Французская революция, Бастилия - Томас Карлейль

Какое иное или лучшее убеждение может быть у этих 1200 человек? У них есть вера в шляпы старинного покроя с высоким плюмажем, в геральдические гербы, в божественное право короля, в божественное право истреблять дичь; есть вера, или, еще хуже, лицемерная полувера, или, что самое дурное, притворная, по Макиавелли, показная вера в освященные облатки теста и в божественность бедного старого итальянца! Тем не менее во всем этом безмерном хаосе и разложении, которые отчаянно борются, чтобы стать менее хаотичными и разложившимися, различим, как мы говорили, один признак новой жизни - глубоко укоренившаяся решимость покончить с ложью. Решимость, которая сознательно или неосознанно укоренилась и делается все определеннее - до безумия, до навязчивой идеи; и в том воплощении, которое только и возможно ныне, будет быстро проявляться в жизни в ужасных, чудовищных, непередаваемых формах, которые будут новыми еще тысячу лет! Как часто небесный свет здесь, на земле, скрывается в громах и грозовых тучах и опускается в виде расплавленной молнии, разрушительной, но и очищающей! Но ведь не сами тучи и не удушливая атмосфера порождают молнию и свет? Неужели новое евангелие, как в свое время старое, должно привести к разрушению мира?

Пусть читатель сам вообразит, как присутствовали депутаты на торжественной мессе, выслушивали проповедь и аплодировали, хоть и находились в церкви, проповеднику каждый раз, когда он говорил о политике; как на следующий день они столь же торжественно были впервые введены в Зал малых забав (ставший отныне залом отнюдь не для забав) и превратились в Генеральные штаты. Король, величественный, как Соломон во всей славе его, со своего помоста обводит глазами великолепный зал: в нем столько плюмажей, столько глаз, зал, где в галереях и боковых ложах, переливаясь всеми цветами радуги, восседает красота во всем блеске своего влияния. На его широком простом лице написано удовлетворение, как у человека, достигшего гавани после долгого пути: наивный король! Он встает и звучным голосом произносит речь, которую нетрудно себе представить. Не будем испытывать терпение читателя, потому что часовые и двухчасовые речи хранителя печати и месье Неккера наполнены призывами к патриотизму, надежде и вере, в то время как страна стоит на пороге финансового краха.

Заметим только, что, когда Его Величество, завершив свою речь, надел шляпу с плюмажем, а дворянство последовало в соответствии с этикетом его примеру, наши депутаты от третьего сословия сделали то же самое: они как-то свирепо натянули шляпы с опущенными полями и даже примяли их, а затем встали, ожидая дальнейшего. В их среде поднимается шум, большинство и меньшинство перешептываются: "Снимите шляпы!", "Наденьте шляпы!", но Его Величество кладет этому конец, снова сняв свою королевскую шляпу.

Заседание окончилось без каких-либо других инцидентов или предзнаменований, кроме упомянутого, которым Франция достаточно многозначительно открыла свои Генеральные штаты.

Книга V. ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

Глава первая. INERTIA

Несомненно, что отчаявшаяся Франция в лице своего Национального собрания получила нечто; более того, нечто великое, важное, необходимое. Но что именно, остается вопрос. Вопрос, трудноразрешимый даже для позднейшего трезвого наблюдателя и совершенно неразрешимый для действующих лиц, находившихся в гуще событий. Генеральные штаты, созданные и спаянные страстным усилием всей нации, взросли и поднялись. Ликующая надежда провозгласила, что они окажутся тем самым чудотворным медным змием в пустыне, который исцеляет от болезней и змеиных укусов каждого, кто с верой и смирением взирает на него[205].

Ныне мы можем сказать, что Генеральные штаты действительно оказались символическим знаменем, вокруг которого смогли сплотиться и действовать доступными им способами 25 миллионов отчаявшихся, стонущих, но без них разобщенных и безвластных. Если действием должна была стать борьба - чего нельзя было не ожидать, - пусть будут они боевым знаменем (как итальянский стяггонфалон в старых республиканских ополчениях), взмывающим, влекомым колесницей, развевающимся по ветру, и пусть гремят они железным языком набата. Это первоочередное дело; а потом уже каждый, в первых или последних рядах, ведущий или ведомый и влекомый, приносит борьбе неисчислимое множество жертв. Сейчас же находящееся на переднем крае, более того, одиноко возвышающееся в ожидании того, соберутся ли вокруг него силы, национальное ополчение и его набатные призывы являются главным предметом нашего описания.

Эпизод, известный как "надевание шляп с опущенными полями", знаменовал решимость депутатов третьего сословия в одном пункте: преимущества перед ними не будет иметь ни дворянство, ни духовенство, ни даже сам монарх, столь далеко завели нас "Общественный договор"[206] и сила общественного мнения. Ибо что есть монарх, как не делегат нации, которая наделила его полномочиями и с которым она торгуется (и ожесточенно) в тех чрезвычайных обстоятельствах, время которых Жан Жак так и не назвал.

И вот, входя поутру в свой зал разрозненной массой из шести сотен индивидов, эти депутаты осознали, не впадая в ужас, что все зависит от них. Их зал - это также и большой или общий зал для всех трех сословий. Однако выяснилось, что дворянство и духовенство уже удалились в свои собственные апартаменты или залы и там "проверяют свои полномочия" самостоятельно, не объединяясь с другими. Но тогда они должны образовать две независимые, возможно даже раздельно голосующие, палаты? Было похоже, что дворянство и духовенство молчаливо приняли как нечто само собой разумеющееся, что таковыми они и являются. Две палаты против одной - и третье сословие должно всегда оставаться в меньшинстве?

Многое может быть нерешенным, но то, что этого не будет, решено и в головах, покрытых шляпами с опущенными полями, и в голове французской нации. Двойное представительство, или все, что было достигнуто, пропадет, обесценится. Конечно же "полномочия должны быть проверены"; конечно же мандаты, выборные документы нашего депутата, должны быть освидетельствованы собратьями-депутатами и найдены правомочными - это необходимое предварительное действие. Сам по себе вопрос, делать это отдельно или совместно, не столь уж важен, но что из этого выйдет? Иногда необходимо оказать сопротивление - ведь мудрая максима гласит: противься начинаниям. Но если открытое сопротивление безрассудно и даже опасно, то, разумеется, выжидание вполне естественно, а выжидание при поддержке 25 миллионов весьма серьезное сопротивление. Разобщенная масса депутатов третьего сословия ограничится "системой бездействия" и на ближайшее будущее останется разобщенной.

Именно этот метод, продиктованный как прагматизмом, так и трусостью, приняли со всевозрастающим упрямством депутаты общин и день за днем, неделя за неделей не без ловкости придерживались его. На протяжении шести недель их деятельность в определенном смысле бесплодна, что на самом деле, как утверждает философия, нередко дает наиболее плодотворные результаты. Это все еще были дни творения, в течение которых они созревали. Фактически то, чем они занимались, было ничегонеделанием -самый здравомыслящий способ деятельности. Но с каждым днем разрозненная масса консолидируется, сожалеет, что депутаты общин не могут организованно провести "совместную проверку полномочий" и начать возрождение Франции. Скоропалительные действия возможны, но пусть от них воздержатся: только инертность в одно и то же время и ненаказуема, и непобедима.

Хитрость следует встречать хитростью, заносчивые притязания бездействием, тихой патриотической скорбью, тихой, безутешной и неизгладимой. Мудры, как змеи, кротки, как голубицы, - что за зрелище для Франции! Шесть сотен разобщенных личностей, необходимых для ее возрождения и спасения, сидят в зале Дворца малых забав на полукруглых скамьях, алчут кипения жизни и мучительно выжидают, как еще не рожденные души. Произносятся речи, яркие, слышные в зале и за его пределами. Ум оттачивается об ум, нация взирает на них со всевозрастающим интересом. Так вызревают депутаты общин.

Происходят тайные частные совещания, вечерние застолья, консультации; возникают Бретонский клуб, клуб Вирофлэ, зародыши многих других клубов. Однако можно ожидать, что в этом хаосе беспорядочного шума, тумана, гневного пыла яйцо Эроса, хранимое при подобающей температуре, вызреет нетронутым. Для этого у ваших Мунье, Малуэ, Ле Шапелье[207] достаточно мудрости, а у ваших Барнавов и Рабо достаточно пыла. Временами требуется вдохновение царственного Мирабо - разумеется, он еще ни в коей мере не признан царственным, более того, впервые произнесенное, его имя вызвало ропот, но он борется за признание.