Операция «Адмиралъ» . Оборотни в эполетах - Иван Иванов

— Значит, диктатура? — окончательно формулировал в форме вопроса Виноградов.

Признаюсь, когда этот вопрос был задан, я пережил минуты тяжкого волнения.

Подготовляя декларацию Вологодского для Сибирской областной думы, я с полным убеждением и искренностью вставил в нее фразу о диктатуре, «заранее обреченной на неудачу». Я был убежден в этом, потому что только исключительно выдающийся и удачливый диктатор мог бы примирить с собою стихию революции, не выносящей никакого «навязанного» ей порядка, признающей только то, что сохраняет ее свободу.

Кто мог быть диктатором? После теоретических рас-суждений о форме власти надо было поставить и этот роковой вопрос. Тогда взоры всех обратились на адмирала Колчака.

— Кто? — спросил Вологодский,

— Генерал Болдырев! — ответил Розанов, начальник штаба Верховного главнокомандующего.

Болдырев, который уже сейчас состоит верховным вождем армии, не может быть в настоящее время смещен без ущерба для дела. В этом смысле высказался и адмирал Колчак.

— Адмирал Колчак, — назвали другие.

«Генерал Хорват!» — почему-то не сказал, а написал мне министр путей Устругов.

Генерал Хорват был популярен, главным образом на востоке, да и там благодаря тому, что он возглавлял одно из правительств, вокруг его имени создались слишком ожесточенная борьба и озлобленность. Ген. Болдырев был малопопулярен в армии. Это был «новый человек», он не мог конкурировать с адмиралом Колчаком.

Но знал ли кто-нибудь близко адмирала Колчака? В Совете министров — никто.

С Дальнего Востока были привезены кое-какие сведения о неуравновешенности его характера, но здесь, в Омске, его видели всегда сосредоточенным и спокойным. Устругов мог рассказать больше, но он этого не сделал.

Колчак не отказался баллотироваться. За него были поданы все голоса, кроме одного. Один был дан за Болдырева.

Любопытно, что из состава Совета против диктатуры возражал только Шумиловский. Все министры, ставленники Директории, оказались сторонниками единовластия. Так совершился переход к диктатуре. Был ли другой выход из положения, сложившегося к 18 ноября, я затрудняюсь сказать. Для меня ясно лишь то, что избрание Верховного правителя оказалось актом вынужденным, последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании — этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленною группою населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. Если бы диктатура создалась сама собою, по мере роста влияния и укрепления авторитета одного лица, то общее преклонение заменило бы тогда официальное признание. У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность.

Адмирал принял избрание; но он еще не отдавал себе ясного отчета, как широка будет его власть. Это обнару-жилось при установлении титула. Он был смущен предложенным званием Верховного правителя, ему казалось достаточным звание Верховного главнокомандующего, с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем членам правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, «свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей.

Однако адмирал настаивал, что именно Верховным главнокомандующим он и должен быть, так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел — значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения.

Совет министров согласился, не продумав значения и последствий своего решения. На этот раз ошибка оказалась несомненной, но обнаружилась она позднее, когда выяснилось, что адмирал фактически не был и не мог быть главнокомандующим, так как он был силен на море, а не на суше.

Роковая неожиданность переворота поставила Совет министров перед фактом, заставила его принять решение без подготовки, избрать диктатора, недостаточно оценив его качества, определить его права, не выяснив твердо политических целей.

Я никогда не был революционером, и опыт пережитого лишь укрепил меня в убеждении, что всякий переворот приносит больше несчастья, чем выгод. Те, кто свергнул Директорию, приняли на себя тяжкую ответственность, и, судя по тому, что произошло, они, видимо, мало продумали политическую программу будущего, сговорившись лишь на замене Директории Колчаком.

После избрания Верховного правителя Вологодский и Виноградов заявили об оставлении ими должностей председателя Совета министров и заместителя председателя. Виноградов при этом добавил, что он остался бы, если бы верил, что происшедшее принесет благо стране, но он в это не верит.

Попытка уговорить его остаться, чтоб усилить преемственность власти, не увенчалась успехом. Иначе отнесся к этим просьбам Вологодский. Он расплакался в заседании — до такой степени был взволнован всем происшедшим. Со свойственной ему искренностью он заявил, что ни совесть, ни рассудок не позволяют ему остаться и что он не видит в себе надобности. Но общая единодушная просьба, поддержанная и Колчаком, остаться во главе Совета министров, чтобы Сибирь, привыкшая к имени Вологодского, знала о том, что у власти остались прежние люди, повлияла на мягкого и уступчивого председателя, и он остался.

— Значит, диктатор? — спросил Виноградов.

По существу, это было так. Но Совет министров, не стремившийся к установлению диктатуры, искал какого-то среднего выхода, и, когда Старынкевичу, Тельбергу и мне предложено было выработать основной закон, определяющий права Верховного правителя и права Совета министров, мы остановились на мысли, что Российское правительство составляет Верховный правитель и Совет министров. Законодательная власть Верховного правителя была ограничена, он стал «диктатором конституционным».

На акте 19 ноября отразились как спешность его составления, так и двойственность настроения его авторов, и я, один из трех авторов, сознаю, что акт был не вполне удачен. Мы рассчитывали на восполнение его новым Положением о Совете министров, которое было поручено разработать новому управляющему делами, проф. Тель-бергу. Но он не сделал этого, а практика пошла путем зигзагов, которые в результате исказили сущность ноябрьской конституции.