Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин

красноватым глазам – и то, может, с морозу. Погрелись жидким чайком, поставили сонного на ноги.

В сравнении с ними Виктор – доходяга. Ему за сорок: с малиновым лицом, уже морщатый и съеденный водкой, стоит и чешет подбородок, а щеки в иглах седой щетины, как у старика.

– Побрился бы… – проявила заботу Раиса Филипповна, – А то на отца покойного похож…

– Потом, – зло бросил Витька, обуваясь.

– Пьяный дурной, а трезвый сердитый, – ворчливо благославила мать.

Бак она нашла – в сенях под столом, накрытым широкой скатертью из старой шторы. Сложила куски сала, маслице и дрожжи, накрыла крышкой.

"Так, теперь дело за гнётом… Где-то тут камень был – голец…

Она ходила по сеням долго, вороша тряпье в корзинах, открывая сундуки с хламом, который когда-то берегла как святые реликвии. Фара от мотоцикла, чехол от Витькиного ружья, которое он давно пропил, Звёздочкино ботало… Было слышно, как в горнице скрипит половицами Стас.

"Вот и ходит, ходит кругами туда-сюда. Думает он… От, городские – никак работать не заставишь, паразит…"

– Езжай к матери, повинись! – крикнула она через стену, – Никому ты, кроме неё, не нужен! И хватит мне тут полы натирать – чистые!

Половицы в комнате на какое-то время замолкли, но вскоре заскрипели вновь.

Чёрную весть принесла баба, жившая за мостом. Там, напротив её дома, и случился обрыв, поэтому она всё видела: как бригада снимала старый пролёт, как навешивала, отматывая с катушки, новый, как что-то у электриков не получилось – в домах моргнули лампочки, тявкнули холодильники, и снова тишина и лишь слюдяной морозный свет из окон. Видела баба и то, как Витьку, балагурно подбадривая, опять, словно на крест, водружали на столб. И – то, что случилось, когда он уже был на самом верху. Прибежала с бледным испуганным лицом и, смакуя подробности, захлёбываясь и повторяя самые жуткие детали по нескольку раз, не имея сил остановиться, вещала – будто заговаривалась:

– Чавкнул провод. И искрит, искрит. А Виктор как дёрнется, как задымится! И такой страшный звук пошел, будто завыл кто, а это когти его вниз по столбу тянут…

Баба не замечала, что Филипповна бледнеет и хватается за грудь, и всё продолжала рассказывать о том, как страшно под тяжестью сползающего тела скрежетали о заиндевелый бетонный столб монтажные когти.

Раисе Филипповне сделалось плохо с сердцем.

Рывком, будто кто-то корявыми страшными лапами схватился за борта лодки и, раскачав, наконец с глумливым улюлюканьем опрокинул её, выплеснул пассажира из уютной посудины в омут, перевернулась страница Стасовой жизни. Закончилась его многолетняя семейная нелепица, а следом оборвалась, как провод под тяжелой наледью, и муромская эпопея. Стас знал: никто ему здесь никогда больше не будет рад.

Волей-неволей ему пришлось вырваться из своих путаных дум и начать что-то делать: дошёл перво-наперво до Сергея Чижика – договориться о лошади, без которой по снежным завалам не проехать. Потом вместе двинули на санях в соседнее село за фельдшером, привезли, и после укола тёте Рае полегчало – она вроде даже смирилась со случившимся и, достав из-под подушки узелок, вытряхнула на покрывало мелочь.

– Слава, помоги, все хлопоты сегодня на тебе. На почту съезди – подай хоть телеграммы…

На похороны ни Стасова мама, ни тёти Раина дочь Светлана приехать не смогли, но обе срочными переводами выслали деньги. Подсчитали – сумма получилась большая, но на все не хватало.

– Слава, будем экономить, – сказала Раиса Филипповна слабым голосом, – надо тебе и на билет выкроить.

На второй день мороз загнул за двадцать. Стас обходил дворы с И непутёвая родня, и все муромские забулдыги под разными предлогами отмахнулись от рытья могилы:

"Всего за кусок хлеба с салом и сто грамм? В такой холод? Земля-то – камень! "

А Витькины коллеги-электрики, сославшись на занятость на линии, обещали поспеть лишь к самому концу:

– Ну, закопать-то поможем…

Бак пригодился. Мыши всё-таки пробрались внутрь, сгрызли дрожжи и попортили остальные припасы. Раиса Филипповна, напившись просроченных таблеток, двигалась как в тумане: посудину освободила, отмыла от мышиного духа и накануне похорон сварила в баке поминальные щи.

"Слишком постные – как вода", – бормотала она, пробуя готовку.

И, подумав, загустила отвар бульонными кубиками. Почему-то боясь, что в сенях или подполе щи замёрзнут, испортятся или в них залезет какая тварь, она накрыла бак крышкой и, плотно обернув фуфайкой, оставила на ночь в избе – запариваться.

К утру щи прокисли.

В сундуках нашли Витькины старые теплые вещи – телогрейку, валенки, ватные штаны и шапку, одели в них Стаса.

Он долбил мёрзлую землю один – с истовой любовью к простому люду и ненавистью к своим высоким поискам. Пожёг ледяным ломом ладони, содрал кожу и через боль продолжал бороться с непослушной землёй. Почти надорвался, но всё равно вышло не так глубоко, как принято было на кладбище, и когда привезли гроб, был рад, что мука закончилась. Редкий народ, ёжась и притоптывая, быстро простился с покойным и разбрёлся. Вдали показались мордатые электрики – успели, сдержали своё обещание. Теперь справятся без него – московский могильщик от усталости уже плакал навзрыд и оставил тётку одну провожать сына в последний путь…

У кладбищенских ворот старуху терпеливо ждал Сережа Чижов с санями. Неизменная верная лошадь выдыхала густой пар из широких подернутых инеем ноздрей.

Негнущимися пальцами Раиса Филипповна вытащила из платка свернутую в трубочку зеленую бумажку, которая пролежала у неё целый год, и, не разворачивая, бросила на студёный ветер. Трубочка полетела, стукнулась о крышку гроба и, покатившись, упала в темную мерзлоту.

– На, Витя. В Муромке никому не нужны оказались – так на рубли и не поменяли. Может, там тебе пригодятся…

– Вы идите, идите, Раиса Филипповна, не мёрзните – вдруг, всполохнув красными слезящимися глазами, отчего-то поторопили её мордатые, – мы сейчас быстро…

БЕЛЫЙ МАЛЬЧИК

Легенда

1.

– Что, Артёмка? Оторвались мы от мамы? Едем?

– Едем, – весело согласился сын, забираясь с ногами на нижнюю полку.

– Руки протрём?

Я достал пакетик влажных салфеток, который жена сунула мне в боковой карман рюкзака. Сунула и десять раз напомнила о том, что пользоваться ими – обязательно, особенно в поезде.

– Может, не надо? Я же не пачкал руки, – хитро сощурился сын.

– Ладно, попозже, перед едой, – согласился я и заговорщицки подмигнул своему белобрысому отпрыску.

Раз уж отдыхаем от мамы, то отдыхаем от неё в любых мелочах.

К дороге я его коротко остриг, чтобы голове было легче и никакие деревенские репьи, "собачки" и, не приведи господи, клещи с