Я дрался на Ил-2 - Артем Драбкин

А.Д. В случае гибели летчика вещи его куда отправляли?

Казенные вещи сдавали. А личные? Какие у нас вещи?! Практически у всех было одно и то же: вещмешок, портянки, запасное белье. У нас был летчик Уваров Миша, воспитанник детского дома. Стрелок у него был осетин, Коля. Миша форсистый паренек был: бакенбарды, пистолет — на середине бедра, как у истребителей; стрелок у него носил усы, как положено осетинам. Дело было под конец войны. Начальник штаба встретил этого стрелка и приказал: «Сбрить усы». И тут же — Мише: «Уваров, проконтролируй, я приказал твоему стрелку сбрить усы». Тот, прежде чем контролировать, сам сбривает бакенбарды. Стрелок сбривает усы. Утром приходим на командный пункт, они стоят — как сироты, не узнать. Лица поменялись… Пошли четверкой. Миша шел последним и, видимо, оторвался. Он не любил летать в середине строя — не получалось. Мне потом стрелок доложил, что их пара истребителей сбила. Начали на нас заходить, тут Коля стреляет, и прикрывающая пара истребителей их отгоняет. Оказалось, у Миши была сберегательная книжка, на которую он откладывал зарплату. Родных и друзей у него не было, вклад ни на кого не завещан. А тут как раз надо было ехать под Минск получать самолеты. Начальник штаба отдал нам книжку, чтобы мы получили эти деньги. Мы и «прогуляли» их в Доме офицеров, пока механики самолеты принимали.

А.Д. Истребители вас всегда сопровождали?

В основном да. Они прикрывали нас при подходе к цели и при работе над ней. Когда мы заканчивали работу, они частенько нас бросали и шли на газах домой. Еще до линии фронта далеко, а они уже хвосты нам показывают. Правда, я их не виню — у них горючего меньше, чем у нас. Ну, мы тоже не дураки — от цели уходили на бреющем, чтобы истребители снизу не подобрались, сзади-то у нас стрелки. Но все равно несли потери от истребителей.

А.Д. Летали в основном шестерками?

Когда нормальная погода, то — да. В плохую погоду большой группой не пойдешь — попадешь в облака, потеряешься. Тогда ходили парой или четверкой.

А.Д. Радио хорошо работало?

Не сказать. Если двигатель на полных оборотах работает, то из-за помех ничего не слышно. Чтобы что-нибудь расслышать, надо газ убрать. Летчикам ставили приемники. У ведущего были и приемник, и передатчик.

А.Д. Случалось, что по своим попадали?

Наши войска обозначали передний край ракетами. Иногда выкладывали полотнища. На переднем крае были авианаводчики. Я по своим ни разу не попадал. Правда, однажды прилетаем шестеркой с задания, а нас всех прямо со стоянки сажают в машину и везут в Особый отдел дивизии. Там с пристрастием расспросили каждого: как летели, что бомбили и прочее-прочее. Потом сказали: отдыхайте. Сидим, думаем, в чем дело? Потом по второму разу вызывают, по третьему. Дело к ночи, мы уже спать хотим, воевали же. Выходят: «Вы нас извините, пожалуйста, можете спать спокойно». Оказалось, какая-то группа отработала по своим войскам.

А.Д. Штурманская подготовка у вас была хорошей?

Да. Нас очень хорошо готовили в училище. Мы изучали район полетов. От нас требовали детальную ориентировку в радиусе 50 километров , общую — в радиусе трехсот. Штурман училища, старший лейтенант Ломов, запирал нас в классе и требовал рисовать район полетов. Штурман полка, в котором я воевал, майор Алехин, тоже был очень требовательным. Кроме этого, в училище мы летали по маршруту на УТ-2 в закрытой кабине. Ведь в войну очень многие летчики погибали, поскольку не умели летать в облаках. Для таких полетов требуется особая подготовка! Тут надо доверять только приборам. Ни в коем случае нельзя верить своим ощущениям. Ты делаешь правый вираж, а кажется, что тебя влево тянет. Ты кабрируешь, а кажется, что ты пикируешь. Я раз на Ил-10 чуть не гробанулся. Мне показалось, что врет авиагоризонт. Так что я был подготовлен к полетам в облаках. Поэтому и жив остался. Мне под Кенигсбергом поменяли двигатели и приказали облетать самолет. Посадил я еще одного товарища, показать Кенигсберг. Взлетели. Смотрю — надо мной кресты: шесть истребителей, а я один! Ну, думаю, все — капец! Но все же я успел нырнуть в облака. Там побыл и пошел домой. Они меня потеряли.

А.Д. Как был организован быт летчиков?

Обычно мы жили в населенном пункте, в какой-нибудь хате поэскадрильно. В ней ставили кровати, как в казарме. Спали на белье. Подъем всегда был ранний. Умывались, одевались, шли в столовую на завтрак. Кормили не могу сказать, что хорошо, но сытно: котлеты, каша, хлеб, масло, чай. Потом шли на аэродром, на КП, вместе с нами и стрелки. Командир полка ставил задачу эскадрильям. Командиры эскадрилий уже конкретно ставили задачи на вылет. Готовились: наносили маршрут, делали расчеты. На КП ждали команды на вылет. Поступала команда, и мы разбегались по самолетам. Быстро осматривали самолет. Механик помогает застегнуть парашют и сесть в кабину. Эскадрилья взлетает, на петле ведущий собирает группу, и на высоте 1200—1300 идем к цели. Над своей территорией мы не маневрируем. Это опасно. Перед линией фронта пеленг рассредотачивается, и самолеты начинают маневрировать. Ведущий группы сваливается на крыло и с разворотом идет на цель. Бомбы бросали не ниже 600 метров и выводили на 500. Ведущий выходит из пикирования и встает в хвост последнему группы, замыкая круг. В полковом вылете в круг никогда не становились, сбрасывая все в одном заходе. В эскадрилье всегда выделяли пару для подавления зениток, поскольку основное противодействие — на подходе. Поэтому при работе по цели противодействие уже небольшое. И при отходе от цели зенитки снова начинают работать. Очень четко должен быть отработан круг. Облегчения не чувствуешь. Там работаешь — никаких мыслей нет. Все внимание на поиск цели. ПТАБ с бреющего полета сбрасывали. Если хорошо попали — настроение повышается. До линии фронта идем на бреющем и маневрируем. Линию фронта перешли. Прилетели, сели, отрулили на посадку. Все вылезают. Доложили командиру эскадрильи. Потом все обсуждают вылет. Стрелки отдельно собираются, летчики перед самолетами встречаются. В кружок встанут, начинают скручивать цигарки (я не курил). Руки у всех трясутся, все молчат. Прикурили и пошло: «Я смотрю, а он… Я сюда, а тут… А тут зенитка как….!!!» Потом нас сажают на машину и на КП, а там, может, и новая задача.

Вечером война для нас заканчивалась. Если летали, то по сто грамм нам было положено. Сидели в столовой. У нас был Вася-баянист, которого мы украли у артиллеристов. Вот под баян — песни и танцы. Девушек в полку было довольно много: связистки, оружейницы. Две девушки — Тамара Кудишина и Тася Голованова — летали стрелками. Тася по вечерам писала стихи. Я запомнил только одну строчку: «И не увидишь синюю пилотку на моей удалой голове». Она погибла вместе с Васей Кальниченко. А зимой 1944-го Тамару сбили с летчиком Радюкиным. Они упали на немецкой территории. Летчик был в тяжелом состоянии, да к тому же в сапогах (в кабине тепло, и летчики редко надевали унты). Тамара обула летчика в свои унты, а сама надела его сапоги и перетащила его через линию фронта. При этом она обморозила ноги, и ей отняли обе ступни. Командующий воздушной армией дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Хрюкин еще в госпитале лично вручил ей орден Боевого Красного Знамени. Потом еще была Тася Голованова. У меня был очень преданный стрелок, татарин, с 26-го года, Карим Салахутдинов, которого все в полку звали Коля. Ко мне просилась одна девушка, Соня Кесельман, но сам знаешь, мы же суеверные — женщин не брали, хотя она и прошла обучение и могла летать стрелком. Однажды из нашей эскадрильи с задания не вернулось четыре экипажа. На них напали истребители. Пока они отбивались, кончилось горючее, и они попадали на нашей территории, но вскоре все вернулись в полк. А пока их не было, меня назначили лететь запасным в соседнюю эскадрилью. Это значит, что я должен взлететь в случае, если кто-то из боевого расчета этого не сможет сделать. Я возьми да и скажи: «Соня, мы с тобой завтра полетим». Как она обрадовалась! Я Кариму говорю: «Коля, я не полечу. Соня сядет со мной в заднюю кабину, якобы мы должны лететь». А он — ни в какую: «Я так не могу, а если ты полетишь, и вас собьют? Как я жить буду?» С трудом, но все же я его уговорил: «Ты мне можешь верить, я не полечу». Наутро я вместе с остальными летчиками запустил двигатель. Соня сидит за стрелка. Я говорю: «Соня, как ты меня слышишь?» — «Хорошо слышу». — «Соня, ты смотри, не высовывайся, чтобы тебя не увидели». Я наблюдаю, как на старт выруливает ударная группа, и вдруг один самолет проваливается в яму или воронку и упирается консолью крыла в землю. Я сразу даю газ и со стоянки быстро таксирую на старт. В это время техники подбежали к застрявшему самолету, свои спины подставили, плечи, приподняли колесо, летчик дал газ, вырулил и полетел. Я заворачиваю на стоянку и потихоньку рулю. Соня сидела-сидела, терпела. Потом чувствует, что мы долго не взлетаем, выглянула, а тут стоянка. Она как зарыдала навзрыд! Тут собрались механики, технари: «Ну, как Соня слетала? Не надо ли тебе исподнее поменять?» Она сидит в кабине, ревет. Так до вечера из кабины и не вылезла и на ужин не пошла. И Коля тоже обиделся, ушел куда-то в лес… но к ужину мы с ним помирились. Из моих 86 боевых вылетов, наверное, 80 я сделал с ним.