него, потом осенил себя крестным знамением и сказал: «Я прошу благословения, отец мой, но я грешил так долго и так много, что не знаю, как положить этому конец, как признаться перед Богом в своих преступлениях».

«Сын мой, – прошептал он в ответ. – Бог бесконечно милостив. Открой перед ним сердце, покайся в своих грехах».

«Отец, я совершал убийства, множество убийств. Женщина, найденная мертвой на Джексон-сквер два дня назад, тысячи других до нее – по одному и по двое за ночь в течение семидесяти лет, – все они умерли от моих рук. Словно отвратительная старуха с косой, я бродил по улицам Нового Орлеана и отнимал человеческие жизни, чтобы продлить собственное существование. Я не простой человек, отец. Я бессмертен, и на мне лежит вечное проклятие, проклятие падших ангелов. Я – вампир».

Священник повернулся ко мне лицом: «Что это, шутка? Развлечение? Ты пришел сюда, чтоб поиздеваться над стариком!»

И он захлопнул окошко.

Я быстро поднялся с колен, зашел за перегородку.

«Юноша, есть ли в тебе страх Божий? – спросил он. – Тебе известно, какое наказание ждет богохульников?» Он взглянул на меня.

Я медленно приблизился к нему, он смотрел на меня с негодованием, но вдруг смешался и отступил назад. В соборе было пусто и темно. Ризничий уже ушел, свечи горели только вдали, перед алтарем, слабый золотистый ореол светился вокруг седой головы старика.

«Раз так, то не будет и тебе милосердия!» – сказал я, сжал его плечи, точно в тисках, и притянул к себе.

Он увидел меня вблизи и в ужасе открыл рот.

«Теперь ты понимаешь, кто я такой! Ответь, почему Бог, если Он существует, позволяет мне беспрепятственно разгуливать по земле? – обратился я к нему. – И ты еще называешь меня богохульником!»

Он уронил молитвенник, царапал ногтями мои ладони, пытаясь освободиться, четки постукивали в складках его сутаны. С таким же успехом он мог бороться с одной из этих каменных статуй. Я раскрыл губы, обнажил смертоносные клыки.

«Почему он терпит мое существование?» – повторил я вопрос.

Его лицо исказилось от страха, злобы и презрения. Я был взбешен: с такой же ненавистью смотрела на меня Бабетта. Он прошипел, дрожа от смертельного ужаса: «Пусти меня, Сатана!»

Я отпустил его и злорадно смотрел, как он, спотыкаясь и путаясь в сутане, ковыляет по проходу. Я догнал его стремительно, как молния, вытянул руки, обхватил; мой черный плащ заслонил ему свет. Он отбивался, проклинал меня, молил Бога о помощи. У подножия алтаря я бросил его на пол, повернул лицом к себе, чтобы он видел меня, и вонзил зубы в его горло.

Вампир замолчал.

Юноша давно уже собирался закурить, но застыл, точно манекен, с сигаретой в одной руке и спичкой в другой. Он смотрел на собеседника. Тот глядел в пол. Вдруг поднял голову, взял со стола коробок, зажег спичку. Молодой человек наклонился вперед, быстро затянулся и выпустил дым. Потом, не сводя глаз с вампира, откупорил бутылку и сделал большой глоток.

– Я уже не помнил Европу, – сказал вампир. – Даже переезд в Америку стерся из моей памяти. То, что я родился во Франции, было для меня всего лишь фактом из биографии. Но все же меня неудержимо тянуло туда. Я говорил и читал по-французски и в свое время с нетерпением ждал парижских газет с последними сообщениями о событиях Революции и победах Наполеона.

Помню, как я негодовал, когда он продал Луизиану, французскую колонию, Соединенным Штатам. Я давно перестал сознавать себя французом, даже не помню когда; но я страстно хотел увидеть и узнать Европу, и не только потому, что любил европейскую философию и литературу. Я всегда чувствовал себя европейцем, а не американцем и хотел вернуться к своим корням.

Я начал готовиться к предстоящему путешествию: разбирал сундуки и шкафы, выбрасывал ненужные вещи. Мне было нужно немного, большинство вещей можно было оставить дома до нашего возвращения.

Я твердо верил, что рано или поздно вернусь в Новый Орлеан; может быть, перееду в новый дом, чтобы начать новую жизнь, но вернусь, потому что не хотел прощаться с городом навсегда. Не мог и не хотел. И решил пока не думать об этом, устремился сердцем и помыслами к Европе.

Только теперь я начал понимать, что, если пожелаю, могу увидеть весь мир, потому что, как говорила Клодия, наконец обрел свободу.

Она уже все обдумала. Сначала мы поедем в Центральную Европу. Там, считала она, больше всего вампиров. Там мы найдем ответ, узнаем, как жить дальше. Но больше всего она хотела встретиться и объединиться с вампирами «своей породы». Она часто повторяла эти слова – «моей породы», и ее голос звучал как-то особенно; я не смогу этого передать. Она повторяла, и я чувствовал, что нас разделяет пропасть. В начале нашей совместной жизни я думал, что она похожа на Лестата, ведь она переняла его инстинкт убивать, хотя в остальном разделяла мои взгляды… Теперь я понимал, что в ней меньше человеческого, чем в нас обоих. Меньше, чем мы могли представить. Она не понимала людей, их жизнь была ей чужда, неинтересна. Наверное, поэтому она держалась за меня. Я был не ее породы, но ближе меня у нее никого не было.

– Разве вы не могли, – вдруг сказал юноша, – научить ее чувствовать по-человечески? Ведь вы многому ее научили.

– Зачем? – искренне удивился вампир. – Чтобы она мучилась, как я? Согласен, я должен был поговорить с ней, должен был предотвратить смерть Лестата. Ради себя самого. Но сам ничего не понимал. Однажды сбившись с пути истинного, я уже не был уверен ни в чем.

Молодой человек кивнул.

– Извините, я не хотел вас перебить, вы собирались сказать что-то важное…

– Ничего особенно важного. Я только хотел сказать, что думал о будущем путешествии и почти забыл про смерть Лестата. Меня, как и Клодию, вдохновляла возможность встречи с другими вампирами. Я хотел снова обрести Бога. Не подумайте, я ни одной секунды не отрицал его существования. Просто потерял его. Бродил, как потерянный, со своим бессмертием, по этому миру смертных.

Но наши приключения в Новом Орлеане еще не закончились. Все началось с музыканта, друга Лестата. Он приходил к нам в тот вечер, когда я был в соборе, никого не застал и вернулся на следующий день. Слуги уже разошлись, и мне самому пришлось отворять дверь.

Я был потрясен. Он страшно похудел, на бледном лице лихорадочно блестели влажные глаза. Он не скрывал отчаяния. Я сказал, что Лестат уехал из города. Он сперва отказался поверить, а потом начал говорить, что Лестат не мог уехать просто так, что должен был оставить записку или что-нибудь еще. Потом он повернулся и пошел по рю Рояль, разговаривая с самим собой и ничего вокруг не замечая. Я догнал его около фонарного столба.

«Подождите, он оставил для вас кое-что», – обратился я к юноше, нащупывая бумажник.

Я не знал, сколько у меня с собой денег, но решил отдать ему все, думал, что это его хоть немного успокоит. Я вытащил банкноты – несколько сотен долларов – и вложил их ему в руку, такую худую, что сквозь бледную кожу просвечивали голубые прожилки сосудов. Он очень оживился, но скоро я понял, что дело не в деньгах.

«Значит, он вспомнил обо мне! – воскликнул он, сжимая деньги, словно драгоценную реликвию. – Наверняка он говорил вам еще что-нибудь про меня!»

Огромные глаза умоляюще смотрели на меня. Я ответил не сразу, потому что вдруг увидел две ранки у него на шее, две маленькие пунктирные царапинки – справа, повыше грязного воротничка. Он стоял, сжимал деньги в трясущейся руке и не обращал внимания на вечернюю уличную толчею, на людей вокруг нас.