Черный передел. Книга II - Анатолий Баюканский

– С удовольствием отвечу.

– Что с генералом Ухтомским?

– Люди, Григорий Григорьевич, имеют обыкновение иногда умирать.

– Да, но… – Гороховского это известие поразило. Опять пошел густой туман.

– Мы с вами работаем не в цветочной оранжерее! – Гринько ясно давал понять, с Генералом произошло нечто страшное. – Еще вопросы?

– В каких пределах мы можем сотрудничать с вашей организацией? Я не имею в виду КГБ.

– Предела нет. Вы умный человек, Григорий Григорьевич, не можете не предвидеть, какие события грядут, а когда рушатся небеса, лучше держаться друг друга. Помните, в Библии: «Кроткий отвращает гнев, а оскорбительное слово возбуждает ярость».

– Словом, я всюду буду чувствовать вашу тяжелую руку?

– Несомненно. Еще Вильям Блейк писал о нас: «Но вижу я, поднялся змей меж двух колонн ее витых. И двери тяжестью своей сорвал он с петель золотых».

– Что ж, мы прекрасно поняли друг друга. – Гороховский встал. – До встречи!..

Алексей Русич и нынешний начальник ОТК Пантюхин распрощались довольно мирно. Пантюхин давно тяготился высокой должностью, извлекая из нее малую выгоду – регулярно принимал бутылки от бракоделов. Не раз клял в душе Петра Кирыча: «На кой ляд подвел его под монастырь?» Пантюхин то и дело попадал впросак, не подозревая, что его заместитель, молодой карьерист Губин, нарочно «подставлял» начальника, пропуская партии бракованной продукции, акты-то были загодя подписаны Пантюхиным.

На прощание Пантюхин извлек из сейфа бутылку армянского коньяка, наполнил две жестяные кружки.

– Давай хлестанем за то, чтобы я никогда в жизни больше таким дерьмом, как ОТК, не занимался! – И, не дожидаясь Русича, стал жадно пить обжигающую жидкость. Закусив бананом, пояснил деловито: «Коньяк, брат, огурцами не заедают».

Свою кружку Русич отодвинул.

– Эх, зима-лето, зима-лето – и срока нету! – почти пропел Пантюхин. – Кончилась катушечка. – Сощурил и без того заплывшие глаза. – Поставь свечку святому человеку Кирычу.

– Ему-то за что? – удивился Русич.

– Свечку ему поставь. – Пантюхин склонился к плечу Русича, обдав его крепчайшим спиртным запахом. – Под секретом скажу, по-дружески, по-корешански. Было у шефа желание сгноить тебя в зоне. Сам знаешь, это просто делается: тебя задирают, ты отвечаешь и… новый срок.

– Понимаю, не дурак. И свечку поставлю, – загадочно заулыбался Русич. Едва не сорвалась с губ фраза о том, что поставит не одну свечку: за упокой души Щелочихина.

– Я, кореш, маленький человек, фраерок в большой колоде, шестерка, а более тебе знать не следует. Есть у «воров в законе» так называемый «общак» – касса взаимопомощи, она завсегда подсобит. Устроят меня на хлебную должностишку, а тут… едва не пропал со скуки… промеры, контроль, акты, партии брака. Пантюхин чужую волю выполнял. – С удовольствием сказал о себе в третьем лице. – А тебе ОТК по душе, вот и кантуйся. Покедова! – Пантюхин встал, оглядел тесный кабинетик. – Вроде ничего не забыл, окромя пустопорожней винной посуды, уборщица нехай сдаст. Покедова, правдолюб. И на будущее раскинь мозгой, как проживать далее. – Надвинул кепку на лоб.

– Погоди, Пантюха, останься на минутку, – Русич придержал его за полу пиджака. – Сядь. – Ему так много нужно было выяснить у этого типа, который, без сомнения, является особо доверенным лицом у нынешнего первого секретаря обкома партии Петра Кирыча Щелочихина. Неужто и поныне «губернатор» продолжает использовать в своих тайных делишках этого субъекта? Русич готов был положить голову на спор: за этим неравным «браком» кроется нечто страшное, далеко уходящее в прошлое, от которого ни тому, ни другому не откреститься вовек. А рука у Кирыча поистине длинная и, как говорят, «мохнатая», если власть его дотянулась аж до воркутинской «девятки», заставила пересмотреть его дело. «Эх, был бы я независимым сыщиком, – подумал Русич, – копнул бы этого вождя. Уверен, вынырнуло бы такое…»

– Ну, что еще выдашь на-гора, правдолюб? – остановился у дверей Пантюхин. – Может, в морду дать хочешь на прощание, а?

– Не говори глупостей, – отмахнулся Русич, поманил Пантюхина. – Негоже как-то получается, ты выпил за мое возвращение, за свой уход, а я даже не успел пригубить. – Он взял кружку Пантюхина, разлил коньяк на две порции, придвинул недавнему хозяину кабинета. – Не пропадать же «солнечному напитку».

– Христиане, я слыхал, впрямь так не поступают! – с удовольствием согласился Пантюхин, возвратился на свое место, машинально смахнул с табуретки воображаемую пыль. – А за что выпьем? Без тоста не принимает душа.

– Ладно. Грузин Шалико не ночевал дома. На следующее утро жена Шалико получает двести телеграмм: «Шалико ночевал у меня». Так выпьем за мужскую дружбу!

– Поехали!

Пожалуй, эта порция была для Пантюхина лишней. Он сразу затяжелел, замотал башкой, шрам на щеке, обычно бледный, забагровел.

– Перебрал, видать! Пожалуй, до дома не догребу. Зови таксуху!

– Машину вызовем, а пока… Посиди со мной, потолкуем, остынь. Я тебя до дома довезу лично, обещаю! – Русич притворился тоже «перебравшим». Он понял, что Пантюхин чего-то вдруг испугался. Как бы там ни было, но теперь можно было исподволь, осторожно начинать «главный» разговор. Слишком удобный случай выпал. За глаза люди о Пантюхе такое толковали… Будто бы он и сына Русича Игоря засадил.

– Ты, кореш, того… – погрозил толстым пальцем Пантюхин и глянул на Русича протрезвевшим на мгновение взглядом. – Шефу нашему не капни про коньяк да про наше толковище. Было да сплыло.

– Боишься Петра Кирыча? А чего он тебе? В партии не состоишь. – Алексей кинул пробный камень.

– В партии? – покосился на Русича Пантюхин. – Наша, брат, партия, э, тебе не уразуметь, умишком не вышел. Партия ваша хоть и зовет себя умом и совестью эпохи, но… Вот стало тебе худо, кто подсобил? А у нас…

– Я давно Петра Кирыча не видел, – соврал на всякий случай Русич, – о чем с ним говорить? Большое начальство бывших сослуживцев напрочь забывает. Сам-то тоже Петра Кирыча не встречаешь?

Пантюхин ответил не сразу. Долго соображал, чесал в затылке, даже приподнялся, обводя нетрезвыми глазами запыленные полки с папками – бумажное царство. Наконец поманил к себе Русича, горячо задышал.

– Зачем про Кирыча выспрашиваешь, а? Не записался ли в сексоты? Зазря это. Учти, Русич, у нас, у людей, всюду свои, даже в сортире, в киношке, в ГБ – везде. Коли что не так… Раскусим, как гнилой орех. Раз тебе подфартило, в другой раз не отканаешься.

– О чем ты подумал, – попытался успокоить Пантюхина Алексей. У самого сердце готово было выскочить из груди: напал, напал на след! След, правда, тонкий, как на льду, но… Существует нечто выше, чем КПСС, чем госбезопасность. Уголовное братство? Это только в криминальных романах бывает. Что же еще? Скорей всего это – мафия! На мгновение мелькнула мысль. – Опять ищешь приключений на свою голову? – Ладно, – резко дал задний ход, – без умысла спрашиваю.

– Сыночка своего не забыл еще? – неожиданно спросил Пантюхин. – Как я переживал, когда их замели! – Пантюхин вытер глаза рукавом. – Толковал молодняку, не лезьте в «Лигму», там менты, а Игорь… Упрямый! Козел!

– Вот Игорь вернется из зоны, все и просветит! – с угрозой произнес Русич, заметив, как дернулся щекой Пантюхин.

– Про Игорька спрашивай, – мотнул башкой Пантюхин, – а Петра Кирыча не трожь, орешек не по твоим гнилым зубам, правдолюб!

– Зубы у меня, смотри, как у тигра! – Русич попытался отвлечь Пантюхина от главной мысли. – Ты меня не опасайся, мы ведь с тобой одни университеты проходили, на нарах, на лесоповале.

– Э, нетушки! – погрозил пальцем Пантюхин. – Гусь свинье не товарищ! Мне тюрьма мать родна, а тебе, мужику, мачеха! Я по одним верхним статьям шел, а ты по ослиному говну привлекался.

– По ослиному, так по ослиному! – добродушно согласился Русич. Он был доволен: Пантюхин постепенно раскрывался, туго, со скрипом, но все же появилась ниточка. В преступном мире он, несомненно, ходил «в авторитетах», кемарил на верхних нарах, возле окна. Но почему все-таки приблизил его к себе Петр Кирыч, за какие заслуги? На чем они сошлись? – Это не давало покоя Алексею.

– Однако я пойду! – вновь попытался подняться Пантюхин. – У меня сосед злой, как поздно возвращаюсь, он… – Снова прикусил губу. – Все, все!

– Последний вопрос и… по домам! – Русич качнулся в сторону собеседника.

– Валяй, да побыстрей!

– Скажи, кореш, за что ты наколол меня острой заточкой в темном подъезде? Чем я тебе, гаду ползучему, насолил, а? Вроде бы мы куски не делили. Тайна умрет между нами, но я хочу знать, какая тварь приказала проучить меня.

– Ну, ты даешь, правдолюб! Совсем рехнулся! – Пантюхин хоть и был сильно пьян, но напрягся. – На кой хрен ты мне сдался? Волей клянусь, не трогал я тебя ни напильником, ни финарем. Не тро-гал! – Пантюхин отвернулся, будто ему стало противно смотреть на рожу этого правдолюба. – Живи, кореш, спокойно… покудова.