Люди с далекого берега - Клер Моуэт

Как и у многих других поселений острова Ньюфаундленд, у этой деревушки было почтовое название, которое значилось на карте, но островитяне называли ее совсем по-другому. Так, местные называли реку Рози-ривер, и только приезжие вспоминали ее официальное имя, сохранившееся с тех далеких времен, когда эти места считались французской колонией.

На Ньюфаундленде про Рози-ривер много всякого рассказывали. Я и не мечтала попасть в эти места, они казались мне далекими, как сказочный Китай. Дорог сюда не было, а рейсовый пароход, ходивший вдоль побережья, заворачивал в устье реки, только если позволяли капризы природы: приливы-отливы, туманы и ненастье, да и то заходил он сюда не более чем на пять-десять минут. Мало кто из жителей Балины здесь бывал, но тем не менее неизменными персонажами всех балинских анекдотов был человек с Рози-ривер. Точно такие же истории рассказывают канадцы, живущие на материке, про жителей Ньюфаундленда. «Речники» считались бездеятельными провинциалами, хоть и были родственниками, и говорили-то они смешно, и ходили в каких-то обносках, и вообще никак не могли взять в толк то, что их более просвещенным сородичам из Балины, с острова Джерси и других мест было давным-давно привычным. Соседские ребятишки, которые заглядывали ко мне на кухню, утверждали, что все знают про Рози-ривер, что там одни лентяи и бедняки живут. Они, например, рассказывали, что люди одеваются там в рубища. Недаром же на Рози-ривер все отправляли свою старую одежду. Была даже сложена песенка про эту Рози-ривер, и однажды Дороти и Рут с удовольствием мне ее пропели:

Над речкой Рози-риверСолнышко сияет,Все парни молодыеЛежат и загорают.Когда же, когда жеПричалит пароход?Пособие в конвертеЛентяям привезет.

Власти предпринимали неоднократные попытки переселить «речников» в более оживленные места, вроде Балины. Сколько сюда приезжало людей уговорить местных переселиться, и все семьи как одна только отмахивались от них. И хоть доктор заглядывает в эту деревушку один-единственный раз в несколько месяцев, и в школе целый год может не быть учителя, да и почта неделями не поступает, жители поселка Рози-ривер оставались непоколебимыми в своем убеждении: здесь их родной дом и здесь они останутся навсегда.

Итак, наконец я вижу этих легендарных людей. Они не спускают с нас глаз и следят за каждым нашим движением. Наконец мы причалили, и я занялась работой на палубе, искоса время от времени бросая пытливый взгляд на толпу, собравшуюся у причала. Подтверждая молву, одеты все были и впрямь неказисто: на маленьких девочках непомерно большие, доходящие им до щиколоток выцветшие ситцевые платьишки, а мальчишки в штанах, продранных на коленях, и рваных на локтях рубашках. На краю пристани сидели, болтая ногами, три молоденькие девушки. На всех трех одинаковые красные пластмассовые сандалеты. Потом я установила, что почти на всех детях здесь такие же. Очевидно, в этом году сюда завезли одинаковую обувь. Тем же, кому меньше повезло, пришлось донашивать старые теннисные туфли.

Разглядывавшие меня в упор женщины были и в самом деле одеты в старые, присланные далекими сородичами платья из муаровой тафты, искусственного шелка, линялого однотипного ситца. Именно сюда посылала свои старые платья Барбара Дрейк, и я не могла удержаться от того, чтобы не поискать вещи, которые когда-то принадлежали ей. Волосы у всех женщин и даже у девочек старше десяти лет после самодельного перманента закручивались тугими маленькими завитками, так что головы казались покрытыми каракулевой смушкой. Мои прямые как солома волосы, видимо, вызывали у всех изумление.

В центре толпы тесной группкой стояли старики. Все они были в мешковатых брюках, в теплых фланелевых ковбойках и вязаных шапочках, все курили трубки, жевали табак и не спускали с нас глаз. Наверное, мы им казались пришельцами из другого мира. Ведь мы прибыли на деревянной шхуне, а таких здесь не видывали уже лет сорок. Кроме того, капитан шхуны носил длинную бороду — такую, какая была у их отцов, а ведь мода на бороды прошла тоже сорок лет назад. А вдруг наш маленький кораблик, вроде Летучего Голландца, давным-давно скитается по холодному океану, в то время как жизнь на берегу идет и идет своим чередом?

Молчание длилось долго, очень долго, наконец один из стариков осмелился обратиться к Фарли:

— А что, шкипер, на борту, кроме тебя и твоей хозяйки, никого нет?

— Никого. Мы вдвоем. Приплыли из Балины.

— Он капитан, а я — команда, — добавила я. Именно так я обычно посвящала всех в то, как мы разделяем свои обязанности.

В ответ — молчание. Люди на пристани продолжали смотреть на нас с нескрываемым удивлением. У них женщины в море не ходят, а если это и случается, то только в роли пассажирок, да и то соглашаются они на это с большой неохотой. Я посмотрела на девушек, сидевших на краю причала, и улыбнулась им. Все трое светловолосые и, несмотря на нелепый перманент, прехорошенькие. Но они в ответ не промолвили ни слова и даже не улыбнулись. Очевидно, чувство морского товарищества здешним женщинам неведомо.

— А нельзя ли у вас тут свежей рыбки купить? — спросил Фарли, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Нету, сэр. По воскресеньям не ловим. Грех.

Ну да, сегодня же воскресенье. День отдыха. Интересно, подумала я, чем они занимаются по воскресеньям? Церковь здесь была, а вот священника не оказалось.

Я спустилась в каюту и занялась приготовлением ужина из того, что было под рукой — говяжья тушенка с картошкой. Хорошо бы, завтра кто-нибудь из здешних жителей отправился порыбачить.

Пока мы возились с ужином, толпа все не расходилась. Несколько зевак отошли, но на их место явились новые. Стало ясно, что они нас в покое не оставят. Несмотря на непрекращающуюся вахту на пристани, мы, по своей укоренившейся привычке, пили кофе на палубе, чтобы полюбоваться закатом и таким образом отметить конец еще одного дня. Когда последний солнечный луч погас на западе, все зеваки убрались с причала. И тут я увидела такое, чего ни раньше, ни потом мне видеть не доводилось: затянутые кружевными занавесками окна в деревушке засияли мягким золотистым светом керосиновых ламп. Мы с Фарли еще долго любовались этим необычным зрелищем, пока окна одно за другим не стали гаснуть — обитатели домиков ложились спать. Тогда и мы спустились в каюту, задули свою лампу и влезли в спальные мешки. Я тут же погрузилась в беспокойный сон, предвкушая завтрашнее знакомство с жизнью поселка Рози-ривер.

15

Все тридцать четыре домика деревушки располагались на пятачке площадью не более одного городского квартала. Казалось, деревушка бежит под уклон, а тыльной стороной упирается в стену скалы-монолита. Скала была неприступной, как южный траверс Эвереста. Мне сказали, что ни один безумец не отважился на нее забраться. Впрочем, жителям поселка Рози-ривер хватало забот и без всяких восхождений.

После завтрака мы сошли на берег и решили прогуляться. Недавно посыпанная гравием дорога поднималась по склону и исчезала в лабиринте домиков и сараев. Там и сям ее пересекали дорожки поуже. Дома жались друг к другу, как в городе. Надежные двухэтажные постройки. Легкомысленным коттеджам здесь явно не место. Но что особенно поразило меня, это цвет, в который были выкрашены дома: каких только немыслимых сочетаний красок, выпускаемых нашей промышленностью, здесь не было! Бирюзовые дома с желтыми наличниками, розовые дома с голубыми дверьми, оранжевые — с зеленым крылечком. Словно нью-йоркские абстракционисты, жители Рози-ривер были нетрадиционны в выборе окраски своих домов.

Во всем поселке не было никакого моторизованного транспорта. На всех дорожках нам попадались овцы. Они паслись, где им вздумается: ощипывали кустики выбивающейся из-под заборов травы и крошечные островки зелени, которые каким-то чудом укоренились в расщелинах скал. Их можно было увидеть даже на кладбище — единственной в этих местах ровной площадке, не занятой домом или огородом. Частокол окружал любой клочок плодородной земли, ограждая от скота картофельные грядки. На Ньюфаундленде в отличие от общепринятого строительства загонов для домашнего скота жители возводят заборы, чтобы оградить свои жилища и посевы от него. Эти некрашеные частоколы из тоненьких еловых стволиков тянулись по всей деревне, так что вся она походила на один большой палисадник. Эти же чахлые елочки заменяли и веревки, хозяйки вешали на них белье в день стирки — главным образом по понедельникам.

То, что все хозяйство здесь приходилось вести на таком крошечном клочке земли, требовало от деревенских жителей невероятной изобретательности. Если бы какому-нибудь градостроителю предложили разместить поселок на таком зажатом между рекой и скалами тесном участке земли, он пришел бы в отчаяние и, безусловно, предложил бы выбрать другую площадку. Но все дело в том, что переселяться-то было некуда — на десятки миль вокруг были только голые скалы. Фарли высказал предположение, что задолго до появления европейцев индейцы из племени беотук наверняка использовали именно это место в качестве стоянки. Они не могли не оценить естественных преимуществ этого укромного уголка: он был надежно защищен от штормовых ветров, здесь было достаточно пресной воды и отсюда есть выход и к морю, и в центральную часть острова.