Этот прекрасный сон - Макгвайр Джейми

– Пульса нет.

– Я продолжаю массаж. – Джош поменял расположение ладоней и стал надавливать еще сильнее. – Парень возвращается. Он должен вернуться.

– Джош, что вы делаете? – удивился доктор Розенберг. – У него огнестрельное ранение в голову!

– Сегодня Рождество! – проговорил Джош, пыхтя. – А он, черт возьми, ребенок, и его мама ждет от нас добрых вестей.

– Хорошо. Еще одну инъекцию.

Я дважды щелкнула пальцем по заранее приготовленному шприцу, воткнула иглу в порт-систему и ввела пациенту один миллиграмм адреналина. Еще три минуты Джош делал массаж. Потом Деб проверила пульс и ритм. Ее брови сомкнулись.

– Остановка сердца, доктор.

Джош опять склонился над мальчиком, приложив руки к его груди:

– Я продолжаю.

– Прекращайте, – скомандовал Розенберг. Взгляды медперсонала заметались между ним и Джошем. Доктор сдернул с себя перчатки. – Время смерти – час двадцать два.

Джош сжал зубы. Он все слышал, но не останавливался. Я встревоженно взглянула на Розенберга: если ему покажется, что он потерял контроль над своим отделением, мой парень мог остаться без работы.

– Джош, хватит. – Я протянула руку и дотронулась до его плеча. Мои пальцы оставили на коже кровавые отпечатки. – Мальчик умер.

Сидя на коленях, Джош откинулся назад. Он запыхался, со лба градом лил пот. Вытершись предплечьем, он размазал по лицу темную кровь. Мы все смотрели на монитор, надеясь на чудо, но там тянулась прямая линия.

– Проклятье! – вскричал Джош. – Глупый чертов ребенок!

Я окликнула его, встав перед ним с разведенными в стороны руками: вся моя одежда была в крови. Обведя комнату дикими глазами, Джош пинком опрокинул столик. Все, кроме меня, попятились.

– Вон из отделения! – рявкнула я.

Джош растолкал всех плечами и исчез. Мы окружили мальчика. Ему было всего четырнадцать. Вскоре, пятясь, вышла рентгенолог со своим переносным аппаратом, за ней – специалист по искусственной вентиляции легких. Деб распечатала последнюю ленту кардиограммы с прямой линией. Медсестры вынули все трубки и принялись убирать кровь.

– Я поговорю с родственниками, – сказал Розенберг.

Я остановила его:

– Доктор, может, вам сначала переодеться?

Он опустил глаза и, увидев, в каком состоянии его халат, кивнул.

– Я тут все закончу, – пообещала Деб.

Я сняла бахилы и перчатки, вытерла лицо и вышла в коридор. За углом Джоша не оказалось. Он сидел на другом этаже, рядом с комнатой отдыха, прислонившись спиной к стене. Я опустилась возле него на колени:

– Нельзя так.

– Я знаю, – прорычал он.

– Посмотри на меня, – сказала я. Он вскинул голову. – Ты не должен вытворять такое в моем отделении, понимаешь?

Его плечи обмякли, он отвернулся и кивнул, скривив рот:

– Понимаю. Но, черт возьми! Это же Рождество! Когда пацан выстрелил себе в голову из маминого нового пистолета, его мозги по всей елке разлетелись…

– Знаю.

Мне хотелось сказать что-нибудь более обнадеживающее, но смерть этого ребенка не укладывалась ни в какие рамки. Джош вытер мокрую щеку, глотнул воздуха, и лицо его скривилось.

– Я чувствую себя долбаной размазней!

– Все нормально. Каждый воспринимает такие вещи по-своему.

– Детка… – Он протянул руку, чтобы отереть мне лицо.

– Все. – Я отстранилась. – Пойду приведу себя в порядок. А ты не забудь отчитаться на станции. – Я встала и окинула взглядом алые пятна, которыми была покрыта моя униформа. – Договорились?

Джош досадливо закивал:

– Да-да, хорошо.

– Увидимся дома.

Его нижняя губа дрогнула, он шмыгнул носом, встал и словно бы все с себя стряхнул.

У каждого, кто выбрал такую профессию, есть на то свои причины. Джош даже сам не понимал, насколько глубоко он сострадает людям. Он не гнался ни за деньгами, ни за славой. У нас была собачья работа и собачья зарплата, но в конце дня он ложился спать, зная, что кому-то помог. И важнее этого в его жизни могло быть очень немногое.

Женскую раздевалку украшали дешевые красно-зеленые гирлянды. Многие медсестры приклеили на дверцы своих шкафчиков фотографии детей или племянников. У меня висел только один черно-белый снимок: мы с Джошем в гостях у мамы Куинна на День благодарения.

Я прямиком прошла в ванную, стащила с себя блузу и бросила в красный бак. В зеркале увидела на своем лице темные капли и полосы. Просочившись сквозь ткань униформы, кровь запачкала спортивный бюстгальтер. Мои глаза, в упор смотревшие на меня, казались тусклыми. Под глазами образовались темные круги. Из конского хвоста выпало несколько светлых прядей. В таком виде была не я одна: мы все целый час тяжело трудились, пытаясь помочь мальчику. Но иногда, что ни делай, человека невозможно спасти. Даже Джош не может.

Я сняла форменные брюки, отвернула кран и стала умываться. С моих рук и лица стекала красная вода. Вытираясь, я чувствовала на себе груз боли и разочарования, понимая, что мое огорчение – ничто по сравнению с горем матери мальчика.

Схватившись за раковину, я сделала судорожный выдох, и из глаз потекли слезы. Меня трясло. Я дала себе пять минут, чтобы оплакать чужого ребенка. Часы протикали положенный отрезок, я опять умылась, надела свежую форму и приготовилась помогать следующему пациенту.

В дверь протиснулась Майклз. Ее глаза тоже покраснели и припухли.

– Ты хорошо поработала, Джейкобс.

– Спасибо, – ответила я, постаравшись не встретиться с ней взглядом, и вышла.

За закрытыми дверями комнаты, где собралась семья мальчика, завыла мать. Я схватила очередную историю болезни и заспешила в приемную.

– Чарльз? – с улыбкой окликнула я пожилого человека в инвалидном кресле.

Жена подвезла его ко мне.

Джош ждал меня после работы. На нем по-прежнему была темно-синяя форма: штаны карго, футболка с белым логотипом, пуховик. Когда я подошла, он надвинул бейсболку на глаза и выдохнул колечко пара.

– Привет, – сказала я и скрестила руки. – Давно стоишь?

Он сунул кулаки в карманы:

– После смены я попросил Куинна высадить меня здесь. Не хотел оставаться в квартире один, чтобы опять не разнюниться.

Я просунула руки ему под локти и прижалась щекой к его щеке. В нос ударил запах виски. Я отстранилась:

– Сколько?

– Один стаканчик после работы. Бутылку не я принес, а Куинн. – Я не ответила. Он улыбнулся и пожал плечами: – Холодно, черт возьми!

Я достала свои ключи:

– Поехали домой.

Джош открыл передо мной дверцу и размашистым жестом указал на водительское сиденье. Я улыбнулась, села и изнутри открыла дверь для него. Он тоже сел и стал потирать руки в перчатках. Я попыталась завести машину. Двигатель издал три жужжащих звука, но работать не захотел.

– Вот дерьмо! – проворчала я, ударив ладонями по рулю.

– Он просто замерз. Попробуй еще и не нагнетай газ. Пускай сделает несколько оборотов. Только тогда дави на педаль.

Я так и поступила. «Додж» завелся, выпустив в морозный воздух облако пара. Облегченно вздохнув, я посмотрела на Джоша:

– Великолепно! Ты великолепен!

Он протянул руку, чтобы выключить вентилятор, и, потирая колени, сказал:

– Домой, детка! Холодно!

Хихикнув, я дернула рычаг переключения передач и выехала с парковки. Шоссе было запружено: народ разъезжался после праздника. «Додж» продвигался вперед дюймами. Я покачала головой:

– Не повезло, что мы оба заняты в Рождество. Уже очень хочется домой.

– Хорошо хоть печка работает, – сказал Джош и, похлопав мое колено, заставил себя улыбнуться.

– Тяжелая выдалась смена.

Он угрюмо кивнул:

– Я сожалею, что раскричался. И перевернул столик с инструментами. И вылетел из комнаты как ненормальный.

– Деб говорит, что на ее глазах даже врачи такое делали. Те, кто принимает все близко к сердцу, – сказала я и уточнила: – Но не док Роз.

Джош ухмыльнулся:

– Ты назвала его док Роз?

– Ну и что? Ты сам его так всегда зовешь.