Миронов - Лосев Федорович

– Иди. Все образуется.

Не понять было, прощал ли он Фильке запрещенную в гимназии драку и избиение сына всеми уважаемого в станице дворянина Ружейникова или уповал на всесильное время, которое все расставит по своим местам.

Директор гимназии оказался прав. Вскоре подоспели более значительные события – покушение на Александра III, и гимназию вообще прикрыли. А бывшего гимназиста Миронова, обладавшего красивым, можно даже сказать, каллиграфическим почерком, приняли писарем в канцелярию станичного атамана.

И все-таки Филька Миронов сумел окончить Усть-Медведицкую гимназию. Экстерном. К сдаче экзаменов его сначала готовил Маврин, студент, исключенный из Петербургского императорского университета и находящийся в станице под гласным надзором полиции, а потом репетитором стал Александр Серафимович Попов (Александр Серафимович). Ему, политически неблагонадежному, отбывавшему ссылку в Архангельской губернии, наконец-то, в июне 1890 года разрешили вернуться на родину, в станицу Усть-Медведицкую области Войска Донского.

23

Филька чуть ли не каждый день, вернее, вечер мчался из станицы к ограде Усть-Медведицкого монастыря, где его всегда поджидала Стеша. Они убегали в лес, в буераки, скрываясь от любопытных глаз. Но любовь их вскоре сама себя объявила в чуточку измененной фигуре Стеши, и это обстоятельство скрывать с каждым днем стало все сложнее. Снова наступило отчаянное время для нее и для ее «наставника», каким оказался Филька Миронов. Он решил пойти к атаману и все рассказать, так, мол, и так... Помогите.

Пришел к атаману, рассказал... Тот вгорячах сначала накричал на своего подчиненного, а потом, поразмыслив, долго, всей пятерней что-то выискивал в роскошной бороде и пообещал поговорить с отцом Стеши, чтобы тот забрал свой обет обратно.

Но Петр заупрямился. Атаман не отступался и подключил к этому деликатному делу приходского священника, который начал втолковывать Петру, что если бы он обет давал иконе, тогда только сам Господь Бог мог снять его, а вернее, никто, потому что где возьмешь Бога, чтобы упросить вернуть обратно отданное. А коли Петр давал обет Богу через священника, то священник, отслужив молебен, может и снять...

Ввязалась в судьбу Стеши и Фильки мать-игуменья монастыря. Во-первых, дело касалось ее любимой воспитанницы-послушницы, а во-вторых, честь монастыря ей дорога, потому что из-за обета может пострадать много невинных людей. Каким образом, поинтересовался Петр. Мать-игуменья намекнула, что все чересчур серьезно, и обет надо, причем срочно, забирать обратно. Иного выхода она не видит. Петр наконец-то докумекал, на что намекала мать-игуменья, рассвирепел так, что тотчас же кинулся искать Стешу, чтобы собственными отцовскими руками задушить. Мать-игуменья остановила его мудрым словом: «Стешу ты задушить можешь, а молву тоже сможешь задушить?.. Не лучше ли без шума, по-доброму уладить дело?..» Выход намечался только один: взять обратно обет, забрать Стешу домой и ждать сватов от молокососа-разбойника Фильки Миронова. Вот до какого позора дожил старый казак, георгиевский кавалер!..

А дома, когда разбойник Филька Миронов рассказал о случившемся матери, то все более или менее обошлось благополучно, только она по бабьей привычке всплакнула немножко, но согласилась на женитьбу сына А вот отец, Козьма Фролович, в такую пришел ярость, что дело дошло до рукопашной.

– Отец! – крикнул Филька, – Поднимать руку на офицера не позволю!.. Правда, будущего, – тише добавил он.

Козьма Фролович остолбенел:

– Ты – офицер?! Да из тебя простого, путевого казака не выйдет, коли ты, молокосос, с пеленками связываешься.

– Буду офицером!

– Тогда женись, черт с тобой! Но помни, что сказал.

– Не забуду.

А потом была свадьба, о которой, кажется, еще и сейчас вспоминают старожилы... Да и вообще, знают ли люди, что такое свадьба донского казака?! Одних только кушаний до тридцати готовят...

Громыхнула откидная створка в железной двери камеры, и в ней возникла алюминиевая тарелка с тюремной баландой. Филипп Козьмич Миронов, хотя и объявил смертельную голодовку и надзиратели о том знали, но все-таки миска или тарелка методично появлялись в ненавистном окошке. «Не буду!.. Не буду!..» – кричало и протестовало все в нем. «Не буду есть!.. Пусть все знают, что командарм Второй Конной армии, пушки которой возвестили миру об окончании гражданской войны в России, умирает голодной смертью... Не буду!.. Лучше умереть с голода, чем жить опозоренным!.. Умереть в тюрьме как изменник Родины, о... о... – Филипп Козьмич застонал и ухватил голову руками: – Только бы не сойти с ума...» – думал он непрестанно и старался жить отдельной от окружающей обстановки жизнью. Это, наверное, и спасало его от сумасшествия. Когда уж совсем становилось невмоготу и жестокая действительность начинала засасывать его в трясину, он яростно сопротивлялся и невероятным усилием воли уводил себя в воспоминания о прошедшей, хотя и тяжелой жизни. Теперь она казалась светлой и прекрасной...

Но сейчас глаза его приоткрылись и сквозь стиснутые руки он увидел, как от баланды поднимается пар. Даже привстал и неожиданно для себя подумал: «Что она, горячая, что ли?..» И такой показалась она соблазнительной, что невольно потекли слюни и закружилась голова: «Вот бы горячей баландочки хлебнуть...» Но он тут же с возмущением отбросил даже саму мысль об этом – какой стыд... Других ты звал на смерть, а сам не можешь достойно умереть?.. Да, он звал на смертный бой, но и сам кидался в него, и был таким же не защищенным от пули-дуры, как любой рядовой солдат. Да и притом в бою смерть не страшна: миг – и тебя нет! Останется только память о подвиге и чести. А как быть, если ты всю жизнь был верен чести и предан Родине до последней кровиночки, – а она, Родина, объявила тебя изменником и заточила в каменный мешок? Может ли душа порядочного человека выдержать кощунственное надругательство? И гордый, талантливый, отчаянной храбрости командарм Второй Конной армии теперь мечтает о тарелке тюремной баланды!.. Нет! Стоп! Остановись! Остановись, если ты человек. Ведь человеку полезно хоть изредка напоминать, что он – человек! А человек все может!.. Все зависит от его возможностей. Была пора, когда он, Миронов, как говорится, нос воротил от самых разных яств, а теперь возмечтал о баланде. Да плесни из этой тарелки на бешеную собаку, так у нее шерсть облезет!..

От такого предположения у Филиппа Козьмича даже губы потянулись в сторону и изобразили что-то хотя и отдаленно, но напоминающее усмешку. Да, сложен мир человека, особенно его желания. И эта вечная, непрекращающаяся жажда удовлетворения этих самых желаний. А выходит, все очень даже просто – все в возможностях человека. Потерпи или приблизь их – и благодать наступит? Поживем – увидим. Верна восточная мудрость: ничто не гложет нервную систему так, как противоречие между желаниями и возможностями. Вот ведь в тюрьме желания и возможности сузились до тарелки вожделенно-жалкой похлебки...