Новый выбор оружия - Андрей Левицкий

Мы с Пригоршней остались вдвоем.

– Жалко Патриота, – пробормотал он. – Хоть и знаю теперь: предатель, военным стучал, а все равно…

– Это – Зона. Живи ярко, умри молодым.

Пригоршня странно на меня покосился.

– Ты того. Не надо про смерть.

И я понял: друг боится за Энджи. Запала она ему в сердце. Бывает.

– Хорошо, не буду. Спустишь меня? Что-то совсем ноги не ходят.

Не ходят – это мягко сказано. К дергающей боли в ноге и лихорадке прибавилась эйфория, которая бывает при очень высокой температуре. Меня даже подглючивало: пространство то сжималось, то растягивалось, а время и вовсе куда-то пропало. Поэтому ни спуска, ни дальнейших поисков укрытия я не запомнил, выпал из жизни команды.

Очнулся уже в спальнике.

Горел костер, освещая провалившуюся – только балки остались – крышу какого-то дома. Осмотрелся: три стены защищали от ветра, четвертая – наполовину разваленная – создавала иллюзию закрытого пространства. Стены из бруса, старого, потемневшего от времени.

У костра собралась вся команда. Шипели, разогреваясь, консервы в открытых банках, и несмело трогал струны гитары Шнобель. Играть не решался – просто гладил, и инструмент отзывался протяжным стоном, оплакивая погибшего хозяина.

Я был весь мокрый – температура спала, наверное, меня чем-то обкололи, пока дрых. Интересно, хоть сам дошел или Пригоршня донес на могучих плечах?

Энджи сидела, притянув колени к груди и обняв их, смотрела на огонь. Вик заваривал чай в походном котелке.

– Где это мы? – спросил я и попробовал сесть.

Голова кружилась от слабости и зверски хотелось жрать, в остальном – норма.

– Да домик какой-то. Помнишь березовую рощу? Вот за ней, – откликнулся Никита.

Энджи вскинулась, улыбнулась мне.

– Сам дошел или несли?

– Сам дошел, – ответил Шнобель, – мотался, как пьяный, и уверял, что идешь сдавать экзамен. Я тебя лично под руку держал, чтобы в «топку» не влез – аномалий кругом полно. Хорошо, мутантов нет.

Я выпутался из спальника, вывернул его, чтобы просушить, развесил поближе к костру. Клацая зубами от ночной прохлады, переоделся.

– Мужской стриптиз, – прокомментировал дорогой друг Никита, – смертельный номер. Исполняется впервые замерзающим сталкером!

– Кстати! – оживился Шнобель и полез в рюкзак. – Надо выпить. Химику для здоровья и сугреву, нам – за упокой души сталкера Патриота.

И извлек литровую флягу. В ней булькало – не доверху налито.

– Подставляйте, братцы, кружки! По фирменному рецепту перцовка – Шнобелевка!

Похоже, Шнобель обрадовался смерти Патриота, воспрянул. Его можно понять: теперь-то подозревать в стукачестве не будут. Мы подставили кружки, и Шнобель плеснул каждому остро пахнущей коричневой жидкости.

Я осторожно понюхал: пахло перцем, спиртом, травами.

Выпили, не чокаясь. По телу разлилось тепло. Энджи заботливо подвинула мне банку тушенки, и я набросился на горячее мясо, капая жиром на штаны. Мне было хорошо. Костер горел, согревая, еда вкусная, настойка обжигала горло, но успокаивала и настраивала на мирный лад. Остальные тоже расслабились. Обменивались короткими замечаниями о прошедшем дне, не затрагивая печальную тему. Орали неподалеку лягушки и пробовали голос ночные птицы.

И вдруг донесся далекий клич:

– Эй-гей-гей-гей!

Вдалеке отозвались. Вроде, протрубил рог. Пригоршня вскочил, схватил дробовик, бросил, взял винтовку и бросился к стене. Шнобель уже целился в ночь. Облака, текущие по ночному небу, ускорили бег, и скорее до меня дошло: они пикируют вниз!

Пара минут – и окрестности окутал туман, повисший клочьями.

– Блин, только расслабилась, – пожаловалась Энджи, нехотя доставая из кобуры пистолет. – Такой вечер испортился.

Затрещал костер, и Вик накрыл дрова целлофановым пакетом, чтоб не сырели.

Аппетит пропал, настроение ухудшилось. Я закатал штанину: отек спал, осталось покраснение и припухлость. Взял винтовку, лениво глянул за плечо Пригоршни.

Клич повторился – на этот раз ближе. Пригоршня кивнул в сторону звуков:

– Кто это горлопанить вздумал? Главное, зачем?

– Между прочим, нам в ту сторону идти, – прошептал Шнобель.

– Новый вид мутантов – крикуны, – сострила Энджи. – У них такой противный голос, что они им убивают.

В лесу, окружающем дом, захрустели ветви, мы заняли круговую оборону. В тумане проступали самые ближние стволы сосен, дальше словно разлили кисель. Вот он зашевелился, и появился едва различимый человеческий силуэт, я прицелился, отметил, что у ночного гостя что-то с туловищем, но что именно, сказать трудно: оно, вроде, шире и короче человеческого. Жаль, туман мешает разглядеть.

В тумане что-то зашевелилось, существо издало гортанный звук, который мы поначалу приняли за рожок. Я предположил, что это сигнал к атаке, и положил палец на спусковой крючок, но, к счастью, существо с треском ломанулось в лес.

Выждав, когда стихнет топот его и сородичей, Шнобель прошептал:

– Что это было, вы разглядели?

– Фиг знает, – ответил Пригоршня. – В тумане не видно. Наверное, человекообразный мутант…

И тут над лесом громом прокатился выстрел. Это плохо. Значит, не мутанты, а люди. Возможно, коллеги Патриота, и теперь нас ожидает горячий прием. Я поделился мыслями, все задумались. Вик плеснул в костер водой, принялся затаптывать горящие головешки.

– Нет, что-то не сходится, – сказала Энджи. – Если ищут нас, то чего шумят, как олени во время спаривания? Может, это местные чудаковатые? Ну, типа Отца, которого вы пристрелили?

– Даже если так, они в кого-то стреляют. Или стреляют в них, – сказал Вик, приваливаясь к стене, как и все мы. – Я так понял, следующий пункт остановки – Желдаки? Что вы о них знаете?

– Сейчас – ничего, – ответил Никита. – Раньше, вроде бы, кто-то жил. Тут натовская база, наши предпочитали не соваться, говорят, тут люди пропадали.

– Они везде пропадают, – шепнула Энджи.

– Да, – кивнул Никита, – но кое-где особенно часто. Говорят, это дело рук натовцев.

Тем временем крики стихали. Далеко и неопасно грохнул выстрел и воцарилась тишина. Некоторое время мы целились в туман, но вскоре поняли, что это бессмысленно, и расселись по местам. Вик и Пригоршня остались дежурить.

Увлеченный проблемами, я не сразу заметил, что Энджи плохо.

Нет, она не упала, она по-прежнему сидела, сжимая кружку обеими руками – ей в перцовку заботливый Вик подлил чая. И не кашляла. Просто губы побелели и выражение лица стало потерянным. Лучистые глаза поблекли, на выбившиеся из «хвоста» локоны бисеринами осел туман.

Энджи сидела как раз напротив меня, остальные не могли этого видеть.

– Вик! – позвал я. – Кажется, Энджи нехорошо!