Сводный монстр (СИ) - Ветрова Роза

Я отвела луч и передала фонарь ему в руки.

— Давай сейчас не будем об этом, просто займись делом, — попросила я, и подкатила кресло ближе к генератору. — Что нужно делать?

Мы принялись за дело. Делала все я, пока сводный братец командовал. Снимала сдохший аккумулятор, откручивала отверткой верхнюю пластину. Или не знаю, как она называется. В общем просто делала все то, что говорил делать Макс, пока он держал для меня свет правой рукой. Проковырявшись почти час или даже больше, он, наконец, махнул рукой.

— Оставь, это уже мусор. Завтра нужно ехать в Зальцбург, покупать новый.

— И кто поедет? Ты понятное дело не сможешь, а я куплю что-нибудь не то. Может лучше доставку? — неуверенно спросила я.

— Доставка сюда дня три будет идти, мы не может постояльцев без света оставить. За каждый день без электричества придется делать возврат денег. Не знаю, как завтра Симон завтрак будет накрывать. Он меня пришибет, — безрадостно ответил парень. — Я поеду, рано утром.

— Ты?! — скептически переспросила я, буквально подавив смешок.

— Да, я, — он ровно отреагировал на мой бурный сарказм. — В роли пассажира. А ты будешь водителем.

— А отель? — возразила я.

— Здесь еще есть Йорн, Симон на подхвате. Справятся. Нас не будет полдня. Но вечером должен быть свет. Ну Томас… — Он выругался на немецком, но я поняла примерно, что он имел ввиду. И была с ним согласна. — Ладно, поехали отсюда.

Глава 26

Уважаемые читатели! Спасибо за ваши теплые отзывы! Радует, что вам нравится, ваши теплые слова дарят вдохновение) Целую, приятного чтения)

Макс

Они ехали по заснеженной дороге, спрятанной между гор, за окнами мельтешил темный хвойный лес, в нем чувствовалась угроза. В такую погоду там можно запросто затеряться, замерзнуть. Но Макс зиму любил. За ее дневную суровость, ночную таинственность. Не знаешь, что ожидать: сегодня солнечно и морозно, завтра мрак, запорошенный густым снегом. Но при этом зима была честна, она не выдумывала, проста, как белое полотно.

Зимой он чувствовал себя лучше, когда брал доску и отдавался лихому склону и свистящему в ушах ветру, вспарывая жесткий снег или порхая по девственному пухляку. Зиму он чувствовал, как свои конечности, с легкостью угадывал погоду, но сейчас погода его настораживала, не давала себя разгадать, в воздухе повисло опасное предостережение.

Он смотрел на тонкие руки Веры, что неуверенно держали руль его внедорожника, бросил незаметный взгляд на ее четко очерченные губы бантиком, которые на вкус словно лесная ягода, намешанная в ладони, темные густые ресницы, прикрывающие глаза цвета первой травы. Волосы, слегка поддетые сиреневой дымкой упали по привычке на ее лицо, она нервно сдула прядь, та снова упала на нежную щеку. Тогда Вера убрала ее за ухо, открыв половину лица. На него она не смотрела, наверное, как и обещала, ненавидела себя. Но Макс сейчас думал о своем, не зацикливался на ее закидонах. У него хватало своих. Сейчас он думал о другом, о том, как неожиданно стало все складываться с тех пор, как она приехала сюда. Не мог поверить в то, что это происходит с ним. За вечно-серым и угрюмым горизонтом показался луч хрупкой, почти прозрачной надежды.

То, что происходило в последнее время с ними вдруг заставило поверить, что однажды Вера сможет испытать к нему хотя бы каплю того, что испытывает к ней он. Но его чувства были другими, он не хотел бы напугать ее еще больше.

А был так близок к этому.

Как бы она повела себя, найдя фотографии в комоде, где на каждой из них — ее лицо? Фотографии, которые он методично собирал все годы с разных соцсетей, подворовывал у Вериной матери. Фотографии, на которых она улыбается или хмурится, ест мороженое или катается на велосипеде. В них целая жизнь, за которой он тайком подглядывал семь лет. Пытался приблизиться. Испугалась бы его снова? Со стороны он выглядит как сталкер.

Он и русский язык выучил… Для чего он не знал. Общаться с мамой Веры, наверное…

Макс не мог поверить, когда Юрген сказал ему, что Вера приедет на целый сезон. Почти на четыре месяца. Он будет не просто наблюдать за ней и узнавать по фотографиям, он будет стоять рядом, чувствовать ее присутствие.

Вряд ли это любовь… Он не мог описать, что он чувствовал к ней. Злость и обиду, за то, что наврала в детстве про изнасилование. Горькое чувство вины за то, что он наделал сам.

Но еще он все равно упорно видел незримую нить между ними, призрачную, но прочную связь, которая зародилась, когда он вручил ей осколок. Словно свое сердце вручил. Делай с ним что хочешь. Может однажды она разглядит, что оно по-прежнему у нее в руках? Если бы он мог довериться кому-либо в этом мире, он бы доверился ей. Он уже это делает, сам того не замечая.

Любовь ли это? Он не был уверен. Когда любишь — желаешь человеку только хорошее, а он готов был любыми способами привязать ее к себе, даже если она будет страдать. Отпустить ее не мог. Забыть не мог. Похоже на одержимость.

Методично сдирал ее имя со своей доски, которое было написано русским языком прямо на носу сноуборда. В свое время он заказывал надпись с маленькой буквы, доказывая самому себе, что это не имя, а просто слово. Убеждение, вера в лучшее. Точно не ее имя.

Нож корябал витиеватую надпись, уничтожал букву за буквой. Так будет лучше, чтобы она не увидела и не подумала чего. Ему просто не хотелось лишних расспросов. Он ничего не скрывает, нечего скрывать. Просто нелепость, чтобы никто ничего не подумал.

Ко дню, когда она должна была прилететь думал, что сойдет с ума. Выбрал для нее лучшую комнату, с самым лучшим видом. Потом передумал и решил, что ему плевать вообще. Раздражался на себя неимоверно. Еще было немного стыдно перед Паулой. Ведь он с неподобающим трепетом ждал другую женщину. Но Паула была в Мюнхене, со своими родителями, не зная того, давала ему время, отсрочку неизбежных объяснений.

Хотя потом она всю душу из него вытрясла, когда нашла фотографии. Швыряла в него подушками, кричала и плакала. Почему девушки всегда рыщут в его вещах?

С Верой выбрал тактику быть равнодушным, не показывать своего необъяснимого интереса. И даже, кажется, переборщил, защищая свои скрытые чувства. Прятался, как трус, старался не пересекаться с ней. Боялся встречи. Вера его ненавидит.

А она его даже не узнала. Ошалело смотрел на нее, когда она, мягко улыбаясь, протягивала ему перчатку, явно не узнавая его. Это же просто смешно. Не могла она так улыбаться, если бы знала, кто перед ней. Так и вышло.

Еще эти письма свое дело сделали… Зачем он их вообще хранил?

С досадой на себя он продолжал хмуриться, разглядывая девушку исподтишка, втайне наслаждаясь ее присутствием. Максу всегда нравились только блондинки. Но это, конечно же, просто совпадение, чистая случайность.

Однако разглядывая ее лицо по утру, когда принес ее обувь после того случая, он внезапно осознал. Белесо-розовая заря только начала прокрадываться в ее спальню, очертила ее мягкое заплаканное лицо, а Макс в ту минуту понял, что давно знал — она все равно другая. Он может перебрать хоть сотню блондинок, в каждой ища Веру, но к ней не приблизится ни на сантиметр. Она так близко, протяни руку, но так далеко. Дорогой человек, которому он причинил боль, плакал во сне, а он ничего не мог сделать. Боялся даже дотронуться, чтобы вытереть слезы. Просто сидел и смотрел на нее, на то, как она беспокойно спит.

— Метет сильно, — с тревогой произнесла Вера, нарушив приятную тишину, возвращая его из хаотичных мыслей. — Не нравится мне погода.

Макс был полностью согласен, но они почти приехали до Зальцбурга.

— Обманули прогнозы, — озадаченно ответил он, вновь проверяя в телефоне сводку. — Осталось немного, затем назад. Ты как? Устала?

— Да ничего, непривычная у тебя машина. Огромная, как зверь, поначалу было тяжеловато. А парковаться до сих пор не научилась на ней, — коротко посмеялась она, и у Макса слегка дрогнули уголки губ — слишком яркой и красивой была ее улыбка. — Знаешь, где-то читала статью, что большие джипы выбирают себе мужчины с комплексами, для самоутверждения.