Старые друзья - Владимир Санин

— Григорий Антоныч, — взмолился зампред, — излагайте и как можно короче!

— Про Монтеня? У него…

— К делу, к делу!

Кажется, разогрет он хорошо, можно приступать. И я действительно коротко и сжато изложил суть Мишкиного дела. Зампред по ходу моего рассказа что-то записывал, кивнул.

— А почему ко мне пришли вы, а не ваш друг?

— А вы бы его обворожили улыбками, обещаниями и выставили, как это сделал Худяков. Со мной же, как вы небось догадались, такие штуки не пройдут. Честно ответил?

— Честно. — Зампред нажал кнопку переговорного устройства. — Соедините с Худяковым… Две недели назад у вас был Гурин с Беломорской, по поводу освобождающейся третьей комнаты… Ну? Почему не приняли документы?.. А-а, тот самый учитель… Хотите быть роялистом больше, чем сам король?.. Нет, отвечайте прямо: почему не приняли? Право на дополнительную площадь у его семьи имеется?.. А сын, доктор наук?.. Старые замашки, товарищ Худяков, не в ту сторону перестраиваетесь!.. Да, вызывайте Гурина и готовьте документы на ближайшую депутатскую комиссию. И учтите, без волокиты!

Зампред положил трубку.

— Разговор слышали, Григорий Антоныч?

— Слышал и одобряю.

— Тогда и у меня просьба: вашу руку — и до свиданья, с коллегами я все-таки хочу поговорить без вас.

— Тогда до завтра, что ли?

— Как до завтра? — опешил зампред.

— Проверить надо, как выполняются указания.

— Позвоните, вот номер.

— А красавица соединит?

— Соединит, я скажу.

Из автомата я позвонил Мишке, велел ему, задрав штаны, бежать с документами к Худякову и держать себя нагло. После чего, по-молодому взбрыкивая и трубя про себя «помирать нам рановато», поспешил к Птичке.

В квартире было прибрано, Наташа мыла на кухне посуду, и я, присев у Птичкиной постели, начал рассказывать, как валял ваньку в исполкоме. Начал — и остановился: Птичка молча смотрела на меня, кивала, но явно не слушала; как говорят в таких случаях, мысли ее были далеко.

— Гриша, — с усилием сказала она, — об исполкоме потом. У меня был Алексей Фомич… То, что говорил Медведев… Словом, это правда: и навытяжку Алексей Фомич стоял, и погоны с него Лыков грозился сорвать за заступничество… и Андрюшку допрашивал Лыков. XX. ЗАХАР ЛЫКОВ

Когда господь бог сверкнет напоследок зелеными глазами и предъявит роду людскому свой счет, на Птичку он сделает здоровую скидку.

Теоретически Монтень подковал меня неплохо, и я усвоил, что во гневе никаких серьезных дел затевать нельзя. Но то теоретически, а вчера вечером, переполненный недобрыми чувствами, я рванулся было к Лыкову, и если бы не Птичка, которая допрыгала до двери и застыла на пороге, как распятая мадонна, вполне могло случиться, что нахулиганил бы я с непредсказуемыми последствиями. Задержала меня Птичка, утихомирила, а наутро, трезво обсудив со мной предстоящий разговор, благословила, и я потопал к Лыкову. Почему сразу к Лыкову, а не к Алексею Фомичу? А потому, что его Птичка велела не беспокоить: никаких новых подробностей он не добавит, поскольку вся тогдашняя беседа с Лыковым продолжалась не больше минуты, и от одного воспоминания об этой унизительной минуте старика трясло, нельзя больше подвергать его подобным испытаниям, может и не выдержать.

Прежде чем открыть дверь, Лыков долго разглядывал меня в глазок, прикидывая, наверное, с какими намерениями явился к нему этот не слишком доброжелательно настроенный человек. Удовлетворившись безмятежным выражением моего лица, Лыков загремел цепочками и затворами и, не приглашая пройти, спросил глазами: «Ну, какого дьявола?» Я же, наоборот, сердечнейше ухватил и пожал ему руку и, плевать на приглашение, прошествовал из коридора в гостиную, где уселся в удобнейшее кожаное кресло. До крайности недовольный моим вторжением, Лыков пошел следом и в упор спросил:

— Чего надо? Ишь, расселся!

— Хорошее кресло, — похвалил я, — будто утопаешь в роскоши. У Алексея Фомича такого нет, хотя мог бы, как некоторые, вывезти из Германии. Так ни хрена он и не вывез, кроме осколков… Не квартира у тебя, а музей, по полтиннику за вход брать можешь!

У Лыкова я, как почтальон, раза два-три бывал в прихожей и на кухне, дальше он меня не пускал, и меня поразило несоответствие между хозяином квартиры и ее обстановкой. Несмотря на высшее образование, Лыков в общем и целом был обыкновенный лапоть, ни ума, ни культуры институт ему не прибавил. И выглядел он на фоне своей квартиры не хозяином, а задрипанным полотером, который сейчас надраит паркет, получит червонец и, матерясь, пойдет пить водку. Лыков и настоящий антиквариат, это при его-то бывшей майорской зарплате! Знаете, бывают в жизни такие несоответствия, которые бросаются в глаза: мне, к примеру, всегда было смешно смотреть на Никиту Сергеича в шляпе — ему куда больше шло простое кепи; или обратный пример: элегантно одетая, в мехах, пожилая дама, а на пальце дешевенькое обручальное колечко — вызывает уважение, так и представляешь себе, что лет тридцать пять — сорок назад молодой муж ночами вагоны разгружал, собирая рубли вот на это колечко, и нелегкая поначалу семейная жизнь перешла в долголетнюю и счастливую. Будь то, скажем, квартира Васи Трофимова или Алексея Фомича, никакого несоответствия бы не было, поскольку и тот, и другой имели возможность приобрести и резную старинную мебель, и тончайший фарфор, и картины старых мастеров, и золоченую люстру — будто из княжеского особняка, и целый шкаф не нынешних книг в кожаных переплетах. Хотя нет, вряд ли замминистра и генерал имели бы такую возможность, никакой зарплаты на такую роскошь не хватит. А Лыкову, видать, хватило.

— Небось XVIII или XIX век, — с уважением сказал я, осматривая дам и кавалеров на стенах. — А это, случаем, не Айвазовский?

Низенький и мордатый Лыков впился в меня белесыми свиными глазками.

— Говори, чего надо, и мотай!

— Айвазовский, — заверил я самого себя. — Не по наследству получил от автора? Тьфу, что я говорю, твои родичи, кажись, по лаптям работали.

— Какого черта…

— В таком случае возникает вопрос, — продолжал я, — а каким образом у тебя оказались картины и все прочее?

Лыков распахнул двери.

— Топай отсюда, пока участкового не вызвал!

— Только не Лещенко, — испугался я, — лучше Костю Варюшкина!

— С чем пришел? — сдавленно спросил Лыков.

— Ладно, ответь на вопрос, и тогда, может, уйду: откуда у тебя, отставного майора юстиции, такие маршальские богатства? И зачем? В картинах ты ни хрена не понимаешь, книг не читаешь, разве что ночью под одеялом «Краткий курс».

— Уходи добром, — свинячьи глазки сузились до щелочек, — не о чем нам с тобой говорить.

— Ошибаешься, — сказал я, — мы с тобой полсотни с гаком лет не разговаривали, не о чем было. Это раньше не о чем было разговаривать, только сейчас и начнем. И такой интересный разговор будет, что захочу уйти — за мои протезы цепляться будешь, подвывая: «Не уходи, побудь со мной еще минутку!»

— Хватит ваньку валять, чего надо, мотай, у меня свои дела.

— Понял! — ахнул я, хлопая себя по лбу. — Как сразу не догадался? Хоть Германию тебе грабануть не довелось, но ты ж в органах работал, а ваш брат имел законное право приобретать в спецмагазинах конфискованное имущество. Чье это все, не помнишь, не врачей-убийц? Или Николая Ивановича Вавилова, которого вы голодом уморили? Чувствуется, что принадлежало интеллигентному…

Лыков снял трубку и набрал номер.

— Ты, Полина? Лыков. Где твой муж? Скажи, потом домоется, быстренько ко мне, одна нога здесь, другая там.

— Петька Бычков? — обрадовался я. — Тоже школьный кореш, заслуженный охранник республики. Вот удача, такой свидетель нам и нужен! — Я вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Донос он любопытный накатал, на тебя, между прочим.

— Какой донос? — Лыков изменился в лице, и очень сильно.

Теперь-то я понимаю, что с этой минуты он так и не пришел в себя.

— Обыкновенный, мало, что ли, ты их читал, когда их мешками к тебе таскали? Но об этом успеем, подождем Петьку. Как это у вас в органах называется? Очная ставка?

Лыков присел, закурил, исподлобья меня побуравил и снова набрал номер.

— Полина, пусть Петька сидит дома и ждет сигнала, все… Выкладывай, без шарад.

— Раскалываться будем, гражданин Аникин, или в молчанку играть? — Я коротко заржал. — Из вашего лексикона, где-то читал. Ты бы валокордина или чего-то в этом роде выпил, морда у тебя кровью налилась. Как поет мой Андрейка: «…и, как из арбуза, из вас брызнет сок!» Ради свидания с тобой к внуку не пошел, внука на Лыкова променял! Хоть оценишь? От тебя дождешься… Жмот ты, Захар, сигаретой не угостил, придется курить свои, «Филип Моррис». — Я закурил. — Других не употребляем, пенсия не позволяет.

Лыков с натугой усмехнулся, уселся поудобнее и стал меня изучать. Морда у него в самом деле сильно побагровела, и дышал он нехорошо, с хрипом, но взгляд был тяжелый, скверный — профессиональный, отработанный на допросах взгляд садиста. Так он, наверное, смотрел на Андрюшку, молодого, могучего, красивого, беспомощного в жерновах этой жуткой мельницы. Не дай бог зависеть от человека с таким взглядом. Раньше я этого не замечал, да и личина у Лыкова была другая — борец за чистый моральный облик, интересы ветеранов.