Футбольная горячка - Ник Хорнби

Тогда тоже был свет – торжествующий весенний апрельский солнечный свет. Даже если помнишь все ощущения, которые возникают, когда кончается зима, сколь бы долго она ни длилась, ничто не напоминает об этом лучше, чем футбольный стадион, особенно «Уэмбли». Ты стоишь под навесом во мраке и смотришь вниз на свет – на пышную сочность зелени, словно смотришь фильм о далекой экзотической стране. За пределами стадиона тоже, конечно, солнце, но кажется, что этого не может быть – таков уж эффект футбольного поля, где всего одно прямоугольное солнечное пятно и потому его можно лучше прочувствовать.

И все это уже было до начала матча. И хотя мы играли с «Ливерпулем» (в его, надо признаться, наименее могучей, до бердслиевской и барнсовской, но после далглишевской ипостаси), а значит, были обречены на поражение, я заранее убедил себя, что все это не важно: я вернулся на «Уэмбли», «Арсенал» вернулся на «Уэмбли», и этого вполне достаточно. И когда Крейг обвел Раша и, не торопясь, точно и мощно пробил мимо тянущейся руки нашего вратаря Лукича, я был уязвлен, но не удивлен и решил, что не позволю ни этому голу, ни поражению в матче помешать моему выздоровлению, не позволю осушить источник моего оптимизма.

Однако еще до перерыва Чарли, угодив в штангу и вызвав сутолоку в штрафной «Ливерпуля», сквитал счет; во втором тайме команды демонстрировали прекрасное мастерство, великолепный дриблинг и стремление к победе, наш вышедший на замену всеми склоняемый Перри Гроувз проскочил мимо Гиллеспи и отдал поперечный пас Чарли, но мяч ударился в защитника и мягко закатился в ворота мимо растерявшегося Гробелаара. Все происходило настолько медленно и мяч вращался так вяло, что я даже испугался, хватит ли у него инерции пересечь заветную линию, или его отобьют, прежде чем судья зафиксирует гол, но обошлось – гол состоялся. А Николас и Гроувз (один попал к нам из «Селтика» почти за три четверти миллиона фунтов, а другой – из «Колчестер Юнайтед» и обошелся примерно в пятнадцать раз дешевле) выскочили за ворота и вдвоем сплясали прямо перед нами победный танец; они представить себе не могли, что будут когда-нибудь вместе вот так ликовать, и единственный раз за всю более чем столетнюю историю клуба сошлись благодаря своему неповторимому и откровенно случайному общему успеху. Так «Арсенал» завоевал Литтлвудский кубок – конечно, не самый престижный трофей, но и я, и Пит, и все остальные болельщики в течение предыдущих двух лет не могли надеяться и на него, однако не отвернулись от команды. Это была награда за верность.

Одно я знаю совершенно точно: радость болельщика, несмотря на кажущуюся очевидность, – это не переживание за других, и если кто-нибудь скажет, что предпочитает делать, а не смотреть, то он явно ничего не понимает. Футбол – та среда, где созерцание становится действием, но не в аэробном смысле, потому что, поверьте, смотреть игру, курить до полной одури, выпить после финального свистка и поесть чипсов по дороге домой – совсем не то, что наслаждаться искусством Джейн Фонды. Накатывающие от поля вверх и обратно своеобразные волны ни с чем не сравнить. Но когда празднуется триумф, радость игроков не ирадиируется вовне. И хотя именно они забивают голы и поднимаются на ступени «Уэмбли», чтобы встретиться с принцессой Дианой, наша радость – не разжиженное отражение радости команды, достигающей нас на галерке террасы в приглушенной форме. Наша радость – не сочувствие чужой удаче, а празднование нашей собственной, как и горе поражения по сути своей – жалость к самим себе. Вот что нужно понять тем, кто хочет знать, как воспринимается футбол. Игроки – наши представители, несмотря на то, что их выбирает тренер, а не мы. Если хорошенько присмотреться, можно заметить, как мы управляем ими, дергая за веревочки. Я часть клуба, а клуб – часть меня, и я заявляю с полной ответственностью, что он использует меня помимо моих желаний и подчас ни во что не ставит, поэтому мое ощущение органического единения основано отнюдь не на заблуждениях и сентиментальном непонимании того, как действует профессиональный футбол. Победа на «Уэмбли» принадлежит мне не меньше, чем Чарли Николасу или Джорджу Грэму (интересно, Николас, от которого отвернулся Грэм, продав его в начале следующего сезона, с такой же, как я, теплотой вспоминает тот триумфальный день?), я трудился для достижения этой победы так же, как и они. Вся разница в том, что я потратил на это больше часов, больше лет, больше десятилетий и поэтому лучше понимаю ее смысл и глубже чувствую, и солнце до сих пор сияет мне, когда я переношусь мыслями в тот апрель.

Бананы.

«Арсенал» против «Ливерпуля»

15.08.87

Мой компаньон был мал ростом и плохо видел из-за спин других болельщиков на террасе, поэтому я отложил свой сезонный билет и на первую игру чемпионата купил места на западную трибуну. В тот день Смит дебютировал за «Арсенал», а Варне и Бердсли – за «Ливерпуль», было жарко, и «Хайбери» сочился потом.

Мы находились на уровне одиннадцатиметровой отметки со стороны табло и поэтому сверху прекрасно видели, как Дэвис сквитал гол Элдриджа, а затем на последних минутах еще один мяч влетел в наши ворота, и болельщики «Ливерпуля», сидевшие чуть ниже и правее нас, буквально взбесились от восторга.

В книге «Из кожи вон», посвященной Барнсу и расистским проблемам в «Ливерпуле», Дэйв Хилл лишь мимоходом упомянул о той первой игре («Фанаты „Ливерпуля“ пришли в восторг и оставили все сомнения по поводу разумности летних приобретений команды»). Гораздо больше внимания Хилл уделяет встрече с «Эвертоном», которая состоялась на «Энфилде» через несколько недель в рамках розыгрыша Литтлвудского кубка. Тогда приезжие болельщики вопили: «Ниггерпул! Ниггерпул! „Эвертон“ для белых!» (Кстати, «Эвертон» до сих пор не подыскал себе подходящего черного игрока.)

Но та первая игра могла бы дать материал Хиллу: мы прекрасно видели, как во время разминки команд из загона для приезжих фанатов на поле один за другим летели бананы. Так террасам давали понять, что по полю бегает обезьяна, и поскольку болельщики «Ливерпуля» никогда раньше не привозили с собой бананов (хотя с начала десятилетия в «Арсенале» всегда числился хотя бы один черный игрок), оставалось предположить, что обезьяна – это Варне и именно ему предназначались заморские фрукты.

Тот, кто видел, как Джон Варне – симпатичный, элегантный мужчина – играет в футбол, дает интервью или просто выбегает на поле, оценит потрясающий комизм ситуации, постояв хоть раз рядом с хрюкающим, донельзя разжиревшим расистом-орангутаном, который издает обезьяньи вопли и швыряется бананами (расисты тоже бывают симпатичными и элегантными, но такие никогда не приходят на стадион). Хотя не исключено, что бананы – отнюдь не проявление расизма, а гротескная форма приветствия: возможно, славившиеся скорым умом и сообразительностью ливерпульцы таким образом здоровались с Барнсом, считая, что он их поймет, ведь встречали же болельщики «Сперз» Ардайлза и Виллу в 1978 году серпантином по-аргентински (в мою теорию трудно поверить, но еще труднее поверить, что среди фанатов так много людей, которые исходят злостью, потому что в их клуб пришел один из лучших игроков мира). Но какой бы истерически смешной ни казалась эта сцена и что бы там ни подразумевали болельщики «Ливерпуля», зрелище получилось тошнотворно отвратным.

В «Арсенале» подобной грязи вроде бы не наблюдалось, но существовали другие проблемы – с антисемитизмом. На террасах и на трибунах болели черные ребята, и наши лучшие футболисты – Рокасл, Кэмпбелл и Райт, тоже черные – пользовались большой популярностью. Но до сих пор время от времени можно услышать, как какой-нибудь идиот смеется над черным из команды противника. (Однажды я обернулся, чтобы осадить человека, который вздумал дразнить обезьяной Пола Инса из «Манчестер Юнайтед», и с удивлением обнаружил, что собирался наорать на слепого. Вот тебе на: слепой расист!) А иногда, когда черный совершает промах, упускает шанс, либо, наоборот, не упускает шанса, или начинает спорить с судьей, мое свободное от предрассудков либеральное "я" в панике трясется от дурных предчувствий, и я шепчу: «Пожалуйста, не надо ничего говорить… Пожалуйста, не портите мне все» (заметьте, мне, а не тому бедолаге, который вынужден играть на виду у очередного злобного фашистского штурмовика – вот ведь как современный, свободомыслящий человек потакает жалости к себе). А затем поднимается на ноги какой-нибудь неандерталец, тычет пальцем в Инса, или Уоллеса, или Барнса, или Уокера, и у меня перехватывает дыхание: он обзывает его мудилой, дрочилой или того хуже, но я испытываю нелепое чувство столичной гордости, поскольку при ругательстве отсутствует определение – ведь если бы я смотрел игру где-нибудь в Мерсисайде, на западе или на севере Англии, где нет многорасового сообщества, все было бы совсем по-другому. Не правда ли, странно испытывать благодарность за то, что один человек ругает другого человека мудилой, а не черномазым мудилой?