Стратег - Андрей Земляной

Бернсайд повернулся к радисту:

– Томми, ради Христа, скажи мне, что я сбрендил!

Лейтенант Пикок дернул кадыком, затем побледнел, и его затошнило. Бернсайд схватил его за грудки и затряс, вопя:

– Скажи, что мы сбрендили! Скажи, что этого не может быть! Твою мать! Этого не может быть!

База флота, где базировались огромные линкоры и авианосцы, аэродром, многотысячный город, радары и радиомачты, пальмы и вулканы – все это просто отсутствовало. Не существовало как материальные объекты.

Пикок захлебывался рвотой, а Бернсайд вдруг вздернул свой разведчик вверх. «Уиджи» полез в небеса, фут за футом забираясь все выше и выше. Тысяча футов, две тысячи футов, три… На десяти тысячах майор остановил подъем и огляделся. И увидел…

Милях в пятидесяти от того, что еще недавно было цветущим островом, поднимались в голубые небеса столбы корабельных дымов. Бернсайд рискнул подойти поближе и, определив два авианосца и три самых крупных линкора, рванулся назад.

Уйти ему не дали. Два истребителя, на фюзеляжах и плоскостях которых пылали ярко-алые круги, где скрестились серп, молот и меч, легко догнали тихоходного G-44. Но стрелять они не стали. Просто облетели вокруг, покачали крыльями, а один подошел совсем близко, и Бернсайд взвыл от бессильной ярости: хорошо различимый пилот в кожаной куртке с меховым воротником показал майору «нос»…

9

Для моралистов требуются здоровые добротные ужасы, иначе они ничего не увидят.

Франклин Делано Рузвельт второй час читал доклад флотской комиссии о расследовании «инцидента на Перл-Харбор». Так адмиралы назвали самую позорную страницу в истории американского флота. Читал и не мог отделаться от предательского холодка, струящегося между лопаток. Сам Рузвельт был относительно миролюбивым человеком, но также он был реалистом, и когда партии войны удалось приобрести решающее влияние, он не стал поперек потока, а просто предоставил событиям развиваться своим чередом. И предпосылки для успеха были немалые. Мощный флот, мобилизуемая армия были готовы не только расширить зону влияния в Тихом океане, но и поучаствовать в переделе старушки Европы.

Теперь после этой страшной бомбардировки все выглядело совсем не так привлекательно. Нужно было объяснить избирателям, куда испарились три новейших авианосца, два линкора и огромное количество кораблей поменьше. Кроме того, были уничтожены громадные запасы снарядов и взрывчатых веществ. Но страшнее всего, что погибло более двадцати тысяч моряков и пять тысяч гражданских, а вот этого ему могут и не простить.

Рузвельт еще раз просмотрел доклад, по привычке отметив ключевые пункты красным карандашом.

Военные утверждали, что для таких разрушений должно было взорваться не менее ста тонн тротила, причем одновременно. Это, конечно же, невозможно: налет целой армады бомбардировщиков не смогли бы не заметить. Значит, японцы или русские, а скорее вместе, применили какое-то новое оружие. Что, учитывая дальность нанесения удара, навевало совсем не радостные мысли. От русской Камчатки до западного побережья США расстояние намного меньше, чем от Японии до Гавайев. И кто знает, каков боевой радиус у этих красных самолетов. А если учесть принципы бусидо и коммунистической морали, сложенные и перемноженные сами на себя, то Социалистический альянс запросто может посадить на такой бомбардировщик экипаж из фанатиков-смертников и отправить его в один конец, что автоматически удваивает дальность полета…

Президент почувствовал слабость и дурноту, представив мысленным взором серебристого многомоторного дракона в небе над Большим Яблоком или Чикаго. Он идет на высоте, недосягаемой для истребителей и зенитных снарядов, и несет в своем металлическом чреве смерть. А когда внизу разверзнется ад, где-то там, на немыслимой высоте десятков тысяч футов, комми заорут «Ура!», или «Банзай!», или все вместе. И дракон развернется, гордый в своей неуязвимости, уйдет на свою базу, а потом снова вернется, принеся новую порцию убийств…

А тут еще и трудности с Манхэттенским проектом, который в перспективе должен был решить проблему «большой дубинки». На инженеров и ученых проекта напал настоящий мор, и уже более двух десятков ведущих ученых, собранных со всего мира, погибли. Но это было бы еще полбеды: еще добрый десяток просто исчезли. Буквально растворились в воздухе. Правда ФБР утверждает, что все смерти и исчезновения естественны или вполне укладываются в определение «несчастный случай», но само слово «случай» неуместно, когда говорится о такой концентрации смертей. Особенно если в половине тех самых «случаев» не найдено тел. От Роберта Сербера, например, осталась только шляпа, от его жены – обгоревшая туфля. Даже генерал Лесли Гровс, возглавлявший проект, заговорил о божьей каре, что для этого вояки было совсем не свойственно. Кстати, именно уцелевшие сотрудники бесследно исчезнувшего Оппенгеймера установили, что на или над Оаху была взорвана не бомба, созданная на принципах расщепления материи, а что-то другое.

И ведь ответить на столь наглый выпад совершенно нечем! До реализации атомного проекта пройдет еще несколько лет, и это в самом лучшем случае. А война – вот она! Прямо сейчас настойчиво стучится в двери, и решение принимать нужно прямо сейчас.

А несчастный случай, приключившийся с учеными-ядерщиками, стоял в Георгиевском зале Кремля и улыбался во всю ширь, наблюдая, как Всесоюзный староста – Михаил Иванович Калинин – неловко прикрепляет Звезду Героя к ее высокой груди.

Женя Кострикова,[84] которую пластические хирурги превратили из просто симпатичной девушки в настоящую мужскую погибель, лично отправила на тот свет восемь из двадцати шести ученых и пять инженеров, занимавшихся ядерной бомбой в США, а еще двенадцать умудрилась переправить вместе с семьями в СССР. Да и в самом деле: что всегда сочувствовавшему коммунистическому движению Оппенгеймеру, или члену компартии Себеру делать в оплоте империализма? Нечего, абсолютно нечего…

Теперь ее и несколько других товарищей, входивших в группу, награждали за успешное выполнение приказа. Тихо и практически келейно, но в присутствии первых лиц государства – Калинина, Молотова, Ворошилова и Берии, – что придавало мероприятию совсем другую окраску. Наконец Калинин справился, и под аплодисменты Женя отошла к столу, где уже поставили шампанское, и ловко подхватила бокал на тонкой длинной ножке.

Сталин, стоявший пообочь, одобрительно улыбнулся и внимательно посмотрел на дочь своего старого друга и верного соратника, союзника, сподвижника. Он искал в ее лице знакомые черты и легко обнаруживал их. Упрямый лоб, внимательные глаза, чуть поджатые губы…