Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

Территорию Петербурга, конечно, можно назвать и «контрастной», но этого недостаточно. Ведь территория эта является не просто местом пересечения разных границ, но неким единством, некой целостностью, важной и самой по себе — независимо от границ, тут проходящих.

Вероятно, для таких целостностей нужно применить другой термин, который бы показывал именно внутреннюю неоднородность урочища. Такой термин — мозаичность, подчеркивающий неоднородность единого географического контура.

Аналогия с лесостепью очевидна. Лесостепь очень мозаична, в ней на самой небольшой площади встречаются разнообразнейшие фации, образованные и разными составами трав, и разными древесными растениями. Если разные участки степи находятся на разной высоте, если лесостепь пересекают реки — то многообразие условий еще возрастает. Вот сосновый бор, вот дубрава с редко стоящими деревьями, вот ковыльная степь, вот заливной луг, вот типчаковая степь… А все это — одна и та же лесостепь, ее участки, разделенные самыми небольшими расстояниями.

То же самое можно сказать и о Петербурге — множество различных фаций, разнообразные урочища, от Электросилы до Адмиралтейства. И все это — один Санкт- Петербург.

Застройка всех городов многообразна — хотя и в разной степени. Многие города располагаются на каких-то ландшафтных границах. Чем сложнее застройка и чем больше природных границ — тем больше возникает и фаций, этих элементарных ячеек городской среды.

Большой соблазн — попытаться определить степень различий, дать им количественную оценку. Такую работу попытался проделать московский географ Н. Н. Николаев — он определял «степень сложности среды» по числу стыков разных ландшафтов на территории города.

Термин Николаева не прижился, в науку не вошел и почти забыт специалистами. Жаль! Но даже этот термин — попытка оценивать только количество стыков, а не степень различий между ними. А ведь фации могут не только чаще или реже стыковаться в городе; они могут быть сами по себе различны в самой разной степени. К такой работе — к определению степени различий между фациями городской среды — по моим сведениям, ни один ученый даже не приступал.

Разное число и в разной степени контрастирующих между собой антропогенных фаций делают городскую среду более или менее мозаичной. Чем мозаичнее территория — тем больше разнообразных ландшафтов можно увидеть на ней на одной и той же территории.

В Западной Сибири на расстоянии сотни и тысячи километров тянется почти одна и та же фация — темно-хвойная тайга на бескрайней, везде одинаковой равнине. Южнее на сотни километров тянется голая плоская степь. В Хакасии или на Южном Урале, в лесостепи, на том же квадратном километре вы столкнетесь с весьма разнообразными явлениями природы (об этом я написал две специальные большие статьи).[84]

В отдельных же точках географического пространства вы, передвигаясь на считаные километры, сможете побывать и в горной тайге, и в лесостепи, и в пойме огромной реки, и в сосновом бору, и в темнохвойной тайге. Таким местом является мой родной Красноярск.

Для описания таких явлений в географии широко применяется термин «емкость ландшафта». Чем больше территорий с разными характеристиками включает урочище, чем многообразнее условия внутри данного контура — тем выше его емкость.

Не только степи и леса могут быть в разной степени емкими, это касается и деревень и городов. Везде одинаковая, безликая городская застройка производит удручающее впечатление. Емкость такого ландшафта очень низка, и хорошо, если городок маленький — в какую сторону ни пойди, скучные, невыразительные пятиэтажки быстро «кончаются». Вот в Москве и в Петербурге порядки таких пятиэтажек могут тянуться на километры.

В Норвегии после Второй мировой войны шло массовое расселение в индивидуальные дома. И был случай, когда городской муниципалитет вынужден был заставить всех владельцев домов вывесить на воротах портрет хозяйки дома! Дело в том, что многие малыши не могли найти свой коттедж, возвращаясь из школы… Конечно же, емкость такого городского ландшафта ничуть не выше, чем темнохвойной тайги в Западной Сибири.

Сравнительно с другими городами Санкт-Петербург представляет собой чрезвычайно емкий антропогенный ландшафт.

Имея дело с Санкт-Петербургом, все время приходится оговаривать, что вот это сооружение уникально, а вот это урочище — единственное в своем роде. Приходится вводить еще один термин, и на этот раз — вовсе не из числа общепринятых. Это — уникальность, или, чтобы было «научнее», — феноменологичность ландшафта.

Конечно, любая точка поверхности Земного шара, строго говоря, уникальна. Но все же два участка широколиственного леса могут быть очень похожи — пусть один из них находится в Германии, а другой — в штате Висконсин в США. А вот Ниагарский водопад или Эльбрус — явления действительно уникальные. Нигде в мире нет больше ничего подобного.

Города редко ставятся на местах, где есть такие уникальные памятники природы. Жители Красноярска справедливо гордятся выходами сиенитовых скал — так называемыми «Столбами». «Столбы» имеют причудливые формы, это старый, с прошлого века, пункт отдыха горожан. «Столбы» хорошо видно с левого берега Енисея, из старой части города.

Как правило, памятники природы находятся далеко от населенных человеком мест, движение к ним затруднено. А тут памятник природы расположен непосредственно в городе!

Петербург — не единственный город, расположенный на реке шириной от 600 до 1200 метров. Но это единственный большой город, расположенный на такой широкой, полноводной и притом такой короткой реке.

Конечно же, уникальный облик городу придает не это обстоятельство. В Санкт-Петербурге много такого, чего больше нет нигде.

Скажем, кремли и соборы есть в большинстве старых русских городов, но нигде нет и не может быть Кунсткамеры, Петропавловской крепости, Казанского собора или Адмиралтейства. Это уникальные сооружения, каким нет прямого подобия на Земле.

Разумеется, и в Петербурге много «такого же» или «похожего». Понимая логику царя-патриота Александра III, все же замечу: Спас-на-Крови — на редкость заурядное, прянично-московское сооружение. Таких храмов в стиле «нарышкинского барокко» — десятки в одной Москве.

Улица Марата или Ползунова мало отличается от любой «среднеевропейской» улицы в любом другом городе Европы. Временами останавливаешься с изумлением: а почему это Петербург? Это же до смешного похоже на Берлин… Или на Краков? Непонятно… А некоторые здания на улице Ползунова просто до смешного похожи на Валликраави в Тарту.

Тем более заурядны, не уникальны районы стандартной шлакоблочной и кирпичной застройки в Автово или в Калининском районе.

Но заурядное, обычное есть везде. А в Петербурге много такого, чего нет нигде, никогда не будет и быть не может. Да еще эти уникальные места сопряжены между собой, образуя целые совершенно уникальные урочища. С балюстрады Исаакия можно увидеть Сенатскую площадь, Медного всадника и Стрелку Васильевского острова с Двенадцатью коллегиями и с Менделеевской линией. С Дворцовой набережной отлично видны и Петропавловская крепость, и Стрелка Васильевского острова.

Почти весь центр Санкт-Петербурга — уникальное и очень емкое городское урочище.

И вот еще что: ядро городской застройки, состоящее из уникальных городских урочищ, находится на самом «шпиле» стыка ландшафтных сред, на самой точке пересечения природных границ.

Город растет: появляются районы с другой, более современной архитектурой, строятся дачные поселки, входят в городскую среду города-сателлиты. Все это, выражаясь профессиональным языком, разрастание петербургской городской агломерации приводит не к сокращению, а скорее к усилению мозаичности.

Во-первых, потому, что расширение города абсолютно в любую сторону, куда бы он ни рос, не разрушает изначально заданного уровня мозаичности, не делает ландшафт менее емким и уникальным: ведь сохраняется центр.

Во-вторых, Петербургская агломерация реально может разрастаться только в географическом контуре, границы которого заданы городами-спутниками. Они изначально, согласно державному замыслу, составили единую с самим Петербургом систему сопряженных с ним городов.

Движение города вдоль южного побережья Финского залива идет в направлении Петродворца. Разрастание на юго-запад или юг, на более высокие и удаленные от моря, более «крепкие» места может вестись только в сторону Ропши и комплекса Царского Села, Павловска и Гатчины. На восток, в сторону Ладоги, не выходя из поймы Невы, — в сторону Петрокрепости.