Исповедь на тему времени - Зорин

…очутился снова в СССР… — Аллюзия на известную песенку «Битлз».

…вырождение наций, унификация мира — унылое грядущее человечества… — Программные пункты статьи Тойнби «Унификация мира».

…сидит дуче в навозной куче… — Эта итальянская песенка Второй Мировой — выдумка Гуланова.

…ныне дерзай, Диомед, и без страха с троянами ратуй!.. — «Илиада», V, 120.

… фатум увертюр сменился фатумом рока… — Александр язвительно каламбурит, обыгрывая созвучие «судьбы» и английского «рока», а также название увертюры Чайковского «Фатум».

…тебя отгонят слепые и хромые… — 2-я Книга Царств, V, 6.

Гл. 6 («Свидание Гектора с Андромахой»). Громов возвращается домой. Но бывшая жена СJ выставила его вещи. Этим гомеровская канва выворачивается наизнанку. В отличие от героики древнего текста, в повествовании Гуланова разлиты ирония и скепсис — спутники беспомощности и растерянности.

С. 89. …и, разжигая камин, воскликнул: «Нехочу, чтоб и черновики доставались чёртовым критикам!» — Шутливая аллюзия на гоголевское: «Не хочу, чтоб и люлька досталась чёртовым ляхам!» («Тарас Бульба»).

…излюбленная метафора пустозерца… — протопопа Аввакума: «аки пёс на блевотину».

С. 96. …у дуба на Покровских воротах… — То, что Громов прощается с женой именно здесь, неслучайно. Гектор расстаётся с супругой у дуба Скейских ворот. Громов знает, что обречён на безуспешные поиски Троады, точно так же, как знает о своей гибели Гектор.

…прибывшие на остров земли… — Аллюзия на притчу суфиев об утерянном рае, один из бесчисленных вариантов архаического мифа о возвращении, который я переложил в данном сборнике (см. новеллу «Остров»). В одном из черновиков Гуланова Громов-дервиш так рассуждает о «цивилизации укоренения»: «Западный ветер навевает забывчивость, превращая нас, гостей, в хозяев. Со времён первобытных, когда луна ещё не болталась на небе куском метеорита, но плыла рыбой или богом, человечество основательно обжилось в чужом доме. Цивилизация же потребления окончательно заслонилась от “проклятых” вопросов, со времён Реформации она, точно проститутка, подменила “зачем?” на “сколько?”. Вполне естественно, что жизнь после этого превратилась в фабрику жизни, в черту между числами на приготовленной заранее могиле…» (В замечании о Реформации чувствуется влияние Макса Вебера, однако, в своеобразной, гулановской интерпретации.)

…время, в сущности, всегда определяется главным — отношением к смерти: античность противопоставляла ей мужественную стойкость, Средневековье — благоговейную надежду, мы — забывчивость и обилие впечатлений… — Эту фразу любил повторять прикованный к постели автор «Троады».

Гл. 7 («Единоборство Гектора и Аякса»). Близится полдень. Простившись с женой, Громов СJ отправляется перекусить. За столиком он разговорился с грузином, «сыном Телави», как тот называет себя. Жарко. Обоим хочется спать. Тема беседы — особый путь России — вялое пережёвывание мыслей «славянофилов» и «западников». Позиции сторон при этом часто меняются, как и положено в бесконечном русском споре. Заканчивается всё рюмкой водки, которую пьют на брудершафт. Гомеровский план: Гектор и сын Теламона, Аякс, после поединка расстаются друзьями.

С. 101. …ласкающее дикостью имя… — Аллюзия на строку Вл. Соловьёва: «Панмонголизм, хоть имя дико, но мне ласкает слух оно», — эпиграфу к блоковским «Скифам». Модные в начале века рассуждения о позитивном влиянии монгольского ига на Русь, вложенные Гулановым в уста Громова, по его собственному признанию, почерпнуты из «весьма скудных источников»: «Наследие Чингисхана» (Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока) анонимного автора, «Монгольское иго в русской истории» и «Начертание русской истории» проф. Вернадского, «К проблемам русского самопознания» Н. С. Трубецкого и, наконец, «Чингисхан как полководец, и его наследие» Эренжена Хара-Давана, откуда, в частности, заимствован термин «монголосфера».

…византийская соборность как антипод европейского индивидуализма, татарская общинность как преграда эгоцентризму Запада… — Традиционные мотивы в славянофильской аргументации.

С. 104. …два дранг нах остен, галльская кампания двунаддесять языцев и польские походы стоят, согласитесь, одного набега… — Набега на Европу Батыя в 1238–1240 гг.

…добровольный раб — уже философ… — Намёк на Эпиктета, стоика, не пожелавшего брать свободу. Он говорил, что забота о куске хлеба для Эпиктета пусть лучше будет у хозяина Эпиктета, чем у него самого.

…поменьше критики, поменьше рефлексии… — «Трагедия русского народа состоит в том, что у него чересчур сильно развито критическое начало, — считал Гуланов, — но в этом и его величие».

С. 107. …Юстинианов век кончился в девяносто первом, но наступят ли реформы Ираклия… — Имперский век Юстиниана сменился в Византии, после царствования Ираклия, скромной политикой обороны. Это позволило ей существовать среди варваров и ислама ещё тысячу лет. В пылу спора Громов проводит параллель между крахом юстиниановой мечты о всемирной империи и крушением 91-го года. Однако он и сам не очень верит в то, что говорит. Недаром в своей речи он чересчур часто — пять раз на четыре абзаца — употребляет выражение «дал маху». Используя этот фрейдовский приём, Гуланов выражает своё пренебрежение ко всякого рода историческим параллелям. «Происходящее здесь и сейчас — считал он, — происходит только здесь и сейчас».

…вечные колебания между Эфиальтом и Сократом, между старухами и мужами… — Имеется в виду частая смена в Афинах демократического способа правления, за который выступал Эфиальт, олигархическим, сторонником которого был Сократ. В числе доводов последнего был и такой: «Когда мы хотим хорошо пообедать, мы приглашаем повара, когда побриться — брадобрея. Так почему же, афиняне, в делах управления мы одинаково доверяем старухе и искушённому государственному мужу?»

С. 111. …вопрос ближайшего будущего: либо Ам. ерика национализуется, либо весь мир станет Америкой — Иваном, не помнящим родства… — «Типичная для наших болтунов фраза», — писал в её связи Гуланов. Однако он и сам произнёс её в стенах Русского Социологического Общества во время доклада «От Бога — к компьютеру».

С. 121. …болезнь духа проявляется в невротической реакции революций… — В сущности, Громов выступает здесь гегельянцем, неявно соглашаясь с тем, что всё данное нам в качестве исторических «событий» и «состояний» есть только объективизация духовных процессов.

…просто мы читали с вами разные книги… — Гуланов и сам приводил обычно этот шутливый тезис как основную причину интеллигентских разногласий.

С. 133. …уповаю на необычайную талантливость молодой русской нации… и… культурный провинциализм России… — Эти словосочетания звучат смешно в устах соответственно «западника» и «почвенника». Путая исходящие адресаты, Гуланов придаёт сцене сатирический оттенок.

Гл. 11 («Подвиги Агамемнона»). 5 часов дня. Аарон Трид читает проповедь в бывшем Английском клубе. Гомеров план: помимо прямых параллелей с бранными подвигами Агамемнона здесь обнаруживается ещё и перекличка со Второй песней, где описывается народное собрание и эпизод с Терситом, дерзким горбуном, которого одёргивает Одиссей. У Гуланова Одиссей — председательствующий, Терсит же не персонифицирован, это вездесущий, вечно недовольный Ропот.

С. 146…Кто здесь терсит? — Председательствующий плохо говорит по-русски, в результате его «Кто здесь дерзит?» превращается в каламбур.

…история, с точки зрения нашего Немого Собеседника… — Диалог подразумевает насилие, а молчащий Бог предоставил нам свободу воли — к этому сводится проповедь Трида. Однако его высказывания можно истолковать и в ином свете. Вот отрывок из письма Гуланова: «Дорогой друг, в последние дни, быть может, в связи с необъяснимым упадком духа, я всецело предаюсь философствованию. В частности, размышляю над тем, что наша история — это история, увиденная людьми, — и отсюда смутное ощущение её бессмысленности. О том же, что было истиной, о том незримом движении душ ведомо лишь Богу».

С. 148. …что может поведать мне этот мешок с костями?…..чванство нашего современника… — Перекликается с замечанием автора «Троады»: «Если нас создал Бог, то, похоронив Бога, мы создаём себе богов».

…Элиаде или Илиада? В каком аспекте мы должны воспринять ваш миф?.. — Карикатурный образ глуховатого слушателя, стремящегося любой ценой навязать диспут, вероятно, навеян Гуланову собственным лекционным опытом. Элиаде был известен Гуланову единственной изданной тогда в России работой «Аспекты мифа».