Том 5. Литургия мне - Федор Сологуб

Михаил – мальчик лет восемнадцати. Перешел в последний класс гимназии. Учится хорошо. У него ясный и холодный ум и сильная воля. Он упрямо держится раз избранного пути. Случайное в жизни мало его отвлекает, – он настроен скорее трагически. В отношениях к людям он мягок, уступчив и добр. Манеры у него неловкие, угловатые, как у очень самолюбивого подростка; иногда он кажется грубым и дерзким, но грубость эта только внешняя. В нем еще очень много детской наивности и ребячества, самого зеленого. Он не только прилежно учится, но и сам читает много и выработал себе определенное мировоззрение. Он наклонен к мечтательности и считает это своим недостатком; эта мечтательность и в самом деле стоит в некотором противоречии со свойствами его трезвого ума. Его влюбленность в Катю и радует его, и смущает. Ему досадно и то, что он, плебей, пролетарий, влюбился в эту красивую представительницу иного класса, которому он никак не может симпатизировать. Но он надеется, что из Кати выработается хорошая пролетарка и полезная работница.

Михаил высок, тонок и строен. Лицо у него худощавое, загорелое и смуглое. Глаза черные, смотрят пристально и упорно, с напряженным выражением. Брови густые, черные, почти сросшиеся. Одет он в светло-серую коломянковую блузу и вообще имеет вид обыкновенного провинциального гимназиста. Теперь он заметно взволнован и нервен.

Любуясь друг другом с веселою детскою нежностью, сквозь которую просвечивает почему-то грусть, они сидят у стола, покрытого скатертью кустарной работы с наивным, но очень милым рисунком вышивки. На столе перед ними тарелка с малиною, блюдечко с мелким сахаром и два пустых блюдечка, на одном из которых две чайные ложки. Старуха, лица которой не видно, но в которой нет ничего таинственного и символического, потому что это – только старая ворчунья няня, только что поставила на стол кувшин с молоком и уходит в дверь, ведущую в дом. Катя заглядывает в кувшин, делает недовольную гримасу и говорит:

– Ой, как мало молока! Точно кот наплакал.

Слышен ворчливый голос уходящей:

– Будет с тебя, баловница.

Катя накладывает ягоды на блюдечко Михаилу, потом себе. Наливает молока, и они принимаются есть ягоды, весело разговаривая.

Катя. Я малину страсть как люблю! Как сестру родную. (Смеется.)

Михаил. Малина хороша. Но я больше люблю крыжовник.

Катя. И я люблю крыжовник.

Катя быстро срывается с места и бежит куда-то через сад. Легкий бег ее, как полет, и песок дорожек весело смеется под ее ногами.

Михаил. Катя, куда ты помчалась?

Катя (издали звонко кричит). Сейчас я тебе крыжовнику принесу.

Михаил, оставшись один, задумчиво помешивает ложечкою в блюдце. Лицо его становится мрачным и решительным. Издали доносится снова Катин голос.

Катя (за сценою кричит нараспев). Вот и крыжовник, вот и крыжовник, жовник, жовник, жовник!

Михаил вздрагивает, выпрямляется и принимает беспечный и веселый вид, что ему, однако, плохо удается. Катя бежит обратно. В ее руках деревянная лакированная чашечка с крыжовником. На бегу Катя кладет в рот несколько ягод крыжовника.

Катя. Вот тебе, ешь, наслаждайся. Великолепный крыжовник. (И она с удовольствием ест крупные ягоды.)

Михаил (строго). А зачем ты его с кожицей ешь? Это – гадость.

Катя. Ничего не гадость. С кожицей гораздо вкуснее.

Михаил. Этого не может быть.

Катя. Попробуй, если твои принципы тебе позволяют. Сам увидишь. (Она говорит насмешливые слова необидным тоном и весело смеется. Ее смех звонок, но не громок, и когда слушаешь его, вспоминаются золотые легкие колокольчики.)

Михаил хочет нахмуриться, но неожиданно для себя смеется. Быстро целует Катю.

Катя (быстрым полушепотом). А зачем ты меня целуешь?

Михаил (так же). Вкусно!

Катя. Еще увидят. (Притворяется испуганною и с комическим ужасом оглядывается, но не выдерживает этой роли и смеется.)

Михаил (весело). Ну, ты, кажется, не очень-то боишься. (Ест крыжовник, по ее примеру, с кожицею.) А и правда, с кожицею вкуснее. А над принципами смеяться нельзя.

Катя. О! Нельзя! Вот еще! Смеяться не грешно над тем, что кажется смешно.

Михаил. Мало ли что кажется!

Катя (скороговоркою). Хочу и смеюсь. Хочу и смеюсь. Кому какое дело!

Михаил. Все-таки с кожицею крыжовник есть вредно.

Катя. А мне полезно. Что в рот полезло, то и полезно.

Михаил. Кожица ягоды может засесть в червеобразном отростке слепой кишки, и от этого может случиться аппендицит. Болезнь неприятная и опасная.

Катя. Может, может! Страсти какие! Мало ли что может. Вот пойду в лес, а меня змейка-скоропейка может ужалить.

Михаил. А зачем ты все лето босиком ходишь?

Катя. Мне нравится, вот зачем.

Михаил (смотрит на Катю задумчиво и меланхолически улыбается. Говорит с искусственной веселостью). Это ты у Лилит научилась босиком ходить.

Катя. О, у Лилит! Нет, у деревенских баб, а не у Лилит. (Лицо ее хмурится на минуту, и эти слова звучат ревниво. Вдруг она обнимает Михаила и говорит страстно.) Я тебя так люблю, как еще никогда нигде никто никого не любил.

Целуются торопливо.

Михаил (вздрагивая). Кто-то идет.

Катя. Папа идет.

Оба замолкают в чувстве неловкости и отодвигаются друг от друга.

Через сад на террасу входит Рогачев. За ним идет Мужик без шапки, очень грязный и лохматый; останавливается в саду перед террасою.

Рогачев почему-то с первого взгляда производит впечатление прогорающего помещика, каков он и есть. Манеры у него барские и разговор, как у провинциального сеньора, с оттяжкою, а движения суетливые, в глазах беспокойная ласковость, и в мыслях путаница и суета. Он любит приятности жизни и на всякую работу смотрит как на докуку. Он обладает тою степенью приспособляемости, которая помогает людям его типа держаться кое-как на поверхности жизни и при случае играть кое-какую роль в обществе. На свою судьбу и на свои дела он смотрит легкомысленно и всегда находится в обаянии сладких надежд.

Роста он выше среднего. Тонок, прям и ловок. Борода, полуседая, расчесана надвое. Он одет в светло-серый летний костюм. На голове – соломенная шляпа, в руке – тросточка, слишком тонкая для деревни.

В чертах Катина лица много сходства с отцом, – но у Кати все живее, сильнее и красивее выражено.

Михаил (вставая). Здравствуйте, Константин Федорович.

Рогачев (сухо). Здравствуйте, Миша.

Мужик. Явите Божескую милость.

По его тусклым глазам и по унылой фигуре видно, что он уже несчетное число раз повторил эту нудную фразу и готов еще повторять ее без конца. Но лицо его злое, и в тягучем звуке голоса порою прорываются злобные нотки.

Рогачев (досадливо отмахиваясь от мужика). Ну, подожди до будущей недели. Получу и отдам.

Мужик. Да я уж сколько раз приходил к вашей милости!

Рогачев. Ну, иди, иди. Не до тебя.

Мужик (повторяет тупо и упрямо). Явите Божескую милость.

Рогачев (ворчит). Какой грязный мужик! (Уходит в дом.)

Мужик (поднимается на нижнюю ступеньку перед входом на террасу и говорит Кате). Барышня, скажите папеньке, что как до зарезу нужно.

Катя. Хорошо, скажу. Ты бы, голубчик, пришел завтра.

Мужик. Главная причина, никак не способно. То есть так нужно, такая нужда!

Катя. Ты бы на кухню пошел.

Мужик. Может быть, будет милость какая? Уж тут подожду. (Стоит и тупо смотрит на окна помещичьего дома.)

Михаил (негромко). Он своих денег просит, потому и стоит без шапки.

Детям обоим неловко. Они едят ягоды и говорят вполголоса.

Катя. У нас денег мало, а ягод много. Ешь – не хочу.

Михаил. Вы можете продавать ягоды.

Катя. Да неужели?

Михаил. Правда, можете.

Катя. Представь себе, мы так и делаем! Мы даже грибы продаем. Да толку мало, и денег мало. Только, по-моему, лучше много ягод, чем много денег.

Михаил (с улыбкою). Ну, едва ли!

Катя (убежденно). Правда! Ты сам подумай: если у тебя много ягод, ты их можешь есть, когда хочешь и сколько хочешь.