По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

— Что? Чего вы ждете? — не понял тот.

— Деньги.

Откровенная усмешка пробежала по губам Федорова Он полез во внутренние карманы плаща и извлек из них три пач­ки тридцаток, склеенные банковскими полосками крест-на­крест.

—  Можете не считать. Новенькие

Ивасьян сунул пачки в сейф и открыл дверцу облезлой, давно не крашенной голландки, стоявшей в углу Когда он доставал из папки очередной листок и чиркал спичкой, что­бы поджечь, пальцы его заметно дрожали

—  Подпалите все сразу! Нечего канителиться!

И опять Тигран Вартанович промолчал. Насупившись, он скомкал все документы, поднес к ним зажженную спичку и, подождав, пока о онь охватит бумаги, закрыл дверку   В ко­ридоре послышался шум шагов».

—    Уходите, быстро. И без разговоров. Все сделано Федоров торопливо вышел.

Стоя возле двери, Ивасьян прислушался к шагам снару­жи. Нет, мимо. Просто, наверное, кто-нибудь из милиционеров.

Он устало сел на стул и вытер носовым платком взмок­ший лоб. Минуты три сидел в оцепенении, не в силах сдви­нуться с места. Давали себя знать бессонная ночь и пережи­тое напряжение. Потом, движимый внезапно мелькнувшей мыслью, подскочил и, отперев сейф, достал из него деньги. Открыл окно, осмотрелся и осторожно бросил все три пачки в густой бурьян

В коридоре снова послышались чьи-то шаги. Но Тигран Вартанович не обратил уже на них внимания. «Надо идти спать,— решил он.— Голова, как чугунный котел...»

Шаги смолкли у двери, и она распахнулась.

Это были Ляпунов и Куваев.

— Покажите дело Сапиева,— без предисловий начал Степан Степанович.

— А что, собственно, случилось? И почему такое требо­вание? По какому праву?..

— Есть основания,— спокойно ответил Ляпунов.— Кому вы отдали дело?!

— Вы с ума сошли? — Со щек Ивасьяна медленно схо­дил румянец.— Вы ответите за свои слова!..

—   Отвечать, скорее всего, придется вам. Откройте сейф! Тигран Вартанович демонстративно швырнул ключи на стол. Усилием воли сдержал подкатившую к горлу икоту Побелевшие пальцы сжимали спинку стула. В голове мета­лось: «Как себя вести? Кричать? Возмущаться? Или пожать плечами и принять вид оскорбленного достоинства?» Послед­нее вернее. В таком состоянии, застигнутый врасплох, он может наговорить глупостей...

—   Ну что ж,— сказал он как мог спокойнее, убрав руки за спину.— Исполняйте свой долг. Я не буду сейчас препят­ствовать. Но хотел бы выслушать ваши объяснения... И вот еще: как вы сможете смотреть мне в глаза, когда недоразу­мение .. а это какое-то дикое, нелепое подозрение

На большее у него не хватило духу, и он умолк, отвер­нувшись к окну.

—   Вы получите объяснения,— сказал Ляпунов.— Немно­го позднее.

Куваев достал из сейфа папку  Перелистал.

— Вот оно. Целое...— обескураженно сказал он.

— Я могу сесть? — иронически прищурившись, спросил Ивасьян.

— Да, конечно.— Ляпунов заглянул в папку.— Обыщи­те комнату, Меджид.

Плотный комок документов в печке как следует не дого­рел. Обвив рукой тлеющую черную каемку бумаги и осторож­но развернув пачку, Куваев подал ее Ляпунову.

— Копии. И подписи... Моя явно подделана.

— Не трогайте, Меджид. Передадим на графическую экспертизу. Это уже по части вашего Николая Михайлови­ча.— Взгляд Ляпунова, до этого внимательно обшаривающий комнату, остановился на раскрытой створке рамы.— Посмотрите-ка за окном.

Тигран Вартанович издал нечленораздельный хрипящий звук.

— И вас придется подвергнуть обыску,— сказал ему Ляпунов.— Меджид, пришлите сержанта...

— Я не позволю себя обыскивать! — истерически выкрик­нул Ивасьян, вскочив.— И вообще, на каком основании вы ворвались ко мне?!.

Однако, когда явился сержант, Тигран Вартанович дал себя обыскать. У него ничего не нашли.

В окне показалась голова Меджида. Он молча потряс в воздухе пачкой тридцаток, которую осторожно держал за уголок двумя пальцами.

—  Здесь три таких, Степан Степанович.

Ляпунов подошел к окну

—  Заверните в газету И тоже — на экспертизу

Когда он обернулся, Тигран Вартанович полулежал на стуле  Голова его свесилась набок. Лицо стало серым.

Управление гудело. Такие вещи, как арест начальника угрозыска, случаются не каждый день. Одни недоуменно раз­водили руками, не будучи осведомлены и не желая болтать попусту Другие неутомимо утверждали право на собствен­ное мнение, которое, впрочем, никто и йе оспаривал, и счи­тали своим долгом высказать последнее при всяком удобном случае. Они наперебой бегали к Дыбагову, выкладывая ско­роговоркой целый ворох деталей, штрихов и нюансов, на которые прежде не обращали ровно никакого внимания и которые теперь рисовали облик Ивасьяна совершенно в ином свете. Таких было немного и с каждым днем становилось все меньше, потому что начальник управления терпеть не мог наушничества в любых его формах. Он принадлежал к тому типу руководителей, которые, будучи добросовестными слу­жаками, особыми талантами, однако, не отличаются. Дыба­гов мог нервничать и «переживать» из-за неласкового началь­ственного звонка, мог «влепить» кому-нибудь выговор за пус­тяк, который выеденного яйца не стоил, мог ошибиться, ока­заться в чем-либо недальновидным и в то же время оставал­ся человеком честным и самозабвенно преданным своей ра­боте. Сейчас он находился в состоянии полнейшей растерян­ности, к которой примешивалась и немалая доля боязливого трепета (увы, Асхад Асламурзович не отличался особой сме­лостью, когда в дела управления вмешивалось высокое началь­ство) Что же теперь будет? Наверняка — проверочная комис­сия, ревизия и все такое прочее...

Больше всего на свете Дыбагов боялся потерять место И не из меркантильных побуждений: он знал, что, уйдя на покой, получит солидную пенсию. Просто за долгие годы сжился со своей работой, привык к ней, привык чувствовать себя нужным.

И вот — на тебе! Начальник угрозыска Адыгейского об­ластного управления милиции, его подчиненный, правая рука, можно сказать,— взяточник и жулик, спутавшийся с преступниками. . Это не лезет ни в какие ворота! И кто зна­ет, что еще удастся выудить Ляпунову из Ивасьяна?..

Словом, ближайшее будущее рисовалось Асхаду Асламур-зовичу в самых мрачных тонах. Сверлило его усталую голо­ву и распроклятое чохракское дело, расследование которого, судя по всему, безнадежно затягивалось. Шукаев сделал многое, как явствовало из его донесений, но конца пока не предвиделось.

Сейчас у Степана Степановича — очередной допрос. Надо спуститься к нему и послушать.

Дыбагов сошел на первый этаж, миновал коридор, соеди­няющий здания управления и ОПТУ, и остановился возле вахтера.

—  Ляпунов на втором?

—  Так точно,— козырнул вахтер

Ляпунов любил говаривать в кругу друзей, что любой человек, в той или иной степени занимающийся сыскной деятельностью, должен быть хоть немного артистом. Каждый допрос — это, в сущности, борьба двух психологии, столкно­вение двух интеллектов, которое ни в коей мере нельзя свести к простой формуле: один спрашивает, другой отвечает. До­прос — своего рода спектакль, в котором следователю волей-неволей нужно быть и режиссером, и декоратором, и акте­ром, и, Бог знает, кем еще. Спектакль без публики, без ап­лодисментов, единственный зритель которого — действитель­ный или предполагаемый преступник, становится его непре­менным участником. Разница лишь в том, что у следователя нет готового текста пьесы, и он должен играть без него и без репетиций, повторяя практику некогда существовавшего те­атра импровизаций. И еще одно: актер на сцене думает, глав­ным образом, о внутренней сути героя, которого изобража­ет, и о том, чтобы как можно точнее подать очередную реп­лику. Думает о том, что он должен сказать. Следователю надо думать о том, чего он говорить не должен.

И Ляпунов, по общему признанию, блестяще владел этой «тактикой умолчания». Сказать ровно столько, сколько необ­ходимо, чтобы заставить работать мысль своего противника, работать лихорадочно и учащенно, навязать его разуму пре­рывистый и опасный ритм, когда все обострено до предела. И ждать. Холодно и спокойно ждать, когда можно будет, наконец, молниеносно оборвать туго натянутую струну раз­говора одной единственной неожиданной фразой, которая решит все.

... Ивасьян сидел перед Ляпуновым на стуле, уставив-.шись взглядом в пол. Он плохо спал ночь — веки набрякли, лицо пожелтело, голова и плечи безвольно поникли.

Могло показаться, что сейчас не составит особого труда принудить его к откровенному признанию Но Степан Степа­нович, не торопясь начинать и рассеянно разглядывая сидя­щего перед ним человека, думал иначе.

Закурив, Ляпунов молча пододвинул на край стола деше­венький пластмассовый портсигар, жестом предложил Ивась-яну папиросу Тот молча покачал головой и приложил руку К виску