История Стилихона - Николай Алексеевич Фирсов

полагался слишком самонадеянно на свой талант и никогда не увлекался вониским порывом или нетерпеливостью, желанием поскорее решить дело битвой, что замечается в действиях многих талантливых полководцев, но все свои движения соображал с заранее составленным планом. Каждый его план военных действий был плодом долгих соображений, строгого обсуждения всех, даже малейших обстоятельств, представлявшихся ему, и обыкновенно никогда не был известен его врагам. Сам Аларих никогда не мог разгадать его образа действий я, являясь в опасных положениях неустрашимым солдатом, мужественным и искусным вождём, в отношении к соображению хода всей войны стоит далеко ниже Стилихона; мы не видим, чтобы он с такой отчётливостью, с такою точностью обдумывал свои действия и с таким спокойным хладнокровием вёл их, как делал это Стилихон, и потому сей последний всегда побеждал его. Вообще в отношения к военному искусству Стилихон может стать наряду с великими полководцами всех времён и народов.

Не менее великим является Стилихон и в деле управления империей. При нём не возникло новых учреждений, не было издано новых законов, которые могли бы изменить государственное устройство; занятый постоянно войной, он следовал прежде установленному порядку. Но нельзя не согласиться, что и это - заслуга с его стороны чрезвычайно важная, если мы припомним то плачевное, безнадёжно-горькое состояние, в котором находилась при нём Империя, если мы припомним тот, так сказать, процесс разрушения, который совершался с ней.

Стилихон умел держать в повиновении все государственные чины, он умел властвовать над умами их, так что они волю его считали для себя законом, и горе было тому, кого он замечал в лихоимстве.

Но всего замечательнее управление его по части финансовой. Понятно, что при постоянных войнах, корыстолюбии префектов, естественных бедствиях, постигавших Империю, народонаселение не могло надлежащим образом платить государству повинностей: финансы действительно находились в дурном состоянии. Казнохранилище было пусто и не могло покрыть издержки Двора. Стилихон находил средства и содержать войска, и устраивать празднества, и поддерживать различные государственные учреждения. К сожалению, мы не знаем этих его мер; известно только, что он значительно против прежнего уменьшил расходы Двора и ограничил незначительной суммой свои собственные.

Таким образом нельзя не удивляться обширному и необыкновенно-практическому уму Стилихона, его воинским и правительственным талантам. И это не был ум эгоиста, ум холодный, который исключает всякое нежное чувство, чуждается наслаждения прекрасным и даже не допускает возможности этого наслаждения; напротив, в душе его имели место многие чувства благородные, вполне человеческие, и она не лишена была чувства эстетического. Его сердце сжимаюсь, когда нужно было ему подписывать смертный приговор, и часто слёзы преступника заставляли его отменять строгий приговор; он уважал в каждом человеческое достоинство, и с этой стороны он резко выдаётся между своими современниками.

В то время, как его век смотрел на известный класс людей, как на вещь, которой позволительно распоряжаться, ни стесняясь ничем; в то время, как его современники были убеждены, что не только имущество, семейство, свобода раба находятся в полнейшей зависимости господина, что он имеет право на его жизнь, Стилихон подал свой голос в пользу рабов. Он не мог увичтожить рабство, но по крайней мере сделал то, что господин не только не имел права на жизнь раба, называвшегося еще со времени Константина В. не seгvus, a colonus, но даже не мог обременять его налогами и жестоко наказывать, и раб получил право откупаться на волю и искать в суде на господина. Изданный, по желанию Стизихона, такого рода закон [195] был одной из причин ненависти к нему римской аристократии и беспредельнаго уважения к нему низшего класса народонаселения Италии. Желая, чтобы все люди пользовались человеческими правами, Стилихон требовал от каждого, чтобы он вёл себя сообразно с достоинством человека и христианина; вот почему он не терпел клеветы и лести, и со всяким обходился без всякой гордости; вообще, если и вполовину верить Клавдиану, то и тогда Стилихон окажется с редким благородством души и с редкой любовью к другим; с близкими своими и друзьями он всегда был добродушно-весел, увлекал их своим остроумием. Жену и детей своих Стилихон любил безграничной, однако ж не пристрастной любовью, в иных людях доходящей до излишней и приторной чувствительности, которая видит в детях одни только совершенства, но спокойной любовью твёрдого сердца; часто, утомлённый походной жизнью, оставив лагерь, он скакал к своей семье, и там, в продолжение немногих дней отдохнув от трудов, опять возвращался на театр войны. Отдохновение от государственных трудов Стилихон находил также в цирке, где любил смотреть на бой зверей,— черта, столь свойственная тогдашнему времени, которой не был чужд и Стилихон; он ничего не щадил, чтобы достать для цирка какую-нибудь диковинку из породы зверей, если только знал, что она где-нибудь находится. Но вместе с этим он всей душой был предан истинному искусству: благоговел перед творениями Гомера и Вергилия, и старался, чтобы наука и искусства процветали и в Италии; с этой целью он выписывал картины и статуи из Греции, покровительствовал учебным заведениям и учёным мужам, равно как и поэтам. Плоды этих его забот остались в творениях Клавдиана.

Нельзя упустить из внимания еще одной черты в характере Стилихона: он был равнодушен к тогдашней музыке, нежащей слух, но заслушивался, когда какой-нибудь варвар дико-унылым голосом напевал свою национальную песню.

Вообще, надобно сказать о Стилихоне, что он представляет в себе соединение свежих, неиспорченных сил германца с греко-римским образованием.

С такими счастливыми способностями и с таким прекрасным направлением их выступил Стилихон на сцену света, а потом и истории. Тяжёлая, однако ж, судьба выпала на его долю, и трудную, почти неразрешимую задачу пришлось решать ему. Жизнь его была один труд и труд. Мы видели уже, что он в самой ранней юности своей увлечён был вихрем войн, происходивших вследствие борения Империи с варварами и вследствие споров Восточных императоров с Западными; тут он видел постоянно вблизи себя смерть; в этих бурях Империи образовался его характер. Стилихон окреп духом, научился равнодушно смотреть на опасности и привык смело глядеть в глаза смерти. Сохранив сердце своё от отравы всеобщего разврата, Стилихон сочувствовал всему высокому, благоговел перед громкой славой Рима и гордился тем, что стоит в рядах римских воннов. Несчастные обстоятельства империи, громимой варварами, вызвали на сцену истории Феодосия. Этот государь постиг, что Империя тогда только может продолжать своё существование, тогда только может быть безопасна со стороны варваров, наводнивших ее, когда они сольются с римлянами в одну нацию,