Германия: самоликвидация - Тило Саррацин

Если взглянуть на дело с точки зрения левых, например Франкфуртской школы, то речь пойдёт о социальной взаимосвязи, в которой достигнут «результат кооперативных отношений… когда самореализация каждого зависит от ответного уважения со стороны всех остальных»{191}. Это в точности то, чего не хватает получателю Hartz IV, потому что он не включён в необходимый для этого обмен услугами. Таящееся в этом скрытое унижение не может быть компенсировано и более высоким денежным возмещением. Как раз наоборот: чем выше денежное возмещение, тем больше людей оказываются вовлечёнными в круговорот унижения.

Из исследований темы счастья мы знаем, что человек склонен преувеличивать действие материальных благ и пассивного комфорта как источников счастья и недооценивать благодатное действие социального обмена или производительной деятельности. Таким образом, человек в большей степени предпочитает «иметь», чем «быть». При этом счастье, состоящее из того, что приносят материальные блага по ту сторону абсолютной бедности, проистекает не столько из абсолютного уровня обеспеченности, сколько из осознания своего ранга по отношению к другим людям, а уже этот ранг выражается через степень обеспеченности.

Более скромных людей без выраженного честолюбия или особых способностей здесь и подстерегает ловушка: поскольку они не питают надежд существенно улучшить своё материальное положение путём оплачиваемой работы и не в состоянии понять, какие нематериальные плоды приносит работа – гордость, признание, социальный обмен, – они отказываются от участия в трудовой жизни или делают лишь слабые попытки присоединиться к этому участию. Так они оказываются в ловушке. Она комфортабельна и обита мягкой подкладкой де-факто безусловного основного обеспечения, однако потребность занимать определённое положение в обществе так и остаётся неутолённой.

В этом кроется причина перманентно плохого настроения и гложущего недовольства, которое обычно царит в среде получателей социальных пособий.

Царство работы – это царство вторичных добродетелей: пунктуальности, надёжности, точности, любви к порядку, стрессоустойчивости, понимания иерархии и подчинения. Без этих свойств не будет функционировать ни один процесс создания добавленной стоимости, даже ни одна эффективно работающая бригада уборщиков. История показывает, что благосостояние нации в большей степени зависит от того, присутствуют ли у населения эти вторичные добродетели и как они поощряются, оплачиваются и развиваются. Изречение Томаса Альва Эдисона, гласящее, что гений есть один процент вдохновения и девяносто девять процентов потоотделения, наглядно показывает, что вторичные добродетели непреложны для любого устойчивого успеха, в том числе и для креативных достижений.

В обезличенном обществе значение работы для социализации возрастает больше, чем когда бы то ни было. В племенах охотников и собирателей эпохи каменного века, в отдалённых деревенских общинах раннего ХХ в. и по сей день там, куда ещё не дошёл индустриальный модерн, социальные отношения определялись и определяются традицией, они обозримы, но мало поддаются формированию. Человеку от рождения указано определённое место в обществе, и он остаётся на этом месте, как правило, до самой смерти. Иметь ли ему работу или не иметь её, так же как и жить в сложившихся обстоятельствах, – всё это коллективная судьба.

Теперь это не так. Тот, кто сегодня в свой самый активный жизненный период – с 25 до 65 лет – так и не встроился в трудовое общество, хотя бы через семью, тот стоит вне реальных жизненных взаимосвязей и чувствует себя соответственно. Это не вопрос денег: известна история Бориса Беккера[31], когда привычная роль чемпиона мира по теннису была им утеряна, а другую он так и не нашёл. Такую же печальную участь делят почившие на лаврах наследники миллионов и потомки династий. Горе им, если они не обретут своей гражданской позиции; в таком случае они становятся несчастными аутсайдерами, даже если их фотографии появляются в каждом втором номере еженедельника Neuen Blattes.

Образование и низкая квалификация

Большая часть тех, кто долгое время не может (или не хочет) устроиться на рынке труда, потерпела поражение ещё в системе образования, правда, по сходным причинам. Ведь молодому человеку наряду с известным интеллектуальным потенциалом необходимы уже упомянутые вторичные добродетели для того, чтобы успешно завершить школьную карьеру. Те, кто не сумел закончить неполную среднюю или реальную школу, потерпели крах не в дифференциальном исчислении, а в простейших арифметических правилах или дробях с разными знаменателями. И тем, кто бросил профессиональное обучение, нередко не хватало именно пунктуальности и тщательности, равно как и способности держать стабильную рабочую производительность, вряд ли они спотыкались об интеллектуальные препятствия.

То, что было упущено в период школьного обучения, длящегося в среднем до 18-летнего возраста, вряд ли можно наверстать в трудовой жизни (подробнее об этом см. в гл. 6). Бывший министр труда Шольц, например, горько сетовал летом 2009 г.:

«Каждый год после школы тысячи подростков исчезают с экранов наших радаров. Некоторые бросают профессиональное ученичество и перебиваются случайными заработками. Другие заканчивают образовательное заведение, но больше не фигурируют ни в одной статистике, и мы ничего о них не знаем… Ведь что толку, если подросток покидает школу в 16 лет, а потом мы снова видим его, 22-летнего, необученного, в каком-нибудь центре занятости. Старт в профессиональную жизнь – это центральная точка жизненного пути. Тут мы не имеем права оставить кого-либо в одиночестве. Полтора миллиона человек в возрасте от 20 до 29 лет не имеют профессионального образования, 15 % этого возрастного класса остаются необученными. Мы должны что-то делать. Причём быстро».

В дальнейшем Шольц требовал улучшения ситуации в школах и в профессиональном образовании. Лишь одно обстоятельство он умалчивал, а именно: тот, у кого не слишком много честолюбия, вполне может избавить себя от этих чрезмерных нагрузок, получая основное обеспечение. Политически ответственные лица явно не приняли в расчёт, что растущая группа людей, как раз молодёжи, может сделать исходным пунктом планирования своей жизни уровень Hartz IV и вовсе не видеть повода развивать в себе честолюбие и готовность к нагрузкам.

Естественную мысль – а не отказать ли подрастающему поколению в Hartz IV – министр труда отверг: мол, он «не имел в виду никаких санкций». Нетрудно догадаться, что та молодёжь, о которой шла речь, смеётся над его призывами – если эти призывы вообще дошли до её сведения. Это печально, поскольку Шольц прав в своих опасениях: подросток, покидая школу в 16 лет и не получая никакого профессионального обучения, в следующие пять десятилетий жизни «вновь и вновь будет клиентом министра труда»{192}.

Культурное формирование и развитие общества

«Ведь все они хотят, но не имеют шансов». Эта фраза верна для некоторых, а для многих – нет. Впрочем, с «хотением» дело обстоит следующим образом. Будучи 13-летним школьником, я хотел изучать латынь, хотел каждый день заучивать по целой странице новых слов, но не делал этого, несмотря на бесконечные напоминания родителей и учителей. В итоге я остался на второй год, причем с плохой отметкой по латыни, которую получил вполне справедливо. Это явилось для меня хорошим уроком; я раз и навсегда понял, что никто не вставит мне в голову латинские слова просто так. На меня подействовала санкция, а также страх не справиться (он, кстати, действует и поныне); они-то и стимулировали мой дальнейший путь в получении образования. Если бы мои родители были необразованными людьми и получали Hartz IV, я бы, пожалуй, тоже пошёл по их стопам, много ли понимаешь в 13 лет! У кого отсутствует честолюбие и кто не боится нужды, того нечем мотивировать и совершенно нечем испугать.

Политика рынка труда и социальная политика в нашей стране построены, таким образом, на иллюзиях в отношении человеческой природы. Правда, сегодня бесспорно то, что рационально действующий homo oeconomicus[32] – это искусственная модель хотя бы потому, что рациональность при зачастую противоречивых и меняющихся собственных предпочтениях вообще трудно определить, а при неизвестных общих условиях ещё труднее выдержать до конца. Человек когнитивно перегружен предпосылкой рациональности{193}. Но на всяком когнитивном уровне он очень даже хорошо следует непосредственно ощущаемой им собственной выгоде. Гипотеза, которая гласит, что человек в случае сомнения действует себе на пользу, как правило, находит своё подтверждение.

Однако этим далеко не исчерпывается и не объясняется сложность управляемого инстинктом и культурно внушённого поведения. На генетическое формирование человека накладывается культурное формирование общества, в котором он социализируется, а к этому добавляется влияние его непосредственного окружения. В такой же степени в человеческой истории играет роль не только генетическая эволюция, происходящая путём естественного отбора, но и культурная эволюция, которая может вести людей и целые общества в диаметрально противоположных направлениях{194}. Секуляризованное индустриальное общество, в котором мы живём, представляет собой лишь одно из многих мыслимых направлений развития с многочисленными модификациями. Разумеется, южноитальянское общество функционирует совершенно иначе, чем общество в Швабии, и оба они совсем не похожи на общество американского Среднего Запада.